Мне всегда везло

Мне всегда везло. Я, как ребенок, будто бы знал, верил беззаветно в то, что моя жизнь никогда не закончится, что мы мчимся на всех порах к счастливому будущему, к освобождению. Проснусь я однажды, и надо мной раскроются мрачные своды родной станции, и там мне откроется небо, ослепляюще-синее, на меня сверху рухнет воздух — не отравленный радиацией, а свежий. Может, даже подует ветер, я выберусь и увижу что-нибудь, чего не видел никогда. Например, солнце и зеленую траву. Только если выберусь. Мне всегда везло — я родился здесь, и у меня оказалась полная семья — большая редкость для жителей метрополитена. Я — гражданин Ганзы, могущественной империи, соединяющей своими торговыми точками все подземные ветки. Я в какой-то степени богат — я читал книги, изучал алфавит по настоящему букварю, дед даже объяснял мне математику и рассказывал об истории того места, которое спит где-то там — у нас над головами. Я никогда не думал, что умру. То удел неудачников. И в этом их вина. Не стоит ходить по опасным перегонам в одиночку, рисковать ради материальной выгоды — что она нам? Несколько патронов звякнет в кармане кем-то ношенной до тебя куртки — и дело с концом. У меня была интересная работа и мне нравилась красивая девушка. Пусть цвет ее кожи, как и у всех, родившихся здесь, был землистым, но все лицо освещали невероятно яркие глаза цвета лазурного неба. Того цвета, который я так мечтал увидеть там, наверху. * * * Мы вышли в дозор ближе к ночи. Ночь — понятие смешное для людей, которые никогда не видели дня. Но начальник нашей станции был ответственный человек, у него были часы, и ровно в одиннадцать он гасил аварийное освещение, обычно ласкавшее станцию своим мигающим светом. Ровно в одиннадцать нас всех глотал мрак. В детстве я, начитавшись Хрестоматии, добытой для меня дедом, воображал, будто засыпаю в животе у кита. Мне казалось, там именно так — сыро, душновато, но в некоторой степени уютно. Что такое море, и как мог бы выглядеть мой кит, я не знал. Но засыпать в густой влажной темноте мне становилось легче. После полуночи на перегоны отправляли дозорных — по трое. Одного опытного бойца ставили обязательно, двух других — по обстоятельствам, вот сегодня выпали мы с Серегой. Молодые, но уже очень гордые тем, что не пасем свиней и не выращиваем грибы. А некоторым вообще приходилось возить грязными, полуразложившимися тряпками по мраморным плитам пола и двигать палатки — та еще работа. Мне — всегда везло. Я кутался в куртку, когда разжигал костер, позже расстегнул ее и достал тонкую книжицу — удалось выцепить на рынке пару недель назад — чтобы перечитать. Костер горел, потрескивая тихо, уютно, будто убаюкивал. Наш старший курил, что-то ворчал себе под нос, но я не жаловался, думая о горячем грибном супе, который, если повезет, ожидает меня после конца смены. И, видимо, я задремал. А потом мы услышали крик. Старший встрепенулся, я схватил свое оружие, выронив книгу на грязный пол, огляделся в поисках товарища. Его нигде не было. Мне стало жутко. — Дежурство — формальность, у нас никогда ничего не происходит, — повторял я себе, как заведенный. Как доведенный до высшей точки. Испуганно. — Он просто отошел в туалет, да? — спрашивал я у никого. Потом из глубины тоннеля раздался рокот, и отвратительный звук, будто клешни стучат о металл. Меня передернуло. — Держи. Я предупрежу начальника, а ты никуда не суйся. Отпугивай их светом, — старший сунул мне в руки фонарь. — Понял меня? Я понял, но кивнуть забыл. Кружок света осветил пространство тоннеля. Какая дальность у этой штуки? Метров пять? И то — чудеса. Я сделал шаг, всего лишь шаг. Звуки замерли, и я решил, что, наверное, сплю. Поэтому и не понял, что уже иду в глубину тоннеля, и темнота смыкается за моей спиной. Потом меня что-то схватило, прорвав толстую мешковину моей куртки, плечо пронзила острая боль, я закричал и опьянел от теплой крови, своей собственной, которая полилась по груди. * * * Я очнулся в каком-то месте. Если бы у меня был свет, фонарь или хотя бы специальные очки, я мог бы сказать точнее, на что оно похоже. Но ничего этого не было — я лежал на полу, хотя и полом назвать это было сложно — неровная поверхность, камни, мусор, железные элементы, упирающиеся в ребра. «Потолок» был низко. Может, в полуметре над моим телом. Где я? Неужели это не сон? Рядом с собой я нащупал человеческое тело — еще теплое, но определенно уже неживое. Издали послышался неприятный рокот, и сердце в моем горле забилось с неистовой силой, будто птица отчаянно рвалась из клетки. Глупость какая-то. Мне всегда везло. Я не могу умереть.