***
- Эй, поговори со мной. – Джонгхён появляется откуда-то сбоку, и Кибом, отрываясь от книги, пытается улыбнуться. Улыбка больше напоминает гусеницу, неуклюже повесившуюся на ветке, но Джонгхёну хватает и этого. Внештатный психолог Ким Кибом охотно принимает по выходным с часу дня и до часу ночи, даже если ему самому бы только благородную непромокаемую жилетку рядом, галлон соджу и носовой платочек. У них даже выходит вполне себе адекватный разговор, пока Кибом, наконец, не осознаёт, что говорят они почему-то о макнэ. Ки настороженно принюхивается. Всё вокруг мгновенно окрашивается в голубой цвет, а в воздухе остро пахнет неумелыми намёками, не-просто-так-разговором, и Джонгхёном, которого видно насквозь. Кибом вздыхает, мысленно покрывает свою воображаемую седину лавровым венком, и в его голове возникает патетическое «и ты, Джонгхён?». Что ж, Тэмин так Тэмин. Это неожиданно и немного раздражает, но: - Джонг, говори начистоту. - Ты не подумай! Я просто хотел спросить... Как считаешь, между этими двумя что-то есть? Кибому хочется промыть уши или ослепнуть для разнообразия. Да, он определённо неглупый мальчик, и понимает всё даже без имён. У «этих двоих» вечное детство в заднице и новые джойстики, хотя у МинХо кеды меняются на лакированные ботинки с острыми носами, а мочки ушей мелкого скоро станут похожими на дуршлаг. Тумин из риал? Именно это Джонгхён хочет сказать?! А что, вполне правдоподобно, мысль красивая, но всё равно хочется стукнуть кого-нибудь палкой. Кибом вспоминает, как Тэ, выпив лишнего, признался, что ему нравится «кое-кто» из агентства. Так этот кое-кто – МинХо?! Концентрация геев на квадратный метр достигает критической отметки, назойливый писк секвенатора становится невыносимым, и Ки не выдерживает: - Мог бы трахнуть макнэ прямо на сцене, чтоб проверить, у тебя же был отличный шанс. Тогда мы бы знали наверняка! Джонгхён зависает на пару секунд, а потом поворачивает голову и смотрит на Ки внимательно и даже с беспокойством: - И давно ты стал таким козлом? Кибом всерьёз задумывается: и правда, давно ли?***
Неожиданные ДжонгТэ, датированные 21-м июля 2012-го, выбивают из колеи фикрайтеров и самих ребят, зато пиар-отдел вполне доволен своими выдумками. Джонг тушуется и строчит в твиттере завуалированные извинения и спасибо, Тэмин жалуется, что «хён ему чуть волосы не оторвал», МинХо ржёт как ненормальный и прочит нашумевшему фанкаму с концерта три Оскара. За великолепную игру актеров, впечатляющую постельную сцену и оглушительные визги фанаток в качестве лучших звуковых спецэффектов, разумеется. ДжинКи улыбается и будто бы укоризненно качает головой: «всё равно профессиональнее Хичоля-сонбэ это не сделает никто, так что вам, ребята, ещё работать и работать». Лидер не решается сказать вслух, что внезапные ДжонгТэ в Internet war - это самый лажовый фансервис за всю историю индустрии, ему после этого даже на сцену перехотелось выходить. Кибом в прострации смотрит на своё отражение в зеркале и не знает, что сказать: с одной стороны, ему хочется посмеяться, с другой - обидно, что его так нагло и безапелляционно лишили фансервисной пары, ДжонгКи и так в последнее время не особо баловали фанатов. Блинг уже не Блинг, а Дива давно перестала быть Дивой. Кибом обречённо стирает со щёк осыпавшуюся подводку: он думает, что глупо теперь отрицать тот факт, что им больше нечем удивить публику, кроме как этим. Будто они вмиг разучились радовать поклонников танцами и песнями, и не нашли средства лучше, как дать на сцене секса. С Кибомом всё в порядке, просто он, признаться, не очень любит ДжонгТэ. Ещё не любит ОнХо, МинКи и Туминов, фансервис в принципе стал ему противен, а ОнКи особенно задолбали, кого угораздило это придумать? Кого угораздило придумать Онью? С его широкими коленками, пальчиками, горбинкой на носу и повышенной лохматостью. С его кадыком, круглыми локтями и