Так будет лучше

Бард разжигает страсть в других, но управляет собственными страстями. Жизнь за пределами монастырской кельи очаровывала Лелиану, будто она прозрела впервые за многие годы. Вкус свободы, оказалось, не отдаёт вином и не ощущается теплом от чужого прикосновения к голому телу, но обретается в струнах лютни, треске костра и крепком плече рядом. Легенды и истории, выученные в далёком Орлее, могут не только очаровывать аристократов, открывая двери в их дворцы, сердца и постели, но и собирать слушателей вокруг огня, давать усладу после дня, полного сражений. Манеры, умение очаровывать мужчин и женщин – уже часть её самой – несут не подлый удар в спину, яд в бокале, а внимание, страсть, поселившуюся в сердце неудачливого барда. Она — бард, который обязан знать историю и не повторять её, слагать легенды, но никогда не становиться их частью; птица с подвёрнутой ногой и гордо вскинутой головой. Он — Кусланд, и одно это могло описать его вернее любых баллад, которые Лелиана наигрывала на своей старенькой лютне, найдя опору в объятиях Керионира; Серый Страж с непосильной ношей на плечах, которая так часто грозит сломить последнего представителя древнего рода. С первого взгляда он показался Лелиане грубым оборванцем с мечом за спиной, не слишком вникающим в проблемы и чаяния других людей. Со второго она увидела стать, встречающуюся лишь у дворян, которых она, будучи бардом, научилась различать безошибочно, как шлюха мужчину с полным кошелём. С третьего, за слоем добротной кольчуги, — надёжного товарища и интересного собеседника, любящего посидеть у костра с бутылью эля. Четвёртым стал поцелуй у заросшего пруда вблизи Брессилиана, когда одна из заповедей барда была вдребезги разрушена, принеся за собой страсть и жар, который Лелиана испытывала в объятиях Маржалайн много, слишком много жизней назад. *** Небо, подёрнутое густым дымом от пожарища, напоминало о Тени, смерти и кострищах с мёртвыми телами, оставленными позади. Ферелден превратился в один большой поминальный костёр, а их отряд, бредущий по лесам, подальше от тракта, — в ополоумевших смертников, идущих туда, откуда бегут напуганные беженцы, позабыв про пожитки, брошенных стариков и раненных солдат, неспособных встать на ноги. Масштаб Мора поражал и пугал, заставлял крепче стиснуть лук, лишний раз проверить тетиву. Лелиана знала, что несёт за собой Игра, Церковь, но Мор казался ей диким животным, всё больше скалящим зубы. В Лотеринге она видела искру огромного пожарища, набиравшего мощь где-то далеко от неё. Создатель направил её, указав путь в сердце огня, и она пошла. Как верная и послушная дочь, сняла рясу служительницы Церкви, облачилась в броню и вооружилась луком, чья тетива снова и снова оставляла след на щеке, и в этом маленьком рубце Лелиане виделся символ веры. Той, которая так необходима в момент, когда Смерть приобретает форму живых трупов, чьё существование несёт гибель всему живому. И вера вела её по дорогам Ферелдена, по заброшенным деревням, где ещё долгие годы не поднимутся колосья, по древнему тракту, где встретить мародёров и порождений тьмы можно больше, чем блох на собаке. Вера проводила её через каждую битву, давая пальцам чуть больше ловкости, дабы успеть выхватить новую стрелу и выстрелить во врага; чуть больше спокойствия по ночам, во время которых в лесу вечно воют волки, а в соседних палатках мечутся два Серых Стража, одолеваемые очередным кошмаром, порождённым скверной. Незадачливому барду и не самой лучшей послушнице хотелось бы верить, что это Создатель привёл её к Кериониру, вознаградив за веру и преданность. — Когда-нибудь это всё закончится, да? – однажды ночью спросила Лелиана, прижимаясь к Кериониру, желая не то спастись от холода Морозных Гор, не то найти уверенности в своих чувствах. — Когда-нибудь, — согласился