so hot

«И ты сыграешь Азбуку Морзе Симфонию Глюка на клавиатуре Так, что навсегда уходящее солнце замрет В этом жарком июле» #Сплин – Альтависта

      «Нет, Ханбин, это никуда не годится», — говорит директор. «Это тоже, а это — может быть», — говорит директор. «Хм, это неплохо, но всё равно не то», — задумчиво тянет Ян Хёнсок. «Ханбин-а, твои тексты… они все об одиночестве и безответной любви. Это неправильно. Напиши что-нибудь весёлое, жизнерадостное, фанаты должны улыбаться и плакать исключительно от счастья, а не от вселенской тоски, раздирающей душу на части. Переделай», «Ханбин-а, в последнее время ты совсем замкнутый, отдохни денёк, поспи, ты сам на себя не похож», — говорит директор в сотый раз.       «Да, саджанним», — отвечает Ханбин и кланяется, как болванчик, низко опуская острые плечи, в сто первый.       Он лежит на полу у себя в комнате и тупо плавится от жары. Окно открыто нараспашку, но толку всё равно никакого нет. Воздух спёртый, густой и горячий, словно противный скомкавшийся кисель, покрывшийся тонкой розоватой плёнкой, застыл в пространстве. Такой воздух даже тяжело фильтровать лёгкими, не то что хоть как-то передвигаться. А кондиционер им уж как неделю обещают установить, но пока без изменений — только обещают.       «Суки», — лениво думает Ханбин, раскинув руки и ноги в разные стороны, а-ля морская звезда. Мысли в голове ворочаются еле-еле, ползают, как улитки, абсолютно бессмысленные.       Вокруг него измятые листы с забракованными строчками текста — их только в топку. «Это никуда не годится», — точно скажет директор.       Ну не клеится у него, не идёт. Вокруг всё какой-то один сплошной тлен и тоска зелёная. Хочется уже поскорее дебют и трахаться. Чего хочется больше — непонятно. Но, может, тогда это всё кончится — и тлен, и печаль на ровном месте. И Ким Дживон мудак, но сейчас не о нём.       Ханбин устал, ему лень шевелить даже пальцами ног, не то что выдавать гениальные идеи. Но он упрямо продолжает иметь себе мозг, и в итоге получается одна сплошная безнадёжная поебень. От каждодневного вливания в себя литров до омерзения противного холодного кофе со льдом и трёх банок энергетика уже болят кишки. Он пьёт эту отраву, чтобы хоть как-то взбодриться, но помогает не очень, скорее, наоборот. А столько всего нужно сделать… Написание песен к их дебютному альбому, постановка хореографии, съёмки первого клипа, фотосессии и прочие мелочи, которые ещё в процессе и требуют доработки. Голова кругом от этого всего, и жара стоит бешеная. Ханбин безумно хочет дебюта группы, они заслужили, в конце концов. За плечами два шоу на выживание и грёбаное рэперское состязание, в котором они с Бобби участвовали. Но об этом персональном Аду он предпочитает не вспоминать. Осадок остался глубокий. Нет, за хёна он, конечно, рад, но на этом всё.       Написать бы песню, в которой он расскажет, как его всё заебало. Но он же, блять, не Бобби, чтобы крыть матом налево и направо и постоянно с кем-то дисситься. Он же хороший мальчик, лидер Ким, у него в текстах должны быть бабочки-цветочки и пузырики, любовь и мир во всём мире, чтоб его… Да и директор Ян вряд ли оценит его порыв послать всё на большой и толстый…       Бабочки бабочками, но у него пока что упорно выходит только тлен-тлен-тлен, и сдохнуть бы разок, а потом воскреснуть, вернувшись обновлённым, со свежими взрывными идеями для крутых текстов… А можно просто сбежать под покровом ночи в Пусан, сменить имя и бла-бла-бла, «но не летят туда сегодня самолёты, и не едут даже поезда», ага. Ну что за бред?       