ассиметричными плечами. С его восковым голосом и удалённым аппендиксом. С его комплексами, облепиховым шампунем и идиотской белой кепкой с длинным козырьком. Кибом думает, что, наверное, именно эта херня у нормальных людей и называется любовью. Кибом меняется, и не знает, в какую сторону. Он ненавидит себя за то, что у него хотя бы на мгновенье могла возникнуть мысль о том, что он устал от ДжинКи. Но «too late» становится его вторым именем. В последнее время он будто бы запаздывает с ощущениями: ставит на плиту воду в эмалированной кастрюле и опоминается, только когда половина уже выкипела, умудряется передержать маску для ослабленных волос на целых 20 минут, не успевает правильно шевелить губами под фонограмму и, как бы между делом, боится потерять ДжинКи, хотя уже. Джонг ворчит, что играть с Кибомом в приставку и вовсе стало невыносимо, да Ки и сам чувствует, как по венам вместо крови разливается тормозная жидкость. Наверное, именно поэтому он и не заметил ту-самую-секунду, когда ещё можно было что-то исправить. Не вовремя моргнул, отвернулся в самый нужный момент. И всё пропустил. Мяч в ворота, гол праздновали уже без него. Кибом вспоминает чужие руки на своих запястьях, прямо как в старой песне, и вздыхает, отмечая, что это очень на него не похоже. Он наскоро извиняется перед Джонгхёном за своё свинское поведение, сваливая всё на усталость. И никого не волнует, что просить прощения – это вообще не в его стиле.***
«Хё виспэ из Люсифа» - кричат мальчики, микрофоны разрываются, главное – успеть сделать выражение лица как можно более брутальным и не забыть кинуть томный взгляд в толпу. Танец сложный, вернее сказать, геморройный, а в простоватой песне поётся про то, что её шёпот имеет нечто общее с порождением Преисподней. Кибом спрашивает себя, кто же сочинил такой бредовый текст, и почему они до сих пор должны исполнять эту ширпотребную ерунду, когда хочется как в лучших традициях потных волосатых рокеров 70-х: виртуозно завернуть соло на электрогитаре и раздолбать её в щепки, выпотрошив струны. Об голову ДжинКи, например, или об свою, Ки даже не может определиться, что выглядело бы фееричнее. Финальное построение, уже ставший брендом поклон в девяносто градусов и пара слов для растроганных фанатов. В гримёрке сухо и прохладно, Джонгхён стаскивает с ног влажные носки, а Тэмин торчит у зеркала, оттягивая нижнее веко, и материт блестки, которые постоянно попадают ему в глаза. У них всё всегда не по плану: то штаны рвутся, будто бумажные, то фальшивые шайни-доллары своевольно меняют заданную траекторию, то неожиданный залп декоративных искр высокохудожественно портит ребятам весь танец. У них на выступлении огонь, вода и медные трубы, и Кибом готов поклясться, что проходит через всё это одновременно, когда ДжинКи с грацией хромого жеребца прыгает через кибомовскую спину (и где только этого МинХо носит?). Жеребец после концерта разваливается на диване и кашляет, как астматик; Кибому будто проводят мокрым ржавым металлом по дёснам. ДжинКи заболел? Температурит? Поранился? Надышался искусственным дымом? Почему больше не улыбается? Почему ничего не говорит? Ки хочет спросить что-то, но не решается. Кажется, они теперь даже молчат на разных языках. Но они же друзья? Всё ещё друзья, так ведь? Когда на одном из последних концертов Тэмин благородно дарит фанатам минутку волшебных КиТэ и тянется к щеке хёна, оставляя на коже след невесомого поцелуя, Ки чувствует, как на него сверху льётся что-то холодное. Никто уже и не помнит, зачем вообще были созданы эти вошедшие в историю бутылочки с водой, но Ки секунду думает, что исключительно для того, чтобы дать ему шанс увидеть эту шутливую мстительность в глазах появившегося из ниоткуда лидера. Тот поливает щедро и заливисто смеётся с видом предводителя деревенских шкодников. Кибома и Тэ буквально разливают водой, фанаты недоумевают: лидер