Апельсины

Луффи устраивается на носу Санни, скрещивает жилистые ноги в лодыжках и старательно пыхтит, словно упарившаяся псина, высунув от натуги блестящий на солнце кончик языка. Он сидит вполоборота к Нами, лежащей на шезлонге в компании Робин, и чистит рассыпанные у него на коленях апельсины от пористой ароматной кожуры. Санджи всучил ему целый мешок, лишь бы тот отлип и не донимал его раньше времени с обедом, и Нами это не нравится. Ее раздражает апельсиновый насыщенный запах, быстро расползающийся по палубе, и то, с каким удовольствием Луффи вгрызается в сочные бока зубами. Нами смотрит, как сладкий сок течет струйками у него по пальцам, и думает, что скоро будет шторм. Нами знает это, потому что ветер меняется, облака быстрее ползут по небу, становятся слишком крупными и пышными, как тесто от бродящих дрожжей, тяжелеют, теряя кружевную легкость, а горизонт темнеет вместе с чернеющим вдали морем. Апельсиновый сок продолжает стекать у Луффи по ладоням, по предплечьям, почти капая с острых локтей, но он успевает слизать его, поймав капли губами. Нами смотрит на него и злится, цокает недовольно языком, разглаживая пошедшую складками ткань майки, а внизу живота становится тянуще жарко. Нами резко встает, не в силах больше смотреть на Луффи и его мягкий шершавый язык, стягивает широкополую шляпу, бросает ее на шезлонг и торопливо уходит с главной палубы, нервно улыбнувшись Робин, читающей книгу, и, кажется, не заметившей ее странное поведение. Она быстро шагает по ступенькам, стучит по доскам каