За секунду до

Спускаясь в прогретой за день солнцем крыши, Аомине лениво потягивался, хрустя позвонками и широко зевнул. День был по-весеннему прекрасным и погожим, но у края неба, за безликими многоэтажками виднелись грузные тела тёмных пуховых туч. Ливень обещали только ночью, но в воздухе уже пахнет грозой. Бескрайнее небо над головой, шорох ветра и шелест деревьев где-то там, внизу. Лениво идя по лестнице, проходя пролёты и выйдя в школьный двор, он медленно пошёл по асфальтированной дорожке почти ровно ведущей в зал спортивного комплекса. Свежий воздух насквозь пропитанный мириадами ароматов: скошенная трава, ненавязчиво-сладкий алиссума и пионов. Аомине откровенно наслаждался приятным запахом. В раздевалках клуба после тренировки всегда терпко пахло потом, ментолом и солью. Опостылело. По газонной траве мимо него, то и дело, пробегали, суетясь, девочки — все как одна в премилых косынках да фартучках — из клуба садоводства. Руки их были перепачканы грязью и минеральными удобрениями. Кучкой лежали саженцы деревьев. И он даже помог им донести пару тяжеленных вёдер с водой. Уже подходя к дверям, до него донёсся жуткий крик тонких девичьих голосов, так немилосердно кого-то упрекающих. "Опять футболисты все цветы помяли? Поделом." — хмыкнул своим мыслям Аомине, отворяя дверь. В кои-то веки Аомине таки решил прийти на тренировку. Осторожно, надеясь шокировать своим внезапным появлением всех и вся Аомине Дайки, состроив морду попрезрительнее, будто делает всем огромное одолжение, вошёл в зал. Тишина. Не слышно ударов мяча о паркет, извечного скрипа кроссовок, воплей буйнопомешанного Вакамацу, извинений полумёртвого Сакурая и смешков Имаёши. Есть тут вообще кто-нибудь? Аомине оглянулся. Прошёлся по залу, заглянул в кладовку, зашёл в раздевалку, вышел обратно во двор и пару минут тупо пялился на дверь. Отменили тренировку, что ли? Предчувствие того, что ничего хорошего затея явиться без особого приглашения не сулит, стукнуло его точно неврологическим молотком. Глаз задёргался сразу же. Когда Дайки вошёл снова, поняв, что нет, он ничего не спутал и пришёл в нужное место в нужное время, то его чуть удар не хватил. Возле самых дверей призраком стоял Куроко. — Привет. Аомине отшатнулся, хватаясь за сердце, выпучил глаза и открывал рот, вспоминая как дышать. Куроко стоял рядом и наслаждался разыгрываемым для него представлением. Не нарочно, правда, но так даже лучше. А вот и его любимая часть. — Что ещё за привет?! Ты охерел что ли?! Смерти моей хочешь?! — бесновался Ас Тоо. Он и забыл, каким внезапным может быть этот гадёныш. ­Яростный ор раздавался эхом и, казалось, даже окна дрожали от резонанса. — Извини, Аомине-кун, ты не заметил меня, вот я и решил подойти поздороваться. — тон Куроко был ровным и прохладным. Лицо не выражало ни единой эмоции, будто маска. Всё как всегда. Но глаза выдавали его с потрохами. Он веселился. Вот ведь... Аомине смотрел на своего давнего приятеля так, будто тот отрицал, что съел последний кусок пирога, который ему не предназначался. Смежив веки, он подозрительно пялился своими узкими глазами-щёлочками на Куроко. Что Куроко делает здесь? Это точно не "я-пришёл-тебя-проведать-по-пути-домой" визит. Где Тоо, а где дом Куроко. И он ещё был в гакуране Сейрин. Оттуда путь не близкий. Немного успокоившись, Дайки нервным жестом взъерошил волосы на затылке. Вопрос так и сидел на языке, настойчиво прося себя озвучить. — А... Это... Ты зачем пришёл вообще? — отчего-то тихо говорил Аомине. Ситуация показалась ему дико неловкой: хотелось бросить сумку, побежать в раздевалку и выйти оттуда в окно. "Какое ребячество." — давя усмешку, подумалось Аомине. Но только сейчас он понял, как сильно соскучился по своей бывшей тени. Куроко ничего на это не ответил. Смотрел пару секунд пристально и внимательно, потом подошёл ближе, ещё ближе. Стал почти впритык и как-то особенно смотрел на него снизу вверх, трогательно запрокидывая голову. Аомине долго смотрел в ответ, а потом чуть наклонился и поцеловал его. *** Они, целуясь, ввалились в раздевалку, вышибая дверь. Та гулко ударилась ручкой о стену, отскочила и сообщнически закрылась. В маленькой раздевалке темно и душно, пахнет обезболивающей мазью. Едва стоя на ногах, они сдирали с себя одежду, шарили руками по телу, воровали друг у друга поцелуи. Короткие, саднящие. Голодные. Воздух казался раскалённой лавовой пылью, забивался в лёгкие, плавил кожу. Вздохнуть нельзя, и сердце вхолостую качает лишённую кислорода кровь. Кружится голова. Жёсткие белые ладони ложатся на голую смуглую грудь, надавливают, трогают, задевают нежные соски. От этой случайной ласки Аомине вздрагивает, смотрит остро, цепко, хватает руку и ведёт её вверх, к своей шее, указывает нужное направление. И Куроко слушается, оглаживает большим пальцем кадык, гладит за ухом, проводит подушечками пальцев по коже, там, где в венах часто стучит пульс. Дайки подставляется, откидывает голову, обнажая уязвимое место. Он как кот под валерьянкой: пьяный, безумный, не понимает, что происходит. Хочет только чтобы его ласкали ещё и ещё. И Куроко ласкает. Целует влажную шею, прикусывает, зализывает, оставляет тёмные засосы. Лижет ключицы, кусает мочку уха; у Аомине дрожат колени. Куроко сильнее, чем кажется. Он давит Аомине на затылок, заставляя наклонить голову. Они стоят прислонившись лбами, близко, чтобы тёплое живое дыхание оседало на приоткрытых губах. Куроко смотрит, Аомине смотрит в ответ. Светлые ресницы на мгновение внахлёст касаются тёмных. Арктический лёд пронзительно-голубых глаз плавится синим газовым огнём взгляда напротив. Глаза Куроко — кристальная лагуна, Аомине — бездна океана. И они оба тонут друг в друге, ловят чужое дыхание, и точно падая сквозь толщу воды ищут руки, чтобы ухватиться, держаться и держать. Не отпускать. Короткий выдох в губы, поцелуй. Объятия такие крепкие, что рёбра глухо ноют. Чувственно-красные зацелованные губы пламенеют, стоит им коснуться обжигающе-горячей кожи. Под веками непроглядная чернота, и так мучительно открыть глаза. Всё что можно сейчас — это целовать, вслепую скользить губами по родному лицу, пересчитывать чувствительными пальцами трепещущие ресницы, взъерошивать волосы. Скользить мокрыми ладонями по спине, касаться выступающих позвонков. Гладить широко, размашисто, провести по лопаткам и вниз — к пояснице. Снова вверх, пройдясь руками по рёбрам, по груди, вниз, почувствовать рельеф пресса и узкую дорожку пушистых волосков внизу живота. Руки Аомине дрожали когда он, обжигаясь о холодный взгляд Куроко судорожно расстёгивал ремень его брюк. Перед глазами мутно, ноги еле держат, а сердце подскочило и бьётся прямо в горле. У него совершенно мокрые, как у девчонки, трусы и абсолютно сухо во рту, так, что аж язык прилип к нёбу. Куроко убирает его непослушные руки и вклинивает бедро меж его ног, ощутимо надавливая на пах; Дайки начал оседать. Схватив его за бёдра, Тецуя притиснулся к нему своим вставшим под ширинкой членом и потёрся об него. Аомине стонал, поддаваясь вперёд, и как же это было хорошо. Одежда скрадывала ощущения — они не были такими острыми. Но разжигающими и дразнящими — да, были. Он закрыл глаза и улыбался, его белые зубы влажно блестели на тёмном от возбуждения лице. Тело крупно потряхивало оргазменной дрожью и так хотелось смеяться. Да-а. Он кончил только от того, что Куроко поцеловал его и немного потёрся. Стыдно то как. Но Куроко, кажется, доволен. Поддаваясь вперёд — когда Аомине почти сполз по стене они были на одном уровне — Куроко целовал его. Глубоко и мокро, так, как нравится им обоим. Дайки выкручивало дугой, ноги сами, мимо воли, раздвигались и он буквально выпрыгивал из штанов. Сейчас неспешность Куроко здорово раздражала, хотелось поскорее получить свою долю остро-сладкого удовольствия. Но они никуда не торопятся. Больше всего Аомине нравилось когда в него, преодолевая сопротивления, входит твёрдый член Тецуи. Именно этот момент доставлял ему невероятно сильное удовольствие. Случалось даже кончить вот так, едва Куроко начал. Но игру ведёт Куроко и он устанавливает правила. Ему же до дрожи нравилось ласкать Дайки до исступления. Ласкать долго, медленно, пока возбуждение не станет таким сильным и он не начнёт его умолять сделать что-нибудь. Пока не начнёт умолять позволить ему кончить. Аомине мягкий и разомлевший — оргазм вытянул из него все силы. Он липнет, льнёт, прижимается голой грудью к Куроко, обвивает его шею крепкими руками. От горячего дыхания, опаляющего ухо по спине бежит дрожь, прозрачные волоски на шее встают дыбом. Куроко успокаивающе лижет доверчиво подставленную шею, целует за ухом, гладит жёсткими пальцами ямочку на затылке. Аомине скребёт короткими ногтями по широкой бледной спине, оставляя розовые полосы и впивается железной хваткой ему в плечи. Широкие ладони Куроко забираются под ткань школьных брюк, под резинку трусов, нежно оглаживает упругие круглые ягодицы, отчего Аомине вздыхает и сам подставляется. Куроко целует грудь Аомине, ласкает ртом твёрдый сосок, сжимает пальцы на бархатной коже, надавливает ладонями и гладит. Взгдял Дайки падает вниз, он видит, как Куроко, прикусывая от возбуждения губы и прикрывая глаза, спускается вниз. Дайки запрокинул голову и ударился затылком о металлическую дверцу шкафа, закрыл глаза и мучительно, на выдохе, простонал. Тецуя опустился на колени и, гладя Аомине по бёдрам, спустил его штаны на лодыжки. Коротко перехватил взгляд сверху и нежно, одними губами, поцеловал красную мокрую головку. Парень путал пальцы в голубых волосах прижимаясь теснее. Сжимая в ладонях ягодицы Аомине, Куроко лизал крепкий член, отстраняясь, горячо выдыхая. Аомине надавил ладонью Тецу на затылок. Не принуждая, подсказывая. Прося. И Куроко поддался: обхватил крупную головку губами, поддался вперёд и расслабил горло, пропуская член глубже. Уткнулся носом в курчавую поросль на лобке. И этого хватило. Тело напряглось тетивой, мышцы очертили красивый рельеф пресса. — Да-а... Да, Тецу... — кончая, прерывисто стонал Аомине. Он хватался за плечи Куроко, едва не падая на ослабевших после оргазма ногах и тяжело дышал. Сжимая член в кулаке, Куроко поглаживал его и пристально смотрел любовнику в глаза. Аомине откровенно любовался: его сперма попала Тецу на лицо, она стекает по щекам и подбородку на шею, вязкими каплями падает на пол. Куроко медленно поднялся с колен — простой он так дольше, ноги бы затекли — и оказался с Аомине нос к носу. Тот всё ещё пьяно-возбуждённый: даром, что недавно кончил; схватил Тецую за затылок и принялся слизывать свою сперму с его лица. Влажный расслабленный язык прошёлся по дрожащим векам, задел ресницы. А потом Куроко вдруг его поцеловал. Аомине вдоль лежал животом на скамье, упираясь в неё руками. Под смуглой кожей красиво перекатывались мышцы. Сзади, поставив на лавку колено, стоял Куроко. Он гладил поясницу Дайки, проводил руками по спине, вдоль позвоночника, к лопаткам и плечам, к шее, массируя большими пальцами ямочку на коротко остриженном затылке. Аомине прогнулся, бесстыдно выставляя поджарые ягодицы. Его бёдра широко расставлены и напряжены, от вставшего члена к деревянной поверхности тянулась прозрачная клейкая нить. — Блять, Тецу, трахни меня уже, я заебался раком стоя-а-а-ать... — окончание фразы заменил удивлённый стон. Куроко провёл языком по ложбинке между ягодиц, упруго массируя сжавшееся кольцо мышц. Аомине задушено всхлипнул. "Вот Куроко, вот ведь поганец" — с какой-то обречённостью подумал Дайки. Больше связных мыслей в его голове не предвиделось. Аомине наслаждался. Его тело не слушалось и больше не принадлежало ему. Оно принадлежало Куроко, тому, кто так умело доставляет удовольствие, касаясь самых чувствительных мест. Его руки были повсюду. Вот