Сехун закуривает очередную сигарету, выпуская в морозный воздух клубы никотинового дыма. Руки его подрагивают от холода и нервов, с трудом сжимая сигарету окоченевшими пальцами. На улице слишком холодно для апреля, а может дело в горах, раскинувшихся рядом с деревней, в которую он приехал. Сехун всё ещё ловит себя на мысли, что он здесь немного не к месту. Сигарета отлетает в кусты, а кашемировое пальто запахивается посильнее, стараясь сохранить остатки ускользающего тепла. Холодный ветер пробирает до костей, и ему приходится признать, что он околел до чёртиков, дожидаясь этого неизвестного горе-фермера, которому вверили землю, на которой раньше жила его покойная бабушка до того, как отойти в мир иной.
Сехун нехотя задумывается о том, чтобы вернуться на остановку, сесть в автобус и укатить обратно в тёплую квартиру, которая открывается простым набором кода, но останавливает себя. Потому что автобус ходит только раз в день, и он привёз его сюда часа два назад. Потому что там, в городе, его снова будет ждать на каждом углу сталкер, от которого он едва сбежал. Сехун чертыхается и снова проклинает тот день, когда рассказал своему лучшему другу о своей нетрадиционной ориентации. Лучший друг, он же Чанёль, воспринял это вовсе не так спокойно, как он надеялся, а с гипертрофированным энтузиазмом: оказывается, всё это время тот был безответно в него влюблён. В самого Сехуна или в его аппетитную пятую точку — до сих пор не понятно. Но после этого признания Чанёль не упускает ни дня, чтобы не закидать свой объект обожания смсками и голосовыми письмами, порой очень даже интимного содержания. Кажется, что он сам ещё не определился: хочет он отношения строить или просто его по-быстрому уложить в свою постель. Но на свидания зовёт с завидной частотой, и сколько бы Хун ему не отказывал — предпринимает попытки вновь и вновь.
Когда на работу к Сехуну присылают первую корзину с цветами, ему ещё удаётся кое-как отмазаться тем, что цветы он заказал для умирающей тёти его двоюродного дяди со стороны сводного брата. Но когда эти самые цветы начинают поступать уже не просто корзинами — машинами — да ещё и в купе с воздушными шариками, на каждом из которых красуется «Сехун, я хочу тебя!» — парень понимает, что пришло время брать руки в ноги и драпать с этой планеты что есть мочи.
Он понимает, что Чанёлю теперь чужды понятия личного пространства и приватность личной жизни. Не понятно, какими способами, но он вновь и вновь узнает очередной телефонный номер, электронную почту, адрес — Сехун меняет их не раз и не два, но всё никак не может избежать назойливого ухажера. Просыпаться среди ночи от баса, горлопанящего на всю округу серенады Сехуну, перемежающиеся с страстными признаниями в любви, становится чем-то обыденным и означает, что ему снова будет стыдно смотреть в глаза соседям, а в следствии снова искать очередное съёмное жильё.
Последней каплей становится тот же самый Чанёль, караулящий его после работы в переулке, через который Сехун постоянно ходит домой. Он бросается на него с такой прытью, что Хун успевает уже попрощаться и со своей девственностью, и с жизнью заодно. Но Чанёль, видимо, решает всё же начать с прелюдии и, стискивая своими огромными лапищами лицо Сехуна, целует его в губы. Но то ли этот великовозрастный детина совершенно не умеет целоваться, то ли у него в роду точно была собака — поцелуй выходит слишком уж влажным и Сехун готов поклясться, что у него полный рот чужих слюней. Кое-как подавив рвотный рефлекс, он замахивается как следует ногой и бьёт по чужим причиндалам. Возможно по-бабски немного, но перепуганный до жути Сехун может думать лишь о том, как унести отсюда побыстрее ноги.
Добравшись до дома, он чуть ли не ревёт, оказавшись внутри своей маленькой крепости. Только вот стены, что должны защищать и помогать, в этот раз совсем не спасают и он в панике собирает вещи, все, до единой, звонит хозяйке и говорит, что освобождает квартиру, а потом ночует на вокзале, чтобы ранним утром уехать из города далеко-далеко, лелея мысль, что не пересечётся больше с Чанёлем никогда.