Июль в этом году выдался адским. На улице плюс двадцать восемь по Цельсию, жара плавит без того кипящие в собственном соку мозги, а ртутный столбик под тонким стеклом ползёт всё выше и выше. Влажная от пота футболка неприятно липнет к телу, как и спадающая на лоб чёлка. На висках скопились солёные бисерины, и горячая кожа зудит неумолимо. Хочется пить и в душ, а после впасть в кому, пока температура воздуха не спадёт до привычной.       Залетевшая в окно муха противно жужжит и бьётся о стекло, тупое создание. Ханбин обречённо выдыхает и страдальчески отрывает тело от твёрдой поверхности пола, уже изрядно под ним нагревшегося; ерошит пятернёй влажные волосы и брезгливо морщится, вытирая ставшую мокрой ладонь о домашние шорты.       Общага сейчас полупустая. Каждый сходит с ума от жары по-своему. Донхёк зачем-то ушёл в тренинг-центр. Юнхён и Джунхэ на крытой баскетбольной площадке гоняют мяч — и откуда силы только берутся? Дживон упёрся с хёнами по SMtM на хрен-знает-какое выступление или не выступление, а пати, или не пати, БиАю в общем-то плевать. Только Джинхван и Чану, помимо самого лидера, остались дома и что-то смотрят по телевизору в гостиной, спасаясь от духоты единственным в общаге напольным вентилятором.       — Буржуи, — вяло бросает им Ханбин, проходя мимо в ванную, но его благополучно не услышали.       ***       Он выходит из душа минут через двадцать, как ему самому кажется, немного взбодрившийся под прохладными струями воды. В голове тоже чуть прояснилось, и есть надежда, что работа сегодня, может быть, ещё пойдёт. На нём без того безразмерная, так ещё и растянутая домашняя майка невзрачного серого цвета, с надписью поперёк груди чёрными буквами «Just do it»*, не скрывающая остро выступающих ровных линий ключиц и едва прикрывающая худую грудь, и лёгкие чёрные шорты с эмблемой улыбающегося Микки Мауса на левом кармане. Его внимание привлекает гомон, доносящийся из гостиной, и он идёт туда.       — О господи, напугал! — театрально хватается за сердце Юнхён и чуть не давится куском пиццы, когда на пороге мрачной тенью зависает худая фигура босого лидера в растянутой майке и мокрыми волосами, спадающими на глаза.       Ханбин бегло оглядывает собравшуюся компанию отстранённым взглядом, никак не реагируя на Юнхёновы вопли. Все шесть мемберов группы сидят дружным тесным кружком на полу рядом с диваном и поедают пиццу, запивая холодной колой.       — По какому поводу пир? — спрашивает он без особого интереса.       — Побби-пфён принёф, — довольно отзывается Чану с набитыми щеками.       Ханбин неосознанно реагирует на имя старшего, глазами ища его среди присутствующих, и тут же натыкается на него взглядом. Дживон сидит, сложив длинные ноги по-турецки, на полу между Донхёком и Джунхэ, облокотившись спиной о диван, и смотрит внимательно на него снизу вверх своими чернеющими, будто мокрый осадок кофейной гущи на дне чашки, глазами из-под полуопущенных ресниц. На мгновение Ханбину кажется, что он видит в этих глазах блеск, исходящий откуда-то со дна бездны расширенных зрачков; блеск, завораживающий, гипнотический, от которого по телу бегут мурашки и сбивается с ритма дыхание. Он заторможено смаргивает, разрывая зрительный контакт, длящийся не больше пары секунд, откашливается и тянет как можно безразличнее:       — Ммм, — припечатывая в конце, — ясно, — тем самым давая понять, что разговор окончен, ловко разворачивается на пятках и собирается уйти, но Джинхван-хён (как всегда обеспокоенно, Ханбин слышит по голосу) бросает вдогонку:       — Ханбин-а, поешь с нами, ты целый день из комнаты не выходишь… — он хочет сказать что-то ещё, но БиАй отрезает своим «не хочу» и чуть погодя добавляет «спасибо, хён, я не голоден», всё-таки уходя обратно в свою душную, давящую стенами и спёртым, тяжёлым воздухом «келью».       ***       Ханбин занимает свою привычную позицию, вновь растягиваясь на полу, немного остывшем за время его отсутствия, берёт в руки потрёпанную тетрадь, в которой записывает все свои мысли и собирает воедино тексты песен, ручку, обречённо выдыхает и начинает писать.       Но итог получается одним: он лежит, раскинув конечности в разные стороны, с закрытыми глазами, вокруг него четверть выдранных и измятых тетрадных листов и никакого толку. Сегодня явно не его день. Он мурлычет себе под нос «I hate this love song»**, отстранённо думая, что Джиён-хён опередил его, высказав эту мысль раньше, и добавляет: «No, I hate this fucking love song. Burn in hell, bitch. I hate all this shit»***, но тут же приглушённо чертыхается по-корейски, потому что это всё дурацкое влияние дурацкого Кимбапа с его дурацким английским, за перебор которого в текстах песен директор не раз заставлял их переписывать лирику заново.       Кстати, совсем недавно Бобби летал в Америку на свадьбу брата, побыл дома с мамой, встретился со старыми друзьями. И это второй раз за все четыре года его пребывания в компании. Ханбин очень этому рад, правда. Его-то семья живёт рядом, здесь, в Сеуле, и при желании он всегда может их увидеть, в отличие от старшего, для которого разговор с мамой по телефону каждый раз тяжёлое испытание, оттого что изнанку рвёт саднящая тоска по дому. Ханбин знает это и видит, поэтому не сопротивляется и не обижается на Дживона, когда тот неожиданно после разговора с мамой ловит его за руку и настойчиво тянет за собой, неаккуратно вжимает в твёрдую стену, пока никто не видит, и больно-больно кусает за щёку, или пульсирующую жилку на шее, или мочку уха. У Ханбина наворачиваются слёзы, но он молчит. Цепляется за Дживоновы плечи и крепко обнимает. А Бобби, как большой ребёнок, сопит, сутулит спину и утыкается ему в шею, хрипло шепча: «Спасибо».       В такие моменты Ханбин всегда рядом, хотя порой отчаянно хочется убежать, послать всё к чёрту, и в первую очередь Ким Дживона. На самом деле любую стрессовую ситуацию Дживон переживает гораздо быстрее него самого. Потому что Бобби сам по себе сильный, он может справиться со всем навалившимся дерьмом в одиночку, без помощи других, даже без Ханбина. Но почему-то каждый раз отчаянно цепляется за хрупкого, измотанного и заметно похудевшего лидера, как за спасательный круг, и высасывает из него последние накопленные силы. Ханбин не злится. Просто… где черти носят Кимбапа, когда ему самому так надо? Когда он лежит на полу их общей комнаты целый день, пытаясь выдавить из себя уже хоть что-то связное и похожее на текст, который бы удовлетворил YG, но у него получается только попусту тратить время, плавясь от жары, как сыр на горячей сковородке, и думать совсем не о том, о чём надо.       Да к чёрту.       — Эй… хён?       Ханбин лениво разлепляет веки, когда в бок настойчиво что-то тычется.       — Так и будешь здесь валяться? — над ним возвышается Джунхэ и ногой легонько, но весьма ощутимо, толкает под рёбра. — Я спать собираюсь и выключаю свет, так что ты либо в кровать ложись, либо… короче, пол в доме везде одинаковый.       В комнате и так достаточно светло, но за каким-то фигом ещё горел бра, поэтому Ку, не дожидаясь ответа лидера, клацает по выключателю и заваливается к себе на второй этаж, спихивая одеяло в ноги.       