он, гладя руку Лелианы, от чего по её коже пошли мурашки, и после долгого молчания добавил. — Будем надеяться, что это произойдёт очень нескоро. «Когда-нибудь, — читала она в глазах Керионира, вокруг которых уже успели залечь тонкие морщины, — Кто-нибудь из нас словит стрелу или нарвётся на неприятельский меч. Когда-нибудь расстаться и стать для другого дымкой прошлого — будет лучшим решением, потому что дороги их – Лелиана всегда знала это – рознятся. Когда-нибудь она вновь вернётся в Игру или к Создателю, а он займёт место, принадлежащее ему по праву крови и рождения, и между ними возведут стену». Но пока была ночь и холод Морозных Гор, было тепло, идущее от тела Керионира и тихий треск догорающего костра по ту сторону палатки. И Лелиане хотелось верить, что «когда-нибудь» никогда не наступит. *** Чем ближе они подходили к цели, тем страшнее становилось сворачивать за угол. Каждый вечер в лагере висело давящее напряжение, стремящееся в любой момент сломить и не дать подняться вновь. Лелиана всё чаще молилась, пытаясь обрести ещё чуть больше сил; Керионир не расставался с мечом, будто ища в куске драконьей кости, которой впору стать чёрной от крови, ещё чуть больше терпения, дабы дойти до конца пути. Они все походили на окончательно спятивших, ждущих внезапной атаки или самого пришествия Создателя. За каждым новым днём Лелиана переставала различать что-либо, кроме пятен крови на своей броне и холодного ветра в отношениях с Кериониром. Он был для неё всем – опорой, верой и любовью. Она являла для него идеал, который он в тоже время боялся разрушить. И это давнее, почти забывшееся «когда-нибудь» предстало перед каждым с новой силой. Лелиана тянулась к нему, всё ещё получая привычное внимание и тепло, всеми силами стараясь не замечать сквозившее раскаяние в глазах Керионира. «Не время», — говорила она себе. «Так будет лучше», — уверял себя он, засиживаясь у костра наедине с отблесками огня на лезвии меча и бутылью медовухи. В их последнюю ночь вместе каждый пришёл к не оглашаемому соглашению, которое, однако, приняли оба. И каждое прикосновение было словом прощания, поцелуй – невысказанными словами любви. В мимолётном стоне, сорвавшемся с губ Лелианы, — невыплаканные слёзы. Ей бы хотелось остановить время, сказать слова, которые вертелись на языке уже какую неделю, были её грузом и петлёй, но силы оставили, превратившись в простейшее желание быть любимой. Керионир, никогда не любивший так сильно, продолжал цепляться за мысль, что расставание сейчас – выход, который спасёт обоих от будущих разочарований и потерь. Мысль петляла и срывалась, заводя в дебри противоречий и смятения, но решение было принято много недель назад. «Оставить до того, как Мор закончится, до того как мы окончательно привяжемся друг к другу, и я не смогу её отпустить». «Глупости всё это», - отмахнётся Лелиана, внутренне содрогаясь от знания того, что эта ночь и эти прикосновения – последнее, что произойдёт с ними. Страшное, медленно уничтожающее её знание виделось в каждом жесте Керионира, в дуновении ветра и ритмичных ударах сердца, которое неожиданно оказалось у самого горла, а затем рухнуло, порвав тонкую ткань их отношений. К рассвету Керионир тихо выскользнет из палатки, а Лелиана услышит довольный смешок Морриган. Через несколько месяцев он возведёт Анору на трон, сев подле неё как муж и принц-консорт. Спустя годы их будет сближать лишь высушенный цветок в её книге и баллада, сложенная о любви двух неудачливых людей, которую поют в тавернах и иногда на баллах во дворце Денерима. Но сейчас, в тишине ночи, когда весь Ферелден затаил дыхание, как смертник, готовящийся принять удар топора, Керионир принадлежал ей одной, безраздельно и полностью. И лишь бы мокрые ресницы, да дорожки слёз на щеках, высохли к скорому утру.