Cross The America

Пейзажи Америки всегда сильно различались, и было странно, второй раз подняв голову, чтобы глянуть через окно нашего «циркового автобуса», увидеть вместо снежных гор унылые равнины на подъезде к Огайо. И дело было даже не в том, что мы снова выпили слишком много дорогого, но ущербного ликёра – мы с Гаспаром честно пытались уйти в завязку, ну хоть на денёк-другой пути. Америка две тысячи восьмого – чистое сумасшествие. Я смотрел на Гаспара и думал, как обычно, как же так вышло, что он перетрахался с большим количеством фанатов, чем я. Посмотрите на Гаспара – нет, честно, – ладно, мы оба не с обложки этих журнальчиков для голубой братии. Гаспар угрюмо наблюдал что-то на экране моего макбука, а я курил ему в лицо. Даже когда нас неслабо тряхнуло – наш чудный проповедник кантри и горлового пения, водитель Роджер, флегматично пожав плечами, отправился менять пробитую и ободранную за километр пути шину, – Гаспар ничего так и не заметил. – Остановка? – Второй день стоим, – я с сожалением затушил сигарету в пепельнице. – Дай мне, – Гаспар, родной, ты просто лучший. – Отсоси, потом проси. Гаспар ещё попытался дать мне подзатыльник, а после вышел. Я нашёл Франко с камерой, увлечённо снимающего замену шины, и Рождера, который с умильной серьёзной миной говорил в объектив: «Тур должен продолжаться, но так он продолжаться не может. А так должен продолжаться, конечно». Я не искал Гаспара. Я случайно увидел его поднятую руку из жёлтой, мятой травы, которая уже ни на что была не годна. Огайо был весь такой, жёлтый и тусклый. – Гаспар! – я закурил и снова заорал: – Гас-па-а-ар! И снова. – Гаспар, мать твою! Мы отъезжаем! – ноль реакции. Таков он, мой лучший хрен-знает-кто, мой Гаспар. Человек-вата, человек-диван, на который очень любят приземляться своими булочками тёлки, да ладно, просто Гаспар. – Мы отъезжаем, блять! Гаспар! Он докурил, выкинул окурок на обочину и поднялся. Я махнул рукой и только собрался развернуться, как Гаспар коснулся моего плеча рукой и спросил: – Мы что, уже отъезжаем? Я бы выебал любого, кто сказал бы мне в лицо, что Гаспар не тащит. Бро, Гаспар мой чудо-парашют, мой радужный флегматичный вагончик со странными вкусами и роком шестидесятых. Гаспар и Ксавье. Мы = мощь, понимаешь? – Ксавье, с кем ты опять разговариваешь? – Буше как обычно стоял в лучшей беспокойной позе. Гаспар потянулся за стаканом, это я заметил краем глаза. – Молюсь, бро, на наше светлое гангстерское будущее. – Да пошёл ты, – фыркнул без обиняков Баше, любовно поглаживая выглядывающий из кармана ствол пистолета. И мы весь вечер сидели с Гаспаром за сраной бутылкой виски. Было скучно без девчонок, но найдём ещё. К тому же, мы отправлялись в скором времени в Лос-Анджелес, чтобы выбрать дом. – Блядский Лос-Анджелес, бро, – я стукнул своим стаканом, тем, который у него отобрал, о бутылку. Мы запили. – У этого ликёра привкус мочи и соли, – Гаспар улыбнулся в усы и сделал ещё глоток. Отдалённое кряканье Франко, вертящего камерой, было не спутать ни с чем. – Говно ты сраное! – я набрал жижи в рот и выдул всё на ржущего ублюдка. – Твоя моча на вкус как китайская пизда, которую три недели не мыли. – Так его, Гаспар! – я взвопил, кидаясь со смехом на нашего слендера с камерой, которая уже вжилась ему в руки. Мы – Justice, и мы сделаем этот штат, как и те, что остались позади. После небольшой, чуть не убившей меня свадьбы Гаспара в Неваде, мне уже ничто не казалось фатальным. Мы бухали как заводные, давно перестали считать одноночники друг друга, и всё было просто охуитительно, до тех пор, пока Гаспар целовал меня перед выходом на сцену. Один раз Буше уже успел забыть телефон в тур-басе, когда мы с радостью увлеклись друг другом за шторкой. После калейдоскопа телочек, парней, бухла, сигарет, сигарет, тачек, сигарет, мы казались друг другу новыми. Да и шучу, потому что у телочек, наверное, какое-то особое чутьё на ребят с особыми навыками в этой области, если вы понимаете. Я такой весь общаюсь, узнаю их имена, чтобы потом называть мисс Блевотина и мисс Жопазарево, а они всё равно прутся