Автобус маленький и трясётся на ухабистой дороге. Сехуну уже кажется, что он на занятии по верховой езде, а никак не в стареньком транспорте, который еле плетётся в сторону юга. В окнах проплывают однообразные скучные пейзажи сельской местности — из города они выехали уже давно и катят по просёлочной дороге, приближаясь к ещё еле видимым на горизонте горам. Хун задумывается над тем, что будет скучать по Чанёлю, тому Чанёлю, который был ещё другом и не настаивал на чём-то большем. Стыдно признавать, но Сехун только недавно для себя открыл, что его совершенно не привлекает женский стан и больше тянет к сильным мужским рукам, о чём решил поделиться с лучшим другом, надеясь, что тот поймёт и поддержит. Но полученный напор сильно смутил и испугал его — ни к чему подобному, на самом то деле, Сехун ещё не был готов.
Несмотря на дикую тряску его клонит в сон, и добренький дяденька-водитель будит его, уже сообщая о конечной остановке. Полчаса у него уходит на поиск дома сельского старосты: за это время он успевает испачкать в грязи ещё вчера начищенные ботинки и сломать колёсико у чемодана. Остальные свои пожитки он благоразумно отправил почтой, хотя сейчас жалеет о том, что взял и этот чёртов чемодан с собой. Вместо старосты ему открывает дверь пожилая женщина, спрашивая сразу же кто он и что ему нужно, но когда она узнаёт, что он внук О Хварён — сразу же становится намного дружелюбней, приглашает его в дом и наливает чаю.
Дом его бабушки, как и земли, по правилам общины делятся между жителями деревни и сейчас находятся в руках у какого-то фермера. Женщина не прекращает нахваливать его ни на секунду, причитая, что таких мужчин днём с огнём не сыщешь даже в больших городах, не то что в их богом забытой деревне. Потом ещё успевает нажаловаться на своего внука Бэкхёна, который в свои двадцать два упорно не желает жениться и очень плохо справляется со своими обязанностями продавца в местном магазине. Сехун даже не вслушивается, просто наслаждаясь горячим чаем и трескотнёй старческого голоса, и пытается вспомнить свою бабушку, с которой они так же любили собираться вместе и пить чай.
Запасных ключей в доме старосты не находится и, распрощавшись со старушкой, Сехун отправляется вниз по деревне, на память воспроизводя дорогу к дому бабушки. Апрель в этом году выдался мокрый, с дождливой промозглой погодой, поэтому дороги размыло, превратив их в огромный грязевой каток. На первом же спуске Хун не удерживает равновесие и шлепается на и так уже настрадавшуюся в автобусе попу, пачкая бежевое пальто. Но вместо расстройства и злости из-за испорченного дорогущего кашемира он ощущает почти детский восторг, словно ему снова десять лет и он гуляет по деревне, радостно прыгая в каждую встречающуюся лужу.
Кажется, что в этот момент он пальцами может дотронуться до воспоминаний, они как голограмма, проплывающая перед глазами Сехуна. Ценность вещей в этом месте совершенно другая, не то что в городе, где всем правят статус и брендовые шмотки. Хун чувствует это всем своим нутром, поэтому просто поднимает с земли упавший чемодан и бредёт дальше вдоль небольших одноэтажных домов, окружённых парниками и ещё невозделанными полями.
Дом, в котором он проводил каникулы, вспоминается сразу: одноэтажный, покрытый черепицей изумрудного цвета — когда-то в детстве маленький Сехун был в восторге от камушков, что блестели в мамином ожерелье и на вопрос о том, какого цвета красить черепицу, указал на насыщенный зелёный. От времени краска уже заметно облупилась и потускнела, но тем не менее дом разительно отличается от других таких же на улице. Вспомнив, что Ким Чонин, который сейчас живёт в этом доме, уехал в райцентр вместе со старостой за материалами, Хун садится на чемодан и неторопливо закуривает.
За 3 часа ожидания он успевает скурить всю пачку и замёрзнуть как собака, но упорно не желает возвращаться в дом старосты, боясь пропустить этого загадочного чудо-фермера. Хотя временами, когда, кажется, замерзают не только руки, но и мозги, ему кажется, что он выдумал и эту деревню, и фермера, и бабульку, трещавшую о своём внуке. Он уже готов отключиться, когда его вдруг окликают:
— Ты чтоль Сехун?
Сехун оборачивается и видит парня в обычной дутой куртке — в таких ходят сотни тысяч людей в городе, но ни одного здесь в деревне.
— Мог бы в парник зайти — там тепло, — он взглядом указывает на угол пластикового строения, выглядывающего из-за дома.
Пока парень открывает замок на двери, Сехун подтаскивает к дому чемодан, который внезапно почему-то становится неподъемным. Чонин убирает его заледеневшие руки с ручки и заносит вещи в дом. Одного шага достаточно, чтобы на Сехуна пахнуло воспоминаниями. Сильный запах дерева не выветривается с годами и только сильнее въедается в мозг, связывая с собой что-то приятное и счастливое из самого детства. Он проводит рукой по деревянному срубу, гладкому и тёплому, прикрывая глаза и снова вспоминая бабушку и её добрую улыбку. От неё исходило такое же тепло, как и от этого дома. Кажется, и весь дом сохраняет её запах — запах уюта и волшебства. Сехун не уверен в том, как пахнет волшебство, но эти ассоциации идут прямиком из его детства. В это время Ким уже скидывает с себя куртку и затапливает печь: в комнате сразу становится значительно теплее.
— Я Чонин, но тебе уже наверняка рассказали. Ты это, пока распаковывайся, комнату твоей бабушки я не трогал, там всё осталось как и было.
Парень топчется у порога, а Сехун словно выходит из оцепенения, выныривая из воспоминаний, где он в свои восемь лет сидит у бабушки на коленках и кушает сочную клубнику, пачкая в её соке ладошки. В первый раз за это время он вглядывается в лицо Чонина и действительно видит перед собой парня чуть старше себя, в меру симпатичного и очаровательного. Парнишка трясёт шевелюрой и загребает волосы пальцами, убирая её со лба, чтобы заколоть невидимкой на макушке. «В такого даже можно влюбиться», — ловит себя на мысли Хун, но отмахивается, потому что вряд ли в деревне такое приветствуют.
— Я пойду, пожалуй, из дома по возможности не уходи, если, конечно, не умеешь тушить печь, — Чонин хмыкает и уходит.
Сехун разбирает чемодан, распихивая вещи по полкам и комодам, как всегда неаккуратно, потому что привык так. Но потом вспоминает, что утюга здесь нет, хоть и электричество имеется, и начинает заново перебирать одежду, аккуратно сортируя и складывая. Пальто он вешает в кухне на гвоздь, даже не собираясь его чистить — лучше съездить потом в райцентр и отдать в химчистку.
Выйдя на улицу покурить, найдя в одной из курток пол пачки сигарет, он замечает Чонина, копающегося на одном из прилегающих полей, находящихся совсем рядом с его домом. На Киме уже только футболка, не смотря на то, что погода всё ещё зябкая, но работает он споро, от чего пот стекает по его лбу и вискам тонкими ручейками. Сехун не видит этого, но одного представления хватает для того, чтобы сбить дыхание. Он тушит недокуренную сигарету ботинком и мгновенно влетает обратно в дом.
Чтобы хоть как-то занять руки, ему приходит в голову приготовить ужин. Ничего необычного — рис и похлёбку, какие готовила ещё его бабушка. И если со вторым у него дело выходит очень даже неплохо: все ингредиенты быстро находятся в холодильнике и погребе, то вот с первым начинается беда хотя бы от того, что раньше он никогда не готовил рис нигде кроме рисоварки. Уже на стадии промывки риса начинаются сложности — он едва не вываливает его на землю перед колонкой, с трудом удержав, потому что Чонин как назло нагибается рядом, светя прямо перед его носом красиво очерченными мускулами на руках. Сехун давится воздухом, но домывает рис и уходит в дом к печке, продолжая готовить. Он ловит себя на том, что снова беспощадно пялится на фермера с крыльца, не в силах отвести взгляд. «И ведь ничего особенного нет, почему?» — задаётся он вопросом, когда его обоняния достигает запах гари.
Пригоревший рис, который воняет на весь дом и тяжело оттирается от котелка, невыносимо бесит. А ещё заставляет стыдится, когда в дом входит Чонин и принюхивается.
— Ничего, в первый раз всегда сложно.
Больше он ничего не говорит и моет руки, чтобы сесть за стол. Сехуна же трясёт, словно от этого обеда зависит вся его жизнь, но парень ест как не в себя, набивая полный рот еды и успевая улыбаться так, что щемит в сердце. Он в который раз за день одергивает себя на том, что нельзя думать о Чонине больше, чем о простом новом соседе.
***
Хун ожидает, что на новом месте ему, как обычно, будет не до сна, но сам вырубается в ту же секунду, когда его голова касается мягкой перьевой подушки, и просыпаясь только на утро под жуткий звук откуда-то сверху. Испуганно выбегая из дома в одном лишь белье, Сехун уставляется на крышу, по которой кто-то ползёт. Небо сегодня ясное и чистое, а солнце слепит в глаза, от чего парню приходится жмуриться, чтобы узнать в карабкающемся человеке своего соседа.
