Харт

Знаете, как оно бывает? Мальчик дергает девочку за косичку, задирает ей платьице? Она пищит и не понимает, за что он так жесток с ней, за что обижает её? Но это так правильно, так по-типичному — приставать к любимой девочке. Иногда мальчик просто не знает, как ему быть, и он привлекает её внимание таким грубым и наглым способом. Я не девочка, и у меня нет косичек. У меня нет платьица и розовых рюшечек. И он, если честно, еще до того как сказал «люблю», успел затрахать меня до посинения. А началось всё довольно невинно, вернее, я считал, что всё было невинно. Давайте будем честными: на дворе уже двадцать первый век, для кого является дикостью, что самцы иногда хотят спариваться с такими же, как они сами, самцами? Я не жертва деградации, а борец с перенаселением планеты, как сказал один из моих бывших. Просто я никого не стал обманывать и считал, что не должен скрывать то, что я гей. Но, что считаю я, никого не беспокоит, особенно Лукаса Харта. Мистера Совершенство. Главу сообщества «Альфа». Самого-Умного-Придурка-На-Свете. Эта сволочь слила в унитаз все мои самые отвязные, бесшабашные, упоительные годы в колледже. Просто растоптала их и растёрла в пыль. Как вам объяснить то самое упоительное чувство, когда в тебя тычут пальцем и говорят: …ааа, это тот самый парень, которого Харт искупал в фонтане? …подвесил вместо пиньяты* на вечеринке в честь дня рождения Хендерсона? …переодел в Алису на Хэллоуин? (Да-да, с омерзительным белокурым париком в придачу!) А еще: Подлил водки в мой сок, когда я специально не пил из-за приема сильнодействующих медикаментов, и меня развезло, как пышный оладушек на сковородке. А потом я весь день блевал дальше, чем видел. Выставил голым на балконе нашей резиденции «Альфа» на четыре часа. Осенью! А потом пустил слух, что у меня такой маленький член, настолько, что его с микроскопом не отыщешь, поэтому бедному Мартину, то есть мне, ничего не остаётся, кроме как охотиться на более большие члены. Про всякого рода клички, оскорбления, таблички, приклеенные к спине, я даже заикаться не буду. Это детский лепет по сравнению с больной фантазией Харта. И, что самое смешное, никто не видел, что этот идиот просто свихнулся на мне. Что его глаза горели, как два фонаря, когда он цедил мне очередную гадость, а я с лёгкостью мог себе представить, как он дрочит в туалете, вспоминая об этом и приговаривая: ай-да я молодец, умыл этого грязного педика! Слышали ли вы определение «латентного гомосексуализма»? Так вот, я не раз озвучивал его ему в лицо, но вы думаете, меня кто-то слушал? Харт просто смеялся и говорил, что я «больной педик» с богатой фантазией. Ха-ха! Икнулись же ему его слова, и не раз. Когда он подошел в первый раз, я, честно говоря, решил, что это шутка. Знаете, Харт такой тонкий шутник, что у меня иногда ребра болели от смеха. А иногда не от смеха, но к неожиданностям я на удивление привык. Любит, да вы что? Передайте мне, пожалуйста, мой кетчуп, я полью себе грудь и так же фальшиво умру от потери крови, как и его гнусные признания. Второй раз это было уже не смешно, но я же не брюзга? Даже самая затяганная шутка не теряет своей привлекательности, если она касается меня. Любишь? Как мило! Я даже сейчас смеюсь от его выражения лица, когда он понимал, что я ему не верю. В третий раз я решил, что это спор. Конечно же, Харт поспорил на меня. Откуда такие бурные чувства ко мне после трех лет беспрерывных тычков и унижения? Я даже решил ему подыграть, потому что он был так жалок в своих попытках ухаживать за мной. Харт, по сути, всегда был жалок, по моему мнению. Он учился на «отлично», играл в лакросс лучше всех учеников колледжа, был главой их сообщества, в которое я к собственному несчастью прошел. Но он