Жемчуг слов

      Яркость софитов ослепляет, заставляя щуриться, а дорогое убранство зала для интервью режет глаза излишней роскошью. Я поддерживаю за локоть Китнисс, радуясь возможности коснуться ее еще раз.       Цезарь приглашает нас присесть, чтобы посмотреть фильм, смонтированный специально для финала Игр. Мы спасены. Китнисс крепко стискивает мою руку, ласково смотрит в глаза, и я невольно верю ей. Она не может врать мне, я нужен ей. Глаза не могут лгать. От этого в душе появляются теплые лучи, расходящиеся как на воде круги, почти горячие. Я не могу отвести от нее влюбленных глаз.       Большую часть фильма мы смотрим не на экран, а друг на друга, и я понимаю, что Китнисс просто боится видеть, как умирают трибуты, как погибает ее напарница Рута. Она едва заметно дрожит, а ее ладонь холоднее льда. Я стараюсь согреть ее, поделиться тем теплом, что есть у меня в душе. Ее глаза расширяются от ужаса и страха с каждой смертью. Я стараюсь ее подбодрить взглядом: "Да, это было, но мы выжили. Мы выдержали, Китнисс".       В самом конце фильма показывают то, чего я не знал, чего не мог видеть. Китнисс бьется о непробиваемое стекло в планолете между ней и какой-то комнатой. Она кричит, плачет, ей действительно страшно. В комнате идет какая-то операция. Врачи суетливо снуют по помещению, носят шприцы, инструменты, трубки, подключают капельницы. Камера крупным планом показывает изможденного, бледного паренька с грязными, в слипшейся крови пшеничными волосами. С трудом узнаю в нем себя. Значит, это ко мне она так стремится в кадре? По ее обезумевшему лицу видно, что так невозможно сыграть. Я нужен ей, дорог ей. Я, даже сидя на своем месте, ощущаю страх, что накрывает ее на экране. Страх за меня? .. Она прекрасна. Я не могу отвести от Китнисс глаз, выискивая в ее лице хоть один ответ, хоть на один вопрос. Она любит меня? Похоже, что так. Я так безмерно счастлив… **       Я с опаской подхожу к ней в вагоне. С тех пор, как мы спаслись, прошло так много времени, наверное, целая вечность. Она никак не подает вида, что я все еще нужен ей, говорит холодно и отстраненно, чаще молчит и прячется от меня. Почему она тогда билась в стекло, за которым спасали меня, как раненная птица? Или, может, она просто запуганна Капитолием? Надежда, так робко проросшая в душе, никак не желает оставлять меня, пустив глубокие корни куда-то вглубь моего сердца.       — Что будет дальше? — я вкладываю в этот вопрос все, что могу: любовь, нежность, надежду на светлое будущее с ней. Надежду на то, что она любит меня, что она не оставит меня так просто. Она должна помнить, что я люблю ее, всегда любил… Она со мной? .. Я не решаюсь коснуться тонкой ладони, лежащей на перилах обманчиво расслабленно. Я вижу, как сильно она напряжена в этот момент. Мне страшно представить, что она может сказать. Душа раскачивается в груди, как на качелях, готовая сорваться в горячее пекло ада или взлететь к прохладным небесам, счастливо воспарив. А сердце слишком медленно стучит, будто нехотя отбивая колоколом каждый его удар, отдаваясь в ушах. Я почти не слышу своего голоса, когда задаю вопрос.       — Не знаю. Надо забыть все это.       Боль и горечь охватывают в один момент, разрывая сердце, будто молотом вбивая в мою голову недостающий кусочек головоломки. Все надежды рушатся в один момент, срывая зажившую корочку с огромной зияющей раны. Она хочет забыть. Слова причиняют больше боли, чем натирающий протез. Лучше бы она оставила меня умирать у реки, не позволяя так сильно приблизиться, чтобы не умирать сейчас, слыша каждый звук ее голоса и теряя надежду в один миг. Я прикрываю глаза, хотя я и так не видел того, что твориться за окном, видя ее перед глазами, ее, бьющуюся в стекло. Ту, которая спасла меня. Небо раскалывается напополам, ослепляя.       Каждое слово жемчужными бусинами падает на пол, и я ощущаю свою беспомощность, понимая, что я не могу собрать это все, только наблюдать, как жемчуг слов сыпется, подскакивая на полу, искрясь, и закатывается в укромные уголки, в самые темные уголки меня. Туда, откуда не достать.        Забыть. Она хочет забыть. А я?       — Я не хочу забывать.