— Эй, ты чего туда залез?
Парень оборачивается и чуть не соскальзывает с черепицы. Сердце Сехуна пропускает удар, но парень ловко подтягивается, усаживаясь на самой вершине крыши. В одной руке его поблескивает ведро с краской и кисти.
— Крышу обновить решил, пока солнышко припекает. Прости, что разбудил.
— Да ничего страшного, завтракать будешь?
Чонин заливисто смеётся, уже начиная отколупывать застарелую краску.
— Время обеда уже, Сехун. Я поел и тебе оставил на столе под салфеткой. И ты бы ушёл в дом, ещё не лето в одних трусах разгуливать.
Но Сехуна и след простыл, потому что он уже пытается привести дыхание и бешено колотящееся сердце в порядок. Неловкость от того, что он выскочил на встречу к парню в неглиже, заменяется приятным теплом от того, что Чонин, возможно и ничего не имея под этим в виду, позаботился о нём. Съедая оставленный завтрак до последний крошки — чудо-фермер оказался лучшим поваром, чем сам Сехун — и ополаскивая посуду у колонки, он располагается во дворе дома с книгой. Даже очки свои достаёт из футляра, изредка поправляя их на носу, хотя на самом деле ни строчки не прочёл от книги и держит её вверх ногами, наблюдая за Чонином, который увлечён работой настолько, что аж высовывает кончик языка от старательности. И выглядит это мило, очаровательно, но вместе с тем горячо, особенно когда этот кончик изредка пробегается по пухлым губам, облизывая. Незаметно от самого себя Сехун тоже облизывается, как довольный кот. Сколько бы он не смотрел на Чонина — не может насмотреться.
Хун хлопает себя по щекам, чтобы хоть как-нибудь прийти в порядок. В том, что он влюбился в Чонина с первого взгляда, даже стыдно себе признаться, но он теперь всецело понимает Чанёля, который не мог сдерживать свои душевные порывы рядом с ним. Он не может не думать о том, как хочется гладить руки Чонина, смотреть ему прямо в глаза, не отрываясь и целовать его соблазнительные губы. Сехун сам вырывает себе могилу, но ничего с собой поделать не может.
Ему кажется, что он сходит с ума, потому что при абсолютно чистом небе сверху начинают валиться хлопья снега, танцуя в воздухе перед тем, как коснуться земли, от чего становятся похожими на белоснежных бабочек. Сехун выставляет руку вперёд, надеясь поймать хоть одну, но снег тает, едва касаясь теплой ладони. В глазах блестит от количества белого, а его сердце пленено внезапным снегом и парнем, что никак не обращает на это внимание, продолжая усердно работать. Снег заканчивается так же внезапно, как и начался, только вот сердце Сехуна продолжает трепыхаться в груди, как белоснежные бабочки.
Чонин заканчивает покраску и слезает с крыши, когда заморенный слепящим солнцем Сехун уже дремлет на крыльце. Он бормочет что-то едва уловимое и улыбается во сне. Улыбка у Сехуна робкая и милая, словно он стесняется своих снов, и, кажется, в любую минуту может покрыться густым румянцем. Чонин присаживается рядом и снимает с Хуна очки, откладывая их в сторону вместе с книгой. Оглядывая свои труды и утирая пот с шеи влажным полотенцем, он чувствует, как к нему на плечо вдруг приваливается приятное тепло. Сехун укладывает голову поудобней и совсем, кажется, обнаглев в своих мыслях, обнимает его руку, крепко стискивая её в ладонях. Теперь он бормочет ему прямо на ухо и Чонин слышит только: «Ты очень красивый, Чонин.»
— Ты тоже, Сехун, — шепчет он, пока Сехун лежит у него на плече, волосы спадают ему на лицо и Чонин сначала гладит его по голове, а потом убирает их с лица, чтобы не мешали любоваться.
Они сидят так ещё очень долго, пока Чонин не сгребает спящего парня в объятия и не относит в его комнату. По дороге Сехун просыпается, конечно, от тряски, но зажмуривается сильнее, чтобы не выдать себя ненароком. В руках Чонина приятно, это даже превосходит все его ожидания, и выбираться из них не хочется ни за что на свете. Его укладывают в кровать и укрывают тёплым одеялом, но Сехуну и без того жарко, поэтому он отпихивает одеяло ногами и дышит глубоко и часто — ему бы выбежать сейчас вслед за ним, чтобы найти Чонина жадно пьющим воду прямо из ковша и пытающимся остановить в руках предательскую дрожь.