совершенно ничего не понимал в отношениях живых людей: как можно дружить, как любить, как испытывать жалость. О, нет. Такие плебейские чувства были не для «золотого мальчика» всего юридического факультета, а может и вселенной. Вы спросите, почему я оставался там, в «Альфе»? Да, потому что он не пустил. У гадёныша помимо его гениального умишки были связи, и он пригрозил, что добьется моего отчисления. Я стал его мальчиком для битья на три года. Его отдушиной. Его целью и, в конце концов, его самым страстным желанием. Ситуация первая: Я люблю тебя. — Мартин! — позвал меня Монти. Ненавижу Монти, он тошнотина и жлоб. — Иду-иду, дорогой! — Не называй меня «дорогой», извращенец грёбанный! Должен признать, что иерархия в таких сообществах или, как это модно нынче называть, «клубах» недалеко ушла от феодальной. Сначала шли те, у кого есть связи и деньги, что, собственно, почти всегда было неразрывным понятием. Затем просто деньги, как у жлоба Монти, а уж потом середнячок и такие простые смертные, как я. Середнячки были в полном шоколаде, я ужасно хотел раньше быть середнячком. И я стал бы им, если бы не мой длинный язык, растрепавший о том, что я люблю парней. Вы удивитесь, если я скажу, что в «Альфе» меня никто не уважал? Нет, ну и правильно. Харт растоптал меня, но — самое удивительное — я не сломался. И никогда не сломаюсь, не потому что я сильный, а назло ему! Назло ему я бы сделал уйму вещей, о многом я даже не мечтал в самых своих бесшабашных снах. Одно я знал точно: я хотел бы, чтобы Харт страдал. Чтобы его черствое сердце, наконец, познало все те муки, что он причинил другим. И я приползаю к Монти. — Что ты хотел? — Выпрыгни из окна! — говорит он и смеётся, кусок говна недоделанный. Я сделал так, чтобы моё лицо выразило всю степень моего презрения к Монти, но этому ублюдку, как и Харту всё пофигу. В одном я не мог отказать последнему: он был в сотню раз посимпатичней похожего на откормленную свинью Монти. Харт и с внешностью не подкачал. Если бы он не был таким придурком с самого начала, я бы его трахнул. Но, как показала судьба, я зря зарекался. Никогда нельзя говорить в жизни трех вещей: Я никогда не украду. Я никогда не попаду в тюрьму за это. См.п1. И я никогда не трахну Лукаса Харта. Хоть в одном из пунктов вы ошибётесь, и хорошо, если это будет третий пункт. — Чего третируешь его, Монти? — услышал я до боли знакомый голос из-за спины. — А что, он теперь у нас особенный? — упрямо спросил тот. — Не задирай его, — приказал Харт, и Монти фыркнул. Парень вытащил меня из комнаты и потянул за собой. — А ты чего хочешь? — возмутился я и выдернул руку. Последнее время я мог позволить вести себя нахально, и мне за это ничего не было. Ни-че-го-ше-ньки! — Поговорить. — Да сто раз уже говорили, Харт, устал я уже. — Ну, поговорим в сто первый! — настоял он и таки втиснул меня в свою комнату. Я покорно вошел и сел на его кровать, меня всё это уже сильно утомило, по правде. — Мартин, ты решил? — спросило это чудовище. — Что решил? — О том, что я тебе сказал. — А что ты мне сказал? — Мартин! Я сказал, что люблю тебя! Я фыркнул. — А решить я что должен был? Откуда я знаю, любишь ли ты меня? — Я люблю! — упёрто сказал Харт. Господи, да как заколебало-то уже! — И что? Ну, любишь, и что я должен с этим сделать? Я же говорил, что он идиот? Что ни хрена не смыслит в чувствах? Это правда. — Ты должен мне поверить. — Хорошо. Я верю. Хочешь, я всем скажу, что верю тебе, тогда это прекратится? — я был на грани измождения, он взял меня измором, вины своей не признаю. — Нет, никому не нужно говорить, — тихо сказал Харт и подошел ближе. Я смотрел во все глаза, потому что сейчас он был именно таким же, как и тогда, когда мучил меня. Дергал за мои гипотетические