на коленки к Гаспару и лапают наш крест. Хотя мой крест тоже много кто уже перелапал. После очередного сета я пытался сказать Гаспару, что считаю, что мы должны побыть в этом крутецком номере одни, а он заржал и уплыл в сторону. – Блять, – сказал я, – я больше не могу говорить по-французски. – Ты превращаешься в американца, бро, – Роберт, наш мсье Инженер, тоже скоро уходит. Мы долго танцевали в полотенцах под какой-то диск со сборкой джаза, который нашли в буквально золотом номере. Один только ценник чего стоил. Я просто очень люблю Гаспара, к этому и веду. Бро, это был наш первый тур по Северной Америке, и именно когда мы думали, что пережили этот сумасшедший наркопритон со всеми его шлюхами, на самом последнем сете за нами увязался этот псих. Ладненько, я не против, что нас называют пидориками-помидориками, ведь мы – две части одного целого, и мы с этого начинали, ещё шесть лет назад. Но рваться в Мэдисон с угрозами выдворить нас оттуда – мэн, это нужно упороться в смерть. Он и не выглядел как адекват, этот мужик. Лос-Анджелес. Никаких фанатов, только мы с Гаспаром, поцелуи и бутылка. Сету абсолютно не мешает выпивка, Буше стоит под дверью и играет со своей новой пушкой, и, хотя нас беспокоит его страстная любовь к огнестрельному оружию, мы всё-таки пьём в тур-басе, не представляя себе, что у него нас каким-то чудным образом ждут фанаточки из Китая. У меня в голове заранее играет стресс, в крови – река виски и никотина. Мы фотографировались с ребятами, пока я не почуял жопой – Гаспар. К тому же у меня уже был опыт ощущения жопой Гаспара, так что я вполне чувствительно отнёсся к этому происшествию. Смелая девчонка в кимоно – она мне нравилась – попыталась оттолкнуть психа, но он надвигался на нас с шаткостью неваляшки и неумолимостью Капитана Америки. Мной в один миг завладела ярость. Сука, ты лезешь ко мне, ты называешь нашу музыку господним поносом, я понимаю все эти чувства, мужик, мы, знаешь ли, все сшиты из своих прибамбасов. Но когда руки на Гаспаре, я точно не капитан Спокойствие. Вокруг пустынная стоянка, мигают фонари, из здания Мэдисона доносятся басы разогрева, который разгоняет по моей крови ярость. Пять испуганных фанатов и это перекошенное пятно вместо лица. – Ты, говно со… Я без лишних слов обрушил бутылку с виски на его голову. Мне не было больно, в крови бушевал адреналин, мужик вцепился в мои ноги и пытался свалить – странное ощущение. Потерянный взгляд Гаспара, и я вспомнил всё, пока мужика оттягивали от меня – шум огромной толпы доносился из здания, они звали нас. Я вспомнил, как подкатил к нему с бутылкой дешёвого пиваса в две тысячи третьем в Париже, как мы мечтали на береге Сены, как делили узкую койку и душа в душу, бро. – На сцену, быстро, на сцену, – Буше пнул мужика в живот, прежде чем протолкнуть меня вперёд. Я хотел спросить, где Гаспар, но мне было тяжело сосредоточиться на чём-то – голова ужасно плыла. Внутренняя сторона ладони моей правой руки была вся в крови, и Буше выплеснул на неё целый водопад какого-то алкоголя. Я зашипел, боль накрыла такая сильная, что я не мог дышать – рука сама по себе судорожно начала тереть пол. Кое-как перевязали. Крики, вопли, шум, скандирование – мы должны были. Гаспар. Он прижал меня к себе, как будто я был его мягкой игрушкой, без которой он не мог заснуть, и поцеловал, приложил крест к губам и поцеловал ещё раз. Плевал я на тёлку, на которой он по факту женился, идиот, мой тормоз без руля, я плевал на похожего на меня паренька, он ведь и правда был похож, я никогда не обижался на Гаспара, да и он был моей второй частью. Мы вышли. Свет и звук глушили нас, боль уже занимала какую-то другую нишу в моём сознании – я видел освещённые орущие лица, лица, руки, тёлки, смешной мужик с открытым ртом. Эта часть была второй. Третьей была музыка. Мы валили сет как бешеные, и ни один из этих лос-анджеллеских тусняков не представлял себе, как же блядски сильно у меня болела рука. Гаспар подкуривал мне сигареты, одну за одной – в голове всплывали картинки годичной давности, как перед каждым сетом мы выкладывали