Кажется, Ханбин уснул и проспал до самого вечера. Он плетётся на кухню, жадно осушает полграфина воды и идёт в гостиную. Сейчас здесь никого — все разошлись по комнатам. Только в ванной шумит вода, и скорее всего это Бобби, если он до сих пор не явился в их комнату.       Балконная дверь в гостиной открыта нараспашку, ярко-белый ослепительный диск солнца уже почти померк, скатываясь ближе к горизонту и окрашивая лоскутно-лазурное небо вокруг бледно-оранжевыми разводами, с лёгким розовым оттенком. Кое-где кучкуются пушистые облака, собираясь в тучи. Уже не так жарко, как было днём, но воздух всё ещё густой и спёртый. Все признаки того, что всё-таки будет дождь. В комнате густо пахнет пиццей и вечерним июлем.       Ханбин садится на пороге балконного проёма и потягивается всем телом. Рядом неизменно лежит его песенная тетрадь. Он заворожено смотрит, как пылает контур опускающегося за крыши домов солнца, но неожиданно вздрагивает и резко оборачивается, когда седьмого позвонка касается что-то холодное. В глазах пляшут разноцветные пятна, и БиАй не сразу разбирает, кто перед ним стоит с банкой колы лайт в вытянутой руке, пока Бобби не садится рядом с ним в проёме.       Ханбин немного двигается в сторону, освобождая место, и молча забирает из рук старшего предложенную банку. У Бобби влажные волосы, и пахнет от него сейчас так же, как от Ханбина, когда он только вышел из душа: мятным шампунем и цитрусовым гелем для тела.       — Как успехи? — спрашивает Дживон, кивком головы указывая на лежащую рядом тетрадь.       — Никак, — буркает Ханбин, не глядя в его сторону, и просто держит приятно холодную банку колы в руках, ничего с ней не делая. Бобби очерчивает взглядом чёткий профиль насупившегося лидера. Он сидит достаточно близко, чтобы видеть его длинные прямые ресницы, отбрасывающие мягкие тени; видит его чистую кожу, заострившиеся черты лица, впалые щёки и неизменные, по-детски пухлые губы. Растянутая домашняя майка не скрывает изящный клин остро выступающих ключиц младшего, и Дживон несдержанно выдыхает, отчего Ханбин хлопает ресницами и поворачивает голову к нему.       — Ты что, пил? — в голосе лидера ничем неприкрытое изумление.       — Немного, — честно отвечает Дживон, забирая у него из рук колу, щёлкает железным язычком банки и делает небольшой глоток под пристальным взглядом Кима-младшего. — Хёнам нельзя отказывать, — поясняет он нахмурившемуся лидеру и отдаёт ему обратно банку колы.       — Твои «хёны» ничему путёвому не научат, — недовольно фыркает БиАй, – Что, скоро и шлюх пойдёшь с ними снимать такими темпами? — Ханбин вдруг отчего-то злится, и старшего хочется ударить или укусить побольнее. Он всё-таки делает один большой жадный глоток колы и ставит банку на пол рядом.       — А если я уже? Ревнуешь? — Бобби только хмыкает и однобоко ухмыляется, щуря по-лисьи хитрые глаза, внимательно следя за Ханбиновой реакцией.       — Нет, — коротко и моментально отрезает тот в ответ.       Дживону становится весело, он улыбается и придвигается к Ханбину ближе, запуская пальцы в его тёмные отросшие волосы, трепля их.       — Маленький лгунишка, врёшь же!       БиАй на удивление ловко уворачивается от его руки, хлопая по тыльной стороне ладони, и приглаживает вздыбленные волосы, пытаясь вернуть им прежний вид.       — Тебе что, твоя «корона короля молодежи» совсем мозг сдавила? Не будь таким самоуверенным, Кимбап! Думаешь, все вокруг хотят мегакрутого сексуального Ким Дживона?       — Нет, — говорит Бобби и в безразличном жесте ведёт плечом, — но ты же не «все».       Ханбин смотрит на него внимательно и то ли собирается ударить, то ли сказать что-нибудь едкое, но вдруг улыбается, обнажая ряд ровных блестящих зубов, отчего на его щеках появляются те самые глубокие ямочки, сводящие с ума толпы восторженных девочек.       — Ну хорошо, — он кладёт ладонь на Дживоново голое колено и говорит: — Допустим, хочу. Что тогда будешь делать? Ударишь или убежишь? Или и то и другое, м?       Его длинные тёплые пальцы крепко сжимают чужое колено, и Ханбин вдруг отчётливо видит, как за долю секунды в Дживоновых глазах нефтяными кляксами широко расплываются зрачки, и старший порывисто выдыхает:       — Неа, завалю и трахну.       Они смотрят друг на друга пару долгих секунд, а потом Ханбину неожиданно становится жутко смешно. Он прыскает, одёргивая руку и зажимая себе ладонью широко улыбающийся рот, чтобы не перебудить остальных. В уголках глаз даже собираются слезинки, и то ли у него это уже истеричное от нервов, и пора лечиться, то ли хрен знает, что ещё. Бобби смотрит на него, как-то оскорблёно что ли, а потом чуть приподнимается, чтобы было удобнее, и что-то достаёт из кармана домашних шорт.       Ханбин удивлённо округляет глаза, когда Дживон щёлкает ярко-зелёной зажигалкой с наклейкой Винни-Пуха, прикуривая и ловко затягиваясь. Бобби выдыхает ровную струю густого дыма, и воздух вокруг тут же становится горьковато-сладким, чуть приторным.       — Трава?! — Ханбин в шоке повышает голос. — Кимбап, ты совсем охренел вконец? Ты нахрена эту дрянь с собой в общагу припёр? Ты хочешь скандала до дебюта?! Если кто-нибудь узнает, с нас три шкуры спустят!       — Да тише ты! — грозно шикает Бобби, легонько хлопая ладонью по лидерским губам, БиАй осекается от неожиданности, так и зависая с приоткрытым ртом. Дживон смотрит на него выжидающе несколько секунд, а потом улыбается, так простодушно и абсолютно идиотски, но так тепло и по-настоящему, выставив на обозрение белые «кроличьи» резцы, и говорит по-доброму, доверительным тоном: — Ханбин-а, об этом будем знать только ты и я. Наш первый на двоих косяк останется сугубо между нами, и мы унесем эту страшную тайну с собой в могилу, идёт? — Теперь Дживоновы глаза совсем «съедает» улыбка, превратив их в две узенькие щёлочки.       Ханбин обречённо выдыхает и толкает старшего в плечо:       — Ты точно безнадежный идиот.       — Ага, — просто соглашается Дживон и сгребает его рукой за плечи. — Расслабься, — мурлычет он Ханбину на ухо, и тот заметно дёргается, когда горячее дыхание опаляет нежную кожу, а зубы смыкаются на мочке и чуть тянут латинскую «В» из проколотой дырочки, провоцируя волну мурашек прокатиться по телу.       Бобби крепко затягивается, не отстраняясь, снимает руку с Ханбинова плеча и обхватывает пальцами за подбородок, поворачивая его лицом к себе, придвигается по максимуму близко, сталкиваясь острыми обнажёнными коленками, и выдыхает густую упругую струю в приоткрытый рот.       У Ханбина по загривку бегут мурашки. Дживон слишком близко и источает жар. Его горячие пальцы крепко держат за подбородок, и их колени касаются друг друга кожа к коже. Ханбин едва успевает прошептать «чёртов Ким Дживон» и втягивает в себя приторную дрянь, задерживая дыхание и тут же чувствуя её горьковато-сладкий вкус на своём языке. Он не дышит слишком долго, как ему кажется, и голова начинает кружиться, а лёгкие, того и гляди, запузырятся.       БиАй выдыхает и чуть закашливается, а чужие пальцы всё ещё держат его лицо.       — Пусти, — глухо сипит он, пытаясь отстраниться, но Бобби не отпускает, щурится и мотает головой.       — Неа. Поцелуйка? — восторженно-вопросительно тянет он, и Ханбин видит, как Бобби затягивается в последний раз и, не глядя, кидает остаток самокрутки в открытое балконное окно, порывисто сокращает между ними ничтожные сантиметры расстояния, и его губы накрывают губы лидера.       Юркий Дживонов язык, влажный и безумно горячий, скользит по Ханбинову нёбу и касается языка. Ханбин несдержанно стонет на полувыдохе и цепляется за Дживоновы плечи, обвивая руками. Бобби слишком порывистый, жаркий и напористый, от него пахнет мятой, цитрусами и горьковато-сладкой жжёной травой. Он наваливается на Ханбина всем телом, отчего БиАй болезненно морщится в поцелуе, ударившись затылком о дверной косяк.       Воздух вокруг них накаляется до предела. Ханбин задыхается, ему вдруг тесно в собственном теле. Он плавится рядом с Дживон и не может сказать ни слова. Сердце в грудной клетке тяжело грохает о рёбра, а низ живота горит, закручиваясь спиралью.       Солнце давно скатилось за город, а небо загустело, залившись тёмно-синей краской. Откуда-то издалека доносятся раскаты грома, и первые крупные капли ударяют по стёклам крытого балкона.       Дживон прикусывает раскрасневшуюся нижнюю Ханбинову губу и отстраняется. Смотрит густо-чёрными глазами серьёзно и близко на осоловевшего лидера и зачем-то глупо и совсем не к месту шепчет севшим голосом:       — Дождь.       — Что? — Ханбин тяжело дышит и ровным счётом не понимает ничего.       — Ты у меня такой худенький, — продолжает шептать Бобби, — такой хороший, — разворачивая Ханбина и укладывая спиной на пол, нависая над ним сверху.       — Кимбап… ты дурак? … Ммм…       Дживон склоняется ниже, щекоча пылающую кожу влажноватыми волосами, и прикусывает выступающую ключицу, ведёт языком по ровной линии косточки, оставляя на ней мокрый след.       — Хороший… — шепчет он без остановки, и Ханбин выгибается в пояснице, когда Дживонова горячая рука оттягивает лидерские шорты, чуть приспуская, и плотно смыкается на вставшем члене. Сверкает молния, освещая погрузившуюся в лёгкий полумрак комнату после захода солнца, и где-то совсем близко грохочет гром, заглушая несдержанный Ханбинов стон.       — Ч..то…ты…ах…       Сильная ладонь Бобби ведёт по основанию пульсирующий плоти вверх-вниз, надавливая пальцами на покрасневшую головку. Дживон дрочит Ханбину рукой и горячо шепчет на ухо:       — Мы напишем с тобой столько крутых текстов, что сонбэ из Big Bang обзавидуются, и когда наша группа дебютируют, мы станем самыми лучшими, даже не сомневайся. Мы порвём их всех, слышишь? .. Мы будем вместе… всегда… Лидер Ким самый классный, Ханбин-a… Слышишь? Ты самый лучший...       Ханбин слышит всё это словно из-под толщи воды. Он, точно выброшенная на берег рыба, жадно хватает губами воздух, и, кажется, горит изнутри, накрытый пылающей лавиной-Бобби. Рука Дживона, обжигающая, движется быстро. Ханбин содрогается всем телом, сильно зажмурив глаза, и изливается, пачкая Дживоновы пальцы вязкой спермой. Он обмякает всем телом, чувствуя, как губы касаются его влажного виска мягким, почти трогательным поцелуем, отчего становится так неподдельно легко и хорошо внутри. Ханбину всё ещё жарко и тяжело дышать, но ему неожиданно по-настоящему комфортно.       Дождь настойчиво барабанит по стёклам, успокаивая и убаюкивая. Хриплый Дживонов шёпот приятно обволакивает изнутри, попадая в самое сердце. Ханбин улыбается и открывает веки:       — Я тоже тебя… очень…