косички. И вот я сам не понял, как оказался под его нехилой фигурой, отдирая его от своего рта. А вот это уже были не шутки! Харт придавил меня своим телом и вжал ногу между бедер. Руками он схватил мои волосы и потянул за них, притягивая меня к себе. Губы у него были холодными и совершенно не соблазнительными, а поцелуй не удался, ну ни разу. Зато энтузиазма было хоть отбавляй, кое-что уже весьма внушительно терлось о мою ногу, как и его грудь о торс. Я ведь говорил, что Харт на тот момент не мог меня ничем удивить, так вот: я соврал. Он меня удивил, слив в штаны всего за три минуты. Я, мягко говоря, ощутил такое мощное мужское ликование от этого факта. Всего лишь потеревшись своим стояком о мою ногу, он кайфанул почище, чем я от стимуляции простаты. Кончивший и ласковый Харт даже пару раз поцеловал меня в подбородок и уголок губ и, преисполненный довольства, пошел в туалет. Я смылся, пока его не было. Но вы думаете, он отстал от меня? Как бы не так! Он словно спятил еще раз, но от желания, чтобы я был рядом, когда этот фетишист гладит меня, нюхает мои волосы, трётся о мой пах и живот, а потом сладко стонет мне на ухо. Знаете, на третий раз даже я завёлся. И он был так рад, увидев мой стояк, будто это лакричный леденец на Рождество. Да, я брал у него в рот и этим не горжусь! Но он проделал подобное со мной первым, вы мне верите? Вы должны мне поверить, потому что это важно! Я же рассказывал вам как этот урод унижал меня, да? Я пожалел его, потому что он был жалок, потому что, трахая мою ногу, получал больше удовольствия, чем я от полноценного секса. Вы будете смеяться, но именно тогда я начал потихоньку верить в правдивость его слов. Не полностью. Секс — это не любовь. Страсть — это не любовь. Привязанность — это не любовь. Но что бы вы почувствовали, если бы человек, которого вы ненавидите, хотел вас больше всего на свете? В наших встречах не было ничего романтичного. Это чужая слюна, это сперма на ладонях, это пот и тяжелое дыхание в тишине студенческой спальни. И ни хрена это не любовь. Ситуация вторая: Первый раз. Меня больше не гоняли. Никто не то что слова плохого в мой адрес не говорил, а даже глянуть боялись. Монти, Шелдон, Райт — все шестёрки Харта были со мной милы, как благовоспитанные английские леди, и даже — ничего себе! — предлагали помощь. Святая Мария и Иосиф, что с ними сделал Харт, пересадку мозга? Я был завсегдатаем и желанным гостем любой клубной вечеринки, и я держал Харта за яйца крепче, чем кукловод «стропила» своей марионетки. Потому что он нуждался во мне, и я мог обломать его или отослать, и он шел, чтобы вернуться снова и снова. Но, даже руководя Хартом, я предчувствовал, что когда-то наступит такой момент, и он сорвётся с моего поводка. Был февраль, мы праздновали начало нового семестра. Пиво лилось рекой, половина студгородка, элитная её половина, собралась в нашем зале для вечеринок. Гремела музыка, и все уже набрались под завязку, даже я был сильно пьян, хотя предпочитаю не напиваться. Только Харт был трезв, как хозяин праздника. В одной из комнат на втором этаже, я встретил Дасти. Дасти был хорошим парнем и относился всегда ко мне хорошо. За это Дасти и был вознаграждён глубоким поцелуем, не успев даже пикнуть. Я не знаю, что на меня нашло? Предполагаю, что мне просто хотелось потрахаться, а не играть во все эти извращенные игры с Лукасом. Я завалил Дасти на кровать в ЕГО комнате и расстегнул пареньку рубашку. Я как сумасшедший лизал его соски, а Дасти подзадоривал меня стонами и давил на плечи. Конечно же, я понимал, чего он хочет, разве не все этого хотят? Разве не этого хотел от меня Харт, когда сам ласкал или говорил своё фирменное «люблю тебя». Даже когда унижал меня, он всё равно