Domestication

      Ей нравилась кровь.       Когда-то давным-давно, еще в прошлой жизни, Сирио говорил ей, что кровь — вода, и что люди из нее состоят. Меч пронзает человека, вода вытекает, и человек умирает, не в силах жить без своей драгоценной потери. С тех пор она выпустила крови столько, что хватило бы на большую материну ванну, которую та привезла из Риверрана в самом начале своего замужества.       Каждый раз это ощущалось по-новому — в момент «освобождения» она почти слышала, как Игла входит в мягкую плоть, разрывая ткани, разрубая связки и жилы, и кровь, освобожденная, весело капала на пол, превращаясь в мощный соленый поток, потихоньку стихающий, сочащийся по капле. В такие минуты ей хотелось искупаться в этой воде. Старые Боги считали, что это отдаст силу побежденного победителю.       Убийств, что она совершила, было не счесть — и за каждое она несла суровое наказание. Однажды она убила человека, который ударил ее камнем на набережной Браавоса — подкараулила его ночью и выпустила ему кишки. Не чувствуя при этом ни единой капли сострадания.       Наказание было суровым — учитель отходил ее тростью так, что неделю она не могла стоять… но наказание того стоило. В те моменты, когда трость, свистя, опускалась на обнаженную спину и плечи, девочка чувствовала запах своей собственной крови. Рубцы, оставляемые тростью, превратились в раны, кровь капала на голые ноги и на пол, девочка чувствовала ее запах, ощущала, как теплые капли ласково извиваются на теле… и интуитивно выгибалась, подставляясь все новым и новым ударам, не закрываясь, не защищаясь ни на йоту, и новое щекочущее чувство затапливало ее, топило в своей новизне. Ей казалось, будто она качается в темном кровавом море, и это было так приятно, что хотелось кричать в полный голос. Не кричать даже — выть, подобно лютоволку, выть, срываясь в хрип.       Человек, что наказывал ее, сперва не понимал, отчего она так реагирует. Он приподнял брови в немом изумлении, наблюдая за тем, как она, выгибаясь, ползет по холодным камням храма Многоликого, нарочно стараясь задеть свежие отметины… но удивление его быстро прошло, словно бы он принял то, что происходило на его глазах, как данность.       — Девочке следует усвоить урок, — сказал он тогда, наблюдая за ней исподлобья. — Хорошо подумай об этом, милая девочка. Иди.       Неделю после этого она пыталась повторить это ощущение — нарочно не обрабатывала свои раны, терлась израненной спиной о шершавые стены, но все было напрасно. Рубцы зажили, оставив вместо себя воспоминанием тоненькую сеточку шрамов, а она с той поры грезила наяву. Иногда ей снилось по ночам, что она снова находится в зале тысячи лиц, и трость опускается на спину с тихим, зловещим присвистом, но только человек, что некогда называл себя Якеном ХʼГаром, касался свежих, взбухших рубцов своими длинными пальцами. Она просыпалась вся в поту, захлебываясь криком, долго пыталась отдышаться, вглядываясь в темноту, и ей чудилось, что Многоликий Бог, оскалив зубы в оплывшей, бабьей улыбке, наблюдает за ней из чернильной темноты ночи.       Дни тянулись монотонно и невесело в учебе и смене личин. Руки девочки пропахли маслом, уксусом и устрицами, она каждый вечер смывала с себя морскую соль и думала о том, что море напоминает ей кровь — мертвые воды так же тяжело пахли солью и железом. Она уже начала забывать, что это такое, и почти забыла — пока на её пути не встретился Рафф-красавчик.       — Девчонка заигралась в бога, — сказала Безликая ее учителю, когда девочка, перепачканная чужой кровью, появилась в зале тысячи лиц снова. — Она не понимает, что от нее требуется. Она никогда не станет Безликой.       — Человек понимает, — ответил ее учитель, сведя брови, и девочку от этого его взгляда прошило почти суеверным ужасом. — Человек сделает все, что нужно. Ступай.       