в ряд сигареты и продавали их за поцелуй. Гаспар поглядывал на меня, но что он мог сделать – вот вам и не тащит. Я желал ебаного апокалипсиса всем тем, кто говорил, что Гаспар не тащит. Что я делаю всё. Это Гаспар всё делает. Он делает меня, этого достаточно. С новыми силами, половина сета. Я вывалился на перерыв, который мы вынуждены были сделать, скатился с лестницы и снова рука начала сама тереться о любую поверхность, повязка вся была месиво из крови и пыли - интересно, была ли кровь на моей панели или на клавиатуре макбука. Гаспар засунул мне в рот сигарету, подставил зажигалку; толпа сходила с коллективного ума. Горячка и страсть обуяли меня, я просто сидел, как долбан, на лестнице, и не понимал, что происходит, когда меня тащили промыть кисть, которая висела, как омертвелая. Я её совсем не чувствовал. Зато я чувствовал запах пота и надоедливый дезодорант Гаспара, который держал меня, как статуэтку из стекла, вёл обратно, целовал в губы и в глаза, прежде чем выйти к толпе. Энергетика была лучшей анестезией. В меня вбивались потоки возбуждения, мокрых поцелуев, ора и наших блядски восхитительных мать их миксов. Гаспар взял на себя инструменталку и микс песен, я – ритм. Голова тряслась без моего ведома – отвалиться должна была не только рука. Что самое удивительное, после доконченной бутылки и сета, последнего сета в этой тур-программе наркоманских прелестей, я был в порядке. Кровь запеклась, руку я до локтя не чувствовал, но зато ничего не болело. Я успел только промыть остатки крови и посмотреть на себя в зеркало. Перед чем? Перед тем, как на меня надели наручники. Спасибо доблестной полиции штата за то, что дали отыграть нам сет. Гаспар куда-то исчез, но догнал на стоянке, молчаливо попёрся со мной в полицейскую тачилу, а Буше тут же подбежал сзади, когда нас уже усадили. Я смотрел на всё это в окно, водитель смотрел на нас, Гаспар смотрел на меня. Прижал к моей груди крест и осторожно положил мою руку к себе на колени, накрыл её своей. Буше специально вмазал одному из полицейских, в итоге его тоже повязали и усадили к нам. – Жирная ты жопа, – хмыкнул я. – Я менеджер, вы без меня, бро, никуда не едете, – Буше был зол. – Хочешь курить? – тихо спросил Гаспар. – Хочу, – ответил я. – И я. Мой Гаспар. Я тихо рассмеялся в его кожаное плечо, со стоном выдохнул и заслужил грозный взгляд от водителя. К нам сел разъярённый главный, которого в благих целях отпиздил Буше, и мы тронулись. Выехали из тура по Америке, первого тура по Америке, в полицейской тачке. Каково, а? Мы, Justice. – Вот это история, мэн, – вздыхает Кизо, кончает со своим пивом в один глоток и смотрит мне в глаза. – Понимаешь, бро, – по привычке говорю я, – они ещё нас в герои записали. Мои действия признали официальной самообороной, я был под градусом, всё такое. Но, мол, другие бы, видите ли, скрывали это под десятью замками. А нам с Гаспаром что скрывать? Ну ты посмотри на него! Я тыкаю в Гаспара, который развалился в углу. Для полноты картины ему не хватает букв Z над головой. – И всё равно вы красавчики. – Да кому мы нужны, – я улыбаюсь. – И это – тема. Кстати, мужик прислал свои извинения, а я его? – дальше я просто выдаю набор матов. – Вот так и живём, я и моя вторая ягодица, – обнимаю Гаспара, а он что-то ворчит. Наверное, хочет домой. У нас теперь есть дом за восемь кусков. Дом в Лос-Анджелесе, Гаспар. Гаспар? – Я не сплю, – говорит он. – Ты по жизни спишь, долбан, – я умудряюсь одновременно хлопнуть его по заднице и поцеловать в губы. Мы ребята скромные, бро. Кому мы нужны? Никогда никто и не спрашивал у нас, вместе ли мы и прочая мудотень. Не должна личность выдвигаться дальше творчества, мэн, понимаешь? Большой Гаспар спит на мне, хиленькой мартышке, пока водитель такси пытается завести со мной разговор. Несмотря на всё это безумие, эта история – лучшее, что можно рассказать друганам на пьянке; о ней не грех вспомнить, когда нам будет по пятьдесят, и мы будем сидеть - я в кожаном костюме, а Гаспар – в шерстяном. Это – мой Гаспар. Меня зовут Ксавье, мы – Justice. И шоу ещё далеко не закончено.