хотел, чтобы я стал на колени и отсосал, в том или ином смысле, не суть важно. Но я не успел принять решение. Меня отодрали от Дасти так быстро, словно моё тело обрело скорость света. Бедный Дасти получил крепко по почкам с ноги, а вот я — кое-что очень твердое в своей заднице. Харт завалил меня на живот, сдернул джинсы вместе с бельем и вошел, повозив по моему анусу только слюнявым пальцем. Я почти не помню, как оно было. Больно, да. Еще я плакал и смотрел сбоку на Дасти, который лежал в отключке. Всё-таки Харт пил. Трахая меня, он продержался сравнительно долго. Я не кончил, у меня даже не встал. Это был наш с Хартом первый раз. Утром он извинялся, но мне не нужны были слова. Я понимал, что дело во мне. Я ненавидел его, но это было раньше, теперь же я какого-то чёрта считал почти справедливым то, что он сделал. Именно поэтому я требовал реванша. Если бы вам выпала возможность, хотя бы мизерный шанс, поиметь своего врага, разве вы бы не воспользовались им? Лгите себе, но я-то знаю. Я чувствовал это. Горечь и боль прошлого — и безысходность настоящего. Я не прощал его, пока он не согласился. Потому что он всё еще хотел меня. Знал ли я, что уже люблю его? Я никогда в этом не признаюсь, даже ему. И теперь я не говорил этого ни разу. Может быть, я тоже жду определённый срок? Может быть, это наш ритуал? Ситуация третья и последняя: Реванш Не существует идеальной схемы, как вести себя с парнем, когда ты хочешь трахнуть его в первый раз. Во всех учебниках любви и романтики было бы написано что-то вроде: включите медленную эротическую музыку. Снимите одежду, ритмично покачиваясь… Я же просто сменил простыни и достал новую бутылочку смазки. Харт, стоя в дверях и нервно рассматривая меня, понимал лишь одно: я ему не принадлежу. И знал бы кто, как он хотел это исправить. Он снова смотрел на меня, как больной шизик, но теперь я мог ответить ему таким же взглядом. Мы оба болели одной болезнью, но я всё еще считал, что это не любовь. Я не был так эгоистичен, как Харт. Раздел его и ласкал, долго, пока мой скорострел не начал терять терпение. Мне нравилось его тело. Мощные бицепсы, плоский твердый живот и стройные ноги. Я мог бесконечно исследовать его тело своим жадным языком, но он не должен был кончить раньше меня. Ему было бы слишком больно. Мне не нужно, чтобы он терпел. Я не ловил кайфа, издеваясь над кем-то, это явно не моё. Я вылил тонну смазки на него, на член, на простыни, но всё равно еле втиснулся в его тесный проход. Руки были скользкими от смазки, но всё моё тело покрылось испариной от наслаждения и волнения. Он был слишком узким, слишком неповоротливым, слишком Хартом. Знаете, в конце этот храбрый парень даже начал подмахивать мне. Я целовал его спину и плакал. Слезы лились градом, когда я кончил. И даже тогда, когда я помогал кончить ему… — Иногда определённые вещи ведь невозможно назвать любовью, верно, доктор? Наш семейный психиатр молчит. Харт смотрит на меня как и тогда, десять лет назад. После того, как я трахнул его. «Я люблю тебя», — шепчет он. Знаете, тогда я ему, и правда, не верил… _____________________ Пиньята (исп. Piñata) — мексиканская по происхождению полая игрушка довольно крупных размеров, изготовленная из папье-маше или лёгкой обёрточной бумаги с орнаментом и украшениями. Пиньяту также подвешивают (дома на крюк к потолку, также на улице или в саду на дерево), одному из детей дают в руки палку, завязывают глаза и (необязательно) раскручивают на месте (остальные дети постоянно двигаются вокруг, чтобы запутать бьющего, иногда — во избежание травм от палки — довольно далеко или присаживаются), затем он пытается отыскать и разбить пиньяту, чтобы достать конфетное содержимое. Игра обычно сопровождается музыкой и песнями.