В гробу

Елена открыла глаза и увидела кромешную темноту, в которой не было ни одного другого оттенка, ни одного более светлого пятна. Елена протянула вверх руку, но, едва ее локоть слегка согнулся, она коснулась бархатной обивки. Гилберт тяжело вздохнула и шумно вздохнула через нос, понимая, что она, мать его, в гробу. Деймон похоронил ее раньше времени? Она неуверенно постучала в (потолок?), но ничего не произошло. Она сглотнула ком в горле, сморгнула слезы и закричала во все горло. Д-Е-Й-М-О-Н. С-Т-Е-Ф-А-Н. Молчание. Темнота. Елена звала их до хрипов в горле, била вверх до крови в костяшках пальцев, но ничего не происходило. Она почувствовала сухость в горле и пустоту в желудке; почувствовала тяжесть внизу живота — наполненный мочевой пузырь. Воздух не исчезал, воздуха было много — магия Бонни, видимо, раз Елена кричит уже три часа подряд, но все еще дышит. Спустя шесть часов она перестала кричать. Мочевой пузырь грозился лопнуть, и Елена, задрав платье, опустошила его. Лежа в мокром вонючем и темном гробу, Елена заставила себя думать. Сколько лет она пробыла в анабиозе? Почему она проснулась? Неужели с Бонни что-то случилось? Или она нашла способ обойти заклинание? И самое главное — Деймон. Елена слишком хорошо его знала, чтобы полагать, что Деймон надел монашескую рясу. И ладно, черт с ним, но вдруг он изменил ей… духовно? «Глупости, — немного нервно фыркнула Елена. — Деймон всегда доказывал мне, что любит меня и только меня. А я его. Скоро все закончится. Он придет. Я люблю Деймона».

* * *

— Я ненавижу Деймона, — осипшим голосом сказала Елена, и эти слова потонули в бархате гроба. Те, кому они предназначались, никогда их не услышит — гроб умеет хранить секреты. Так хорошо, как хранил Елену Гилберт все это время. Она просыпалась уже два раза, следовательно, два раза засыпала. Эти сны были не такими, какой был до этого один длинный; эти сны были наполнены отчаянием и любовью одновременно — в них Деймон, Кэролайн, постаревший Джереми. Они обнимают Елену, они плачут. И когда Елена, свободная, счастливая, расслабляется, Деймон хватает ее за плечи, кидает в тот самый гроб и заколачивает крышку. И Елена опять кричит. Она хотела пить. Она была готова отдаться всем Первородным по очереди, лишь бы ей дали глоток воды. Она так хотела пить, что подставила ладони между ног и глотала свою мочу, старясь думать, что это вовсе не моча. И что скоро моча кончится — это Елена тоже старалась выкинуть из больной головы. Елена хотела есть. Елене необходимо было взять кусок еды в горло, протолкнуть его к желудку, и она начала грызть ногти. Длинные ухоженные ногти, которые остановились в росте тогда, когда она умер… заснула. — Привет, — сказали на вторую неделю (она не знала точно, наверно, вторая неделя) из темноты. Елена приоткрыла глаза и улыбнулась. — О Деймон, это ты, — прошептала она. И опять протянула руку вверх. Не Деймон. Бархат. А потом нашла бутылку с водой, которую кто-то заботливо спрятал в тканях, и которую Елена почему-то до этого не нашла. Она выпила немного, чтобы не расходовать сразу, хотя хотелось присосаться к бутылке и глотать, глотать, глотать… На этой же второй неделе, когда показались ребра, впали щеки, к Елене приросла какая-то безумная улыбка-оскал, которую она никак не могла стереть со своего лица. Ей показалось, что по ноге что-то ползет, пробирается сквозь платье, на живот, и вгрызается в ее плоть. — Черви, — хихикнула Елена трогая живот. Никаких червей. Ее осенило. Столько времени еда была рядом с ней. И Гилберт отгрызла фалангу мизинца, слабыми челюстями прожевывая сырое мясо со свисавшей кожей. Боли не было, было лишь дикое удовлетворение в желудке. — Кан-ни-ба-лизм, — прошептала Елена и закричала. Ей вдруг стало плохо и больно, и она истерично зарыдала, сворачиваясь в клубок, как эмбрион в животе матери. — Ма-ма-а-а, — опять по слогам протянула Гилберт. Слезы телки по ее лицу, и Гилберт слизывала их, терла щеки пальцами и облизывала потом эти пальцы. — Мама, где ты, я хочу к тебе, к Деймону, куда угодно, лишь бы не здесь. Она спала, когда сквозь закрытые веки почувствовала свет. Свет, солнечный или какой там еще, он касался ее впалых щек, обжег оголенную плоть пальца. Гилберт затрепетала ресницами. И опять услышала голос Деймона. Елена хихикнула, понимая, что мама услышала ее, мама всегда слышит, она заберет ее с собой. Елена открыла глаза и увидела Деймона, склонившегося над ней. — В Рай? — уверенно спросила она, улыбаясь слабо потрескавшимися губами. Деймон тихо застонал от ужаса и, прокусив свое запястье, влил в глотку Елены своей крови. Она почувствовала жизнь. Жизнь, впервые за долгое время, наполнила ее тело, растеклась по венам, заполнила узкий желудок, и Елена опять ощутила, как слезы текут по ее лицу, падают на бархатную обивку. — Я так люблю тебя, Деймон, — закричала она, прижимаясь к нему. Дэймон подхватил ее на руки и нежно поцеловал в лоб. Потом Елена открыла заплаканные глаза и увидела кромешную темноту, в которой не было ни одного другого оттенка, ни одного более светлого пятна.