Ты не придёшь.

      Снова затянулся дымом сигареты, слегка подавившись им, и выглянул в сизые сумерки за окном: крупные снежинки укрывали город, кружась в медленном вальсе и падая на мостовые. Люди шли по своим делам, нагружённые пёстрыми коробками и свёртками, блестевшими в свете уличных фонарей. Всеобщая предновогодняя суета не касалась меня - в квартире царили мрак и тишина. Мёртвая тишина одиночества.       Ты не придёшь.       Сигарета дотлела до фильтра, обжигая пальцы, и я затушил её в пепельнице, уже доставая новую из пачки. Тебе не нравится, когда я курю - говоришь, что не любишь горький привкус никотина на моих губах. Поори гневно, забери коробку из рук и поцелуй меня, как ты делаешь это обычно, требовательно, грубовато и дико возбуждающе. Я снова вдохнул смертельный дым, наслаждаясь его вкусом и душа внутри себя потоки слёз.       Ты не придёшь.       Помнишь, как ты говорил, что не понимаешь, как жил без секса до пятнадцати лет, как смеялся, что у нас был лучший секс за всю твою жизнь каждый раз после нашей совместной ночи? Парадокс, но ты уже целый месяц без секса и, кажется, не страдаешь. Тебе, в отличие от меня, всё равно. А я умираю в ломке без тебя, понимаешь? На губах ещё не остыли твои поцелуи, а кожа всё хранит в памяти твои прикосновения. Слёзы всё-таки сорвались водопадом из глаз, а всхлипы нарушили тишину пустой квартиры.       Ты не придёшь.       В тот день ты обещал, что этот Новый год мы проведём только вдвоём: нарядим вместе ёлку, посмотрим "Один дома" в миллионный раз с глинтвейном твоего приготовления. Ты смеялся, когда обещал прийти этой ночью и оттрахать меня хорошенько, ведь как Новый год встретишь, так его и проведёшь. А потом уехал, как обычно, легко поцеловав меня в висок и шепнув, что любишь. Но утром в новостных лентах и СМСках я увидел твои фотографии с чёрной лентой в нижем углу и годами жизни внизу. Помню, как я кричал на весь мир от невозможной, ломающей изнутри боли потери, как проклинал себя, что не заставил тебя остаться со мной, как рвал волосы на голове и бился в истерике.       Ты не придёшь.       Помню, как стоял у гроба и смотрел в твоё бледное, спокойное лицо, как, еле сдерживая слёзы, оставил двадцать восемь белых роз у твоих ног. Вокруг наигранно заплаканные люди, не знавшие настоящего тебя, фанаты, которые уже завтра не будут вспоминать о тебе, удалят твои песни из плеера и тебя из своей жизни. И самые близкие стояли ближе всего к тебе: семья и группа. Не выражавшие эмоций парни успокаивали рыдавшую навзрыд миссис Сайкс. Все облачены в чёрное, в трауре - но даже они не знают, каким ты был. Ни родители, ни друзья - никто не видел тебя тем Оли Сайксом, каким ты был со мной. Помню, как тихо лил слёзы, глядя на верёвки, опускавшие чёрный гроб в мёрзлую землю, как плакала твоя мама на плече твоего отца. Гора венков на свежей могиле и твоё имя на надгробии - я будто видел страшный сон, от которого я не в силах очнуться.       Ты не придёшь.       Везде, в каждом городе и на каждой странице в Фейсбуке и Твиттере, твои фото и слезливые некрологи от людей, никогда не знавших тебя настоящего, от которых становилось тошно. Я злился, плакал и напивался до беспамятства, стремясь забыться и умереть от передоза алкоголя. Ты не спасёшь меня от похмелья, не разбудишь ранним утром ласковым поцелуем в нос, как ты делал это обычно. Ты не заберёшь спящего меня из гостиной и не отнесёшь на руках в спальню, не укроешь пледом и не заснёшь рядом, сопя в ухо. Мне не хватает этих милых мелочей. И от этого меня ломает в адской агонии.       Ты не придёшь.       Я сплю в единственной твоей рубашке, которую ты когда-то оставил у меня. Да и сейчас я в ней, белоснежной рубашке, пропитанной твоим одеколоном и запахом тебя, а теперь ещё и скорбью, слезами и сигаретным дымом, сижу на подоконнике и курю. Я возвёл глаза к небу, вслепую раскрывая упаковку блокаторов сердечных каналов, и безумно, сквозь слезы, рассмеялся. Взъерошив волосы одной рукой, я отсыпал горсть таблеток из пачки и бросил её на пол, схватил с пола бутылку виски и проглотил одну за одной всю горсть отсыпанных блокаторов: - Оли, я иду к тебе. Подожди меня ещё двадцать минуточек, милый, я уже в пути. Не спеша, я прикурил ещё одну сигарету, затянулся дымом и распахнул окно. Сильный порывистый ветер отбросил волосы с заплаканного лица и усыпал его холодными снежинками. По телу пробежались мурашки, и непонятно, то ли от холода, то ли сердце уже разгоняет отравленную таблетками кровь по организму. Мир затих в ожидании Нового года, а ледяное дыхание смерти уже касалось моих губ - но совсем не пугало меня. В предвкушении покоя я в последний раз в жизни запел: - Because I'm lost it all, damn and broken my, back's against the wall, cut me open... Сердце легко закололо болью, всё усиливаясь. В глазах потемнело, дыхание стало прерывистым, сердце билось всё сильнее и реже, пока мои ноги не подкосились и я не рухнул на пол. Сердце остановилось, прекратив гнать отравленную кровь по измученному организму.       Я видел мёртвого себя со стороны, стоял над телом и смотрел в стеклянные голубые глаза, из которых навсегда ушла жизнь. Рот приоткрылся и тонкая струйка крови стекла вниз по щеке - так странно видеть себя со стороны, касаться своего мёртвого тела и понимать, что ты уже не живешь, что сказки о загробном мире - не сказки. Вдруг тёмное лицо моего тела пропало, а мрачная тёмная комната осветилась ярким светом. Я поднялся с корточек и огляделся: у дальней стены красовалась пышная красавица-ёлка, украшенная золотыми и красными огнями, играл тихий рождественский марш, а нос остро учуял запах корицы и вина. Сердце защемило в предчувствии, и я ломанулся со всех ног на кухню. Едва я осторожным шагом переступил порог, я зажал себе рот, пытаясь не кричать от радости: ты стоял спиной ко мне, подогревал вино и напевал Нирвану. Я бросился обнимать тебя, а ты хохотал, что я мешаю тебе. Твой смех, такой забытый, ласкал слух и резал сердце, убитое скорбью: - Оливер. - Что, милый? Я тяжко сглотнул, прогоняя непрошенные слёзы: - Ничего. Мне просто нравится твоё имя. Парень, улыбаясь, развернулся ко мне: - Что с тобой сегодня, Ди? Ты взял в ладони моё лицо и нежно поцеловал мои губы, а потом нахмурился: - Ты, что, опять курил? Ты же знаешь, как я этого не люблю, Энди! Ты злишься, ты целуешь меня, ты смеёшься и варишь глинтвейн - ты живой, настоящий, а главное, навеки мой. Не слушая твои недовольные вопли, я крепко обнял тебя, вновь вдыхая родной запах. Ты всё-таки пришёл.