ревнует? Развлекается? Завидует? Пакостит? Лидеру тоже хочется фансервиса? У Кибома ломаются все радары и датчики, он и сам бы рад знать, чего же хочется лидеру, чего ему вообще теперь может хотеться, при таком-то раскладе. Их умение понимать без слов падает в мусорное ведро вместе с последней ягодой винограда. Их отношения – как радио. Круглыми сутками сидишь на одной и той же волне, наслаждаешься и вроде бы даже начинаешь уставать, но потом всё вдруг переносят на другую частоту, и ты судорожно вращаешь колёсико на магнитофоне, пытаясь уловить знакомый голос радиоведущего. Тщетно. Паника. Если раньше Ки хотя бы различал посторонние шумы и какие-то помехи на линии, то теперь он вообще ничего не слышит. Поэтому Джонгхёну приходится повторить ещё раз. - А давай устроим фансервис? – в гостиной пусто, голос Джонга громкий и бодрый, будто он предлагает стакан сока или спрашивает, куда подевались его наушники. - Когда? - Сейчас. У Джонгхёна горячий лоб и гладкие плечи, а поцелуй искусственный, сильногазированный и с усилителями вкуса. У Кибома щиплет язык, и в нос ударяет волна пузырьков, как бывает, когда (какого хрена?!) целуешься с лучшим другом. В этом есть что-то неправильное и ненастоящее, но Кибом посылает всё к чертям: ему ж сейчас только и нужно, что цитрат натрия да регулятор кислотности, так что Джонгхён приходится вполне кстати. Всё получается как-то несерьёзно и даже несколько по-шутовски. Дыхания в поцелуе хватает ровно на полминуты. «Проба пера» проходит не очень удачно: Джонгхён захлёбывается оглушительным ржанием, Ки вытирает губы и думает только об Онью. Чуть позже Кибом сквозь смех участливо интересуется, каково это – целоваться с парнем. Джонгхён хохочет так, что давится пивом и честно признаётся: «херня какая-то». Кибом даже не чувствует себя оскорбленным, он искренне соглашается и облегчённо выдыхает: слава богу, что в клане голубой крови не произошло пополнения, девушки не пережили бы такой потери. Минус один гей в дорме – это уже успех. Ки как друг просто обязан был помочь это выяснить. И ему абсолютно все равно, что он даже себе помочь не в состоянии. Они с Джонгом смотрят дораму, уничтожают пиццу радиусом в метр, и Ки даже доволен этим спонтанным неуклюжим поцелуем: теперь он может сравнить. Он делает судьбоносное открытие, разрывающее сознание с эффектом водородной бомбы. Кибом удивляется сам себе. Как оказалось, дело не в том, что «больше не с кем», не в том, что минутка секса с лидером – это, простите, почётно. Дело в том, что это ДжинКи. Когда целуешься с ДжинКи – внутри щекотно, где-то чуть повыше пупка. Когда целуешься с ДжинКи, начинает казаться, что из ушей выпадает воздушный рис. Когда целуешься с ДжинКи, в голове вертится лишь «боги, я целуюсь с ДжинКи! я целуюсь с ДжинКи!» и ещё какие-то непонятные Кибому слова, похожие на «счастье», «ура» и «люблю». Сейчас у Кибома всё не так. Сейчас темно, пусто и сыро. Сейчас внутри всё мерзко переворачивается, как подтаявшие сладости. Кибом чувствует себя Баунти с приторным кокосово-шоколадным месивом вместо мозгов. Ошибкой было позволить ДжинКи сказать то, что он сказал. Однозначно. Ки обещает себе, что сегодня же принесёт ещё винограда. Но не приносит ни винограда, ни апельсинов, ни абрикосов, ни даже вшивенького яблочка. Проклинает гордость, граничащую с нерешительностью, и хочет плюнуть в своё отражение в зеркале. Ему как-то не верится, что всё закончилось вот так просто. Он решает порасстраиваться для приличия, когда Джонгхён заявляется в дорм и в красках описывает, что видел: ДжинКи мило ворковал с Луной после недавнего СМТауна, они отлично смотрятся. Джонгу невообразимо смешно, и он уверен в кристальной натуральности всех вокруг, поэтому не забывает обругать хёна, ибо тот «точно проворонил момент, когда её можно было завалить». Ки не совсем понимает, какого чёрта Джонг решил рассказать всё это именно ему, но прикалываться вместе над лидерской тактичностью в отношениях с девушками, оказывается, очень весело. Кибому думается, что с ним ДжинКи был совсем не тактичен. Кибом искренне рад за Луну.***