они поглаживают спину, а в другой момент уже на груди. Ладони проводят по животу, гладят раскрытые, покрытые тонким волосом бёдра и вверх, туда, где мокро от проступившей смазки, где сосредоточено всё возбуждённое желание любовника. Сам он, словно в беспамятстве, лижет его, пробует пальцами и трогает внутри, где всё горячее и розовое, чувствительное. А Аомине стонет. Даже не от ловкой руки на его члене, не от пальцев в нежном нутре, а от самого Куроко. От того, что его Куроко рядом, настолько близко, что можно почувствовать кожей его теплое дыхание, обжигающую прохладу его рук и влажные поцелуи. От того, что Куроко его хочет, хочет так сильно, что тихо стонет сквозь сорванные вздохи, настолько, что руки дрожат, а ноги почти не держат и он стоит только на одной силе воли. От того, что Куроко сейчас целиком и полностью его. Не какого-то там Кагами или Кисе. Не Поколения Чудес и не Сейрин даже. Его. Личный. От осознания этого у Дайки приятно ноет внизу живота. Глядя на то, как Аомине от возбуждения и удовольствия извивался всем телом, можно было кончить. Но только если смотреть. А вот чтобы кончить в процессе нужно было очень постараться. Ибо удержать свой член внутри прекрасной, но такой вертлявой задницы было, что называется, mission impossible. Но Куроко уверенным отточенным движением надавил Дайки на поясницу, прогибая его, заставляя сильнее открыться. Аомине знал себе цену и умел быть настолько сексуальным, чтобы это сводило Куроко с ума. И Куроко не сильно сопротивлялся. Входил он медленно, тёрся влажной головкой о влажное же отверстие, надавливал неспеша. Чтобы помучить его и себя. Дышать было невероятно трудно, точно давят на горло, пытаясь нежно придушить. Но душат стоны, комом встают и их бы выпустить, но нет воздуха, он не может вдохнуть. Рядом, целуя в щеку, тихо стонет Куроко. И Аомине в какой-то момент перестаёт понимать что с ним происходит. Он кончил дважды, его тело, измотанное оргазмами, настолько чувствительное, что от проникновения почти больно. Но только почти. Ему так хорошо, что от удовольствия звенит в ушах, так хорошо, что тело становится желейным, а мысли просто прерываются. Ведь додумать их можно потом. Дайки кусает пальцы, стараясь быть тише. Но это не помогает. Он мучительно долго стонет и звуки, запертые в маленькой раздевалке, чудом консонируют: высокие, на грани вскрика, стоны, тяжёлое дыхание с громкими вздохами, скрип скамейки. И это созвучие оказывается очень возбуждающим. Стройное смуглое тело под белыми пальцами отзывается на удовольствие, изгибается, движется навстречу. Куроко давит Аомине сзади на шею, заставляя лечь щекой на прохладную лакированную поверхность и свести на спине острые лопатки. Тот чувствует себя очень беззащитным и ему не нравится это ощущение. Но с ним Куроко, а Куроко ему не навредит. Куроко всегда старается сделать приятно. За секунду до оргазма Аомине открыл глаза. Испуганный и обескураженный до предела он столкнулся взглядом с тремя парами таких же. Он бы может как-то подобающе отреагировал на незаконное вторжение на оккупированную территорию, но следующий толчок был таким сильным, что ноги задрожали и точно подогнулись бы, стой он сейчас; глаза мимо воли закатились и так сладко поджались яйца. Кончал он долго, с долгим же сдавленным стоном сквозь стиснутые губы, размазывая все еще твердым членом выстрелившую мощной струей сперму по школьной лавке. Когда Аомине открыл глаза после оргазма, в дверях предсказуемо никого не оказалось. Ребята, конечно, неслабо офигели. Даже не от того, что Аомине — гей (скорее би, но кто там будет разбираться?). Не поймите неправильно, их это шокировало до глубины души (особенно на фоне восхищения формами Май-чан). Но больше всё же удивило другое: их Ас, тяжелый форвард из ЧП — Аомине Дайки весь из-себя-такой-крутой-мачо оказался пассивом. Вот это вообще в голове не укладывалось. Со всеми своими заморочками, вроде "трахнуть меня могу только я сам", он создавал впечатление альфа-самца и брутала-нагибатора, уверенного в собственной ниибической крутости и охуенности. А тут на тебе. С приплыздом. Как говорится: в бурлящем омуте черти в конец ебанулись. Сакурай был при смерти. По крайней мере поза, в который он лежал, раскинувшись на полу и хрипы, рвавшиеся из его горла говорили об этом очень убедительно. У него единственного, видимо, открылся на жопе третий глаз и он как никогда ясно понял — до утра не дожить. Сейчас Аомине кончит и убьёт их нахер. Надо бежать, но куда там: их так прибило к месту, что не сдвинуться. Даже перманентно сощуренный Имаёши и тот прозрел. Сам же Аомине не разделял мыслей позеленевшего от священного ужаса Сакурая. Ему хотелось расствориться под душем и слиться в водосток. Однако, к пребольшому сожалению, это физически не представлялось возможным. Сейчас он был бы рад, окажись Куроко маньяком. Трахнул бы его, убил, расчленил тело и унёс в своей сумке. И больше никогда не надо было бы видеть команду которая видела то, что им, вообще-то, не полагается. "Тогда я просто пройду мимо с надменным видом и ехидно скажу, что завидовать плохо." — подумал Дайки. Но какое-то неведомое чувство подсказывало, что сейчас то, как раз, ему никто и не завидует. Дайки злился на Куроко. Тот либо вообще не заметил, что их спалили, либо решил, что это не стоит внимания. "Сука, живут же люди. Этого Куроко вообще никто не замечает. Свалил к себе в кукурузу — только его и видели." Но сам Куроко терзаний любовника, казалось, не замечал. Он был настолько увлечён своей послеоргазменной прострацией, что сидел в состоянии, называется, "пациент скорее мёртв, чем жив". Толку от него такого, прямо скажем, чуть меньше, чем нисколько. А решать что-то надо. По крайней мере в планах Аомине не было пункта вроде остаться-призраком-раздевалки-навечно. Да и есть хотелось. Откуда ж тут еда? Первым со скамейки поднялся Имаёши. Он уже малость оклемался и решил уйти, ибо что сидеть почём зря? Следом за ним засеменил Сакурай, размазывая по хорошенькому личику крокодильи слёзы. Вакамацу дуплился дольше всех и прожогом выбежал из зала только тогда, когда дверь в раздевалку начала, поскрипывая, открываться. Даже если бы в зале кто-то и был, он бы всё равно не заметил того, как Куроко уходит накидывая чёрный гакуран на плечи. Аомине же решил не рисковать. Недолго думая, он высунулся половиной своего немалого роста из окна, что в раздевалке и почти лоб в лоб застал идущего домой Сакурая. Едва не дёрнувшись от испуга, Аомине, будь-мужик, взял себя в руки и медленно, не сводя с припадочного Сакурая взгляда, засунулся обратно в то отверстие, из которого вылез. И спокойно, не теряя чувства собственного достоинства, сполз по стеночке. С духом Дайки собрался часов в восемь вечера. Плюнув на всё это дело и клятвенно заверив вершить свою вендетту над каждым, кто посмеет нарушить его священный покой Аомине вышел. Вышел таким резким и дерзким, что даже местные гопники находящиеся в радиусе километра-два тут же рассеялись. И их тут всего пятеро стоит: сам Дайки и четыре новых дерева. Он ведь так готовился дать отпор каждому, кого увидит. А никого не видно. На секундочку, на одну маленькую, крохотную такую — даже обидно стало. Но это быстро прошло. По пути домой Аомине переосмыслил жизнь, расставил приоритеты, выстроил иерархию жизненных ценностей и включил мозги (при наличии). Результатом этого было: 1) Отправленное гневное письмо на мобильник Тецу с подробной инструкцией куда, с кем, зачем ему надо пойти и что в пункте назначения сделать; 2) Кровавая клятва самому себе больше не трахаться с Куроко. Нигде и никогда. (Пункт имел свои исключения, но в целом был непререкаемым). "Хватит с меня этого позора на сто лет вперёд! Пусть хоть окочурится от спермотоксикоза, сотрёт себе руки в кровь и хер в труху! Хотя, может, если он попросит меня как в тот раз..."