Девочка и не заметила, как они остались одни. Человек молчал, мертвые лица слепо наблюдали за ними со стен зала, и тишина пугала куда больше, чем любой крик.       — Девочка ничему не учится, — мягкий голос прошелестел совсем рядом с ухом, и девочка едва удержалась от дрожи. — Слепота не научила ее ничему. Боль не научила ее ничему. Девочка как звереныш, следует инстинктам и совсем не слышит себя. Зверей следует укрощать. Раздевайся.       Пальцы не слушались, путаясь в шнуровке грубого домотканого платья. Девочка тихо шипела, повторяя про себя имена заклятых врагов, ей нестерпимо хотелось нарушить тишину зала звуками голоса, но наконец платье упало к ногам, и тишина, темная и пустынная, снова окружила ее со всех сторон, давя на горло.       — Рубашка, — напомнил ей Безликий, и девочка, вмиг поняв, что ей предстоит, торопливо приспустила рубашку, обнажившись по пояс. Неуместная стыдливость накатила внезапной волной, нестерпимо захотелось прикрыться руками… но девочка, некогда носившая имя Арья Старк, запретила себе об этом думать и выпрямилась, гордо вскинув голову.       — Девочке следует закрыть глаза, — Безликий вдруг очутился совсем рядом, и его дыхание опалило ухо, вызвав волну кусачих мурашек. — Девочке следует напомнить правила хорошего тона. Хорошо подумай над этим. Хорошо запомни это.       Трость опустилась на спину, ужалив своим холодным кончиком, как злоязыкая змея, и первые капли темной крови коснулись пола. С каждым новым ударом девочка выгибалась все сильнее — она подставлялась под удары, словно бы под ласкающие руки, она выгибалась дугой и тяжело дышала, впитывая в себя каждое мгновение этой острой, ослепительной боли — и ей казалось, что мир вот-вот взорвется. Удары градом сыпались по плечам и спине, по целомудренно прикрытым нижней юбкой бедрам и ягодицам, по груди и животу — и девочке чудилось, что она тонет, вязнет в сетях этой боли-не-боли — грудь словно бы отвердела, резко став очень чувствительной, и теплая, щекочущая волна словно хлынула в низ живота приливной волной. Медленные, тягучие щелчки трости вдруг прекратились, девочка осталась одна, наедине с темнотой и своей болью, по спине и груди змеилась теплыми каплями кровь… и это ожидание пугало куда больше новой боли. Боль бы она вытерпела. Боль бы…       — Не следует открывать глаза, пока человек не скажет, — прошептали откуда-то из темноты, и девочка вдруг всхлипнула, тяжело и с присвистом — ее спины коснулись прохладные пальцы, а затем и что-то влажное. Руки, казалось, были везде — одна из них сжала болезненно ноющую грудь, задев мимолетно сосок, и девочка протяжно застонала, подаваясь назад, внезапно осознав, что по спине скользит чужой язык. Вторая рука юркнула под исподнюю рубашку, осторожно огладив ноющие ягодицы, мимолетно коснулась нижних губ, поднялась выше, проникла чуть глубже, в скользкую и влажную глубину, и… и мир схлопнулся окончательно. Девочке казалось, будто она попала в шторм — ее словно бы подбросило и тряхнуло, ее тело содрогалось, она прокусила себе губу, силясь не завопить — и это было настолько ново и горячо, что дыхание пропало напрочь, оставив после себя только ослепительно-острую пустоту.       Когда ей снова удалось открыть глаза, ее милосердно окружала все та же темнота — только теперь она встретила ее почти дружелюбно, на топчане, который она занимала. Чьи-то заботливые руки смыли с тела кровь и обрядили в новую исподнюю рубаху… но тело ныло, напоминая о перенесенном. Боль была почти приятной.       — Зверей приручают, милая девочка, — напомнил ей тихо голос из темноты. — Твои уроки только начались, помни это. Хорошо подумай об этом. Хорошо подумай, что тебя ожидает. Твое обучение еще не закончено.       Девочка улыбнулась в темноту.       Волчица в ней оскалила зубы.