Люди с завидным усердием передают друг другу из поколения в поколение две фразы, считая их началом решения всех проблем. «Давай останемся друзьями» и «нам надо поговорить». Удивительно, но всё всегда разрушается, если произнести хотя бы одну из них. Обычно после не выходит ни дружбы, ни разговора. И каким бы всемогущим ни был Ким Кибом, это правило касается и его тоже. Первая фраза с детства казалась ему немного мультяшной и расфуфыренной, но только до тех пор, пока он не услышал её в свой адрес от девочки, которой уже недвусмысленно забирался ладонью под юбку. Тогда он впервые понял, что значит «кокблокинг» и «жизнь жестока». Вторая фраза всегда вгоняла его в экстаз, и он с благоговением слушал слова, следующие за ней, подавляя распирающий его изнутри хохот и неотвратимое желание ударить собеседника. И, если честно, стена в этот раз кажется ему прекрасным орудием самоубийства, потому что «нужно поговорить» срывается с его губ совершенно беспрепятственно. ДжинКи выглядит удивлённым и как-то неопределённо кивает головой, будто не знает, чего ожидать. Кибом мнётся, потому что и сам без понятия. Он вспоминает день, когда тёмная, запертая на ключ гримёрка пообещала им двоим сохранить всё происходящее в тайне: Кибом прижал лидера к двери и прошептал «давай целоваться». Тогда был их первый раз. Ки чувствовал мыльный привкус BB-крема на губах и сильные руки на своём затылке, а потом на шее, на груди и даже ниже, ДжинКи оказался очень решительным и, как ни странно, умелым. Гримёрка сдержала обещание. Кибому хочется узнать, какими на вкус будут губы ДжинКи в этот раз, и он уже рисует в воображении картину бурного примирения, прямо как раньше, на язык даже просится пресловутое «как в старые добрые». Он хочет, чтобы всё закончилось как в славных чёрно-белых фильмах: с хлопушками, фанфарами и взлетающими в небо дамскими чепчиками. С красным мустангом 1964-го года выпуска и ровной прямой дорогой в закат. Закат, который на плёнке, конечно же, сероватого оттенка. Ки не знает, с чего начать, поэтому начинает с самого нужного: - Давай попробуем снова? Он хочет, чтобы ДжинКи сейчас ответил «давай». Отбросил челку со лба. Прибавил бы своё искромётное «если хочешь». Взял бы за руку. Да что угодно. Лишь бы только. Но правило двух фраз, хоть оно и совершенно идиотское, всё же остаётся правилом. ДжинКи замирает, словно каталептик. Кажется, у него даже грудь перестаёт вздыматься, и глаза становятся совсем стеклянными, как у замороженной рыбы. В такие моменты Кибом почему-то вспоминает маму, которая учила «никогда не показывать пипку незнакомым дяденькам, особенно если они просят». Ещё мама учила иметь хоть каплю уважения к себе. О, Кибому нечего беспокоиться, у него целое озеро, которое, однако, почему-то иссыхает, стоит только ДжинКи посмотреть на него вот так. Так, как смотрят на любимый свитер, который, к сожалению, уже вышел из моды. Кибому совсем не нравится, и он уходит, так и не дождавшись ответа.***
Неделей позже Кибом понимает (он ведь неглупый мальчик), что тогда, в момент «волшебного КиТэ», романтичного и трогательного, как панталоны шотландской домохозяйки, водой разливали не его с Тэмином, а Тэмина с ним. ДжинКи уж точно не проворонил момент, когда его можно было завалить; Кибом знает кое-что о людях, особенно о тех, у кого плохо выходит скрывать своё счастье. Гримёрка теперь наверняка хранит ещё чьи-то секреты. Виноград совсем не вредит фигуре Тэ. ДжинКи совсем не вредят бессонные ночи. Тумин из анриал. ОнКи теперь тоже. Кибома не покидает ощущение, что что-то где-то очень не так. Кибом смотрит на лидера как малыш, расплющивший нос о витрину кондитерской. Лидер смотрит на Кибома как лидер.