***
Изо дня в день влюблённость Сехуна никуда не уходит, а наоборот, только крепнет при каждом взгляде на парня. Он словно мастер на все руки: и полку отвалившуюся прибьёт, и ужин неудавшийся спасёт, а когда он выводит пятно с изгвазданного пальто, то Сехун жалеет, что он не девушка — иначе отдался бы ему тут же, на столе, рядом с какими-то замысловатыми растворами из трав, которыми тот творит «магию». Простыми на вид действиями он подчиняет его своей воле, и всё, на что может смотреть Сехун — это Чонин. Чонин идеальный и жаль что не по мальчикам.
Целый день он вздыхает по фермеру, когда тот куда-то пропадает с наступлением вечера, так, кажется, и не возвращаясь домой. Всё, что остаётся Хуну — это грезить о том, что было бы, будь Чонин геем. Но тот сейчас скорее всего развлекается с какой-нибудь девушкой, ласкает её упругую грудь и путается пальцами в длинных волосах. Сехуну, кажется, даже мерещатся стоны этой счастливицы, от чего у него начинает свербить под ложечкой от зависти. Но когда стоны повторяются уже чуточку громче и развязней, он понимает, что ему совсем не кажется, а Чонин привёл домой свою девушку. К слову — вовсе и не к себе домой. По идее, Сехун мог бы смолчать и проявить мужскую солидарность по типу «не отсвечивать, пока друг снимает баб», но на то Сехун и гей, чтобы с громким хлопком распахнуть дверь в комнату к Чонину, собираясь устроить тираду на тему «нехер приводить сюда всяких шалав».
Но то, что видит Сехун в комнате — отнюдь не девушка. На его соседе виснет худенький паренёк, и стонет в поцелуй как первоклассная блядь каждый раз, когда руки Чонина пробегаются вдоль позвоночника и ниже, сжимая сильными руками аккуратные ягодицы. На что тот в отместку кусает пухлые губы партнёра, вымещая всё своё нетерпение. Кажется, что эти двое совсем не замечают его присутствия, продолжая свои любовные игры. И от этого зависть его только сильнее гложет. Но стоит ему выйти из комнаты и направиться к себе, как Чонин убирает руки и отстраняет от себя парня.
— Слушай, ты говорил, что нас ничего не связывает и мы прекратим тут же, как только полюбим кого-то другого.
Мальчишка поправляет на себе задравшуюся толстовку и кивает, понимая, что секс ему сегодня не обломится.
— Ну вот, кажется наступил момент, когда нам стоит прекратить это, Бэк.
Тот лишь жмёт плечами и быстро уходит. Его даже не обижает это, всё равно он уже частенько изменял Чонину с заезжающим к ним селекционером Чондэ — статным и завидным мужчиной, что звал его Бэкки и привозил из города ему подарки.
***
Сехун плюёт на всё и выходит на крыльцо, постепенно докуривая пачку сигарет, выкуривая одну за одной, глубоко затягиваясь каждой, и вскоре у него начинает саднить в горле не только от невыплаканных слёз, но и от разъедающего дыма.
Парнишка через несколько минут выныривает из-за калитки и выглядит как маленький и хрупкий взъерошенный птенец. И Сехун даже представляет, как мог бы переломать ему хребет, но тот подходит к нему первый и садится рядом.
— Ты только не говори никому, ладно? В деревне никто не знает, что мы…
— Что вы любите друг друга?
Мальчишка улыбается очаровательно и жмёт плечами.
— Да нет, не любим мы вроде. Просто секс и ничего больше. Чонин суперский любовник, если что — рекомендую.
Сехун хочет что-то сказать, но парнишка его перебивает:
— И не надо говорить, что не такой. Зависть в твоих глазах сегодня выдала тебя с головой. Чонин сказал, что больше не сможет — я отступаю, не переживай ты так. Я Бён Бэкхён, кстати, работаю в магазинчике на соседней улице.
— Сехун. Моя бабушка жила здесь.
Бэкхён улыбается и уходит, молча, у калитки лишь разворачиваясь, чтобы пригласить его к бабушке на ужин вместе с Чонином — и, соглашаясь на предложение, Сехун уверенно кивает головой.
Теперь уже уверенный в том, что у него есть шанс на сожительство с Чонином не только как с соседом, он кидает весь свой энтузиазм и умения на то, чтобы поразить его и показать, что он очень даже способный — годится, чтобы стать парнем такому, как он. Забывая, конечно же, о том, что руки у него растут на самом деле не из плеч, а Неуклюжесть — его второе имя.
Решая начать с завтрака, готовит его очень тщательно, следя за тем, чтобы в этот раз ничего не пригорело. Но вопреки всем его ожиданиям, всё равно всё пригорает и пересаливается, и не принимает приличный вид, как бы Сехун не старался. Он уже на грани истерики и готов выкинуть всё в помойку, чтобы начать заново, когда тарелку из его рук перехватывают, а самого его ведут за стол. Контраст тёплой ладони парня с его бледным и прохладным запястьем заставляет поёжится немного от пробежавших по телу мурашек. На стол он накрывает сам, раскладывая приборы и наливая ароматный чай в кружки. И ест Чонин, как обычно, с огромным аппетитом и улыбкой от уха до уха, щёки раздуваются как у хомяка, и он с набитым ртом тянет:
— Вкуфно!
Сехун сыт уже от одной этой фразы, озаряя своей улыбкой всю кухню. Когда он сообщает как бы между делом, что семья старосты пригласила их двоих на ужин, Чонин вмиг становится серьёзным и обещает подумать, а пока у него дел невпроворот. Хун семенит вслед за ним в поле, обряжаясь во что-то, смутно напоминающее ему путану у шоссе, но успокаивает себя тем, что это единственная одежда в его гардеробе, которая более менее подходит для домашней работы.
Солнце уже в зените и шпарит так, что уже по дороге ему хочется снять джинсовку и остаться в одной тонкой футболке, которая задирается при каждом шаге, оголяя бледный живот.
— Я помогать пришёл, — изрекает он и тут же валится прямо на вскопанную только что грядку, нарушая её целостность. Хун улыбается ему с земли и робко извиняется, пытаясь прямо под собой всё вернуть на свои места. Чонин закатывает глаза и подаёт ему руку, поднимая неуклюжее чудо с земли. Поручая ему засыпать семена в ямки, он в душе надеется, что с этим Сехун вполне справится. И по началу всё идет хорошо, пока Сехун не видит в одной из лунок большого жирного червяка и, перевернув добрую часть семян, не убегает с поля в дом.
Когда стыд за своё поведение немного проходит и он возвращается на улицу, Чонин уже устанавливает ограждение от домашних животных, которых скоро начнут выгонять на пастбища. Сехун вызывается помочь и даже хватает второй молоток, но тот оказывается сломанным и тяжелая железная верхушка приземляется ему прямо на ногу. Чонин испуганно смотрит пару секунд на плачущего парня, а потом, отходя от шока, взваливает его себе на плечо и тащит в дом. Сехун воет от боли, пока ему мажут ногу обезболивающей мазью и забинтовывают.
Чонин наказывает ему лечь и лежать, но упёртый Сехун выползает на улицу и ищет своего соседа по всему участку. Находит в одной из теплиц, в которой жарко, словно в тропиках, и в ней, о боже, уже цветёт клубника. Маленькие белые цветочки тоже напоминают о детстве: бабушка всегда его ругала, когда будучи мелким и несмышленым — он рвал их, случайно выдирая вместе с корнем: маленькие ладошки Хуна совершенно не знали тогда меры. Он смотрит на клубнику и на Чонина как на волшебство — распахнутыми по-детски невинными глазами. «Я хочу помочь поливать», — Чонину даже не надо, чтобы Сехун озвучил своё желание, чтобы знать его, но после всех неудачных попыток его помощи, он всё равно отказывает ему. Подходит близко и шепчет прямо в губы:
— Ты ведь по другому не оставишь меня в покое?
Сехун не до конца понимает о чём он, но тут вдруг его губ касаются полные мягкие губы Чонина, нежно сминая и оставляя сладкое послевкусия чая с мёдом, который они только недавно пили. И уже не важно, что он имел в виду, что хотел этим сказать, главное тут лишь то, что поцелуй Чонина будит в парне миллиард бабочек, которые трепещут в животе, создавая ощущение приятной лёгкости. Сехун посильнее вцепляется в чужую футболку, чтобы не упасть — поцелуй всё никак не хочет заканчиваться, забирая последний воздух.
— Я тебя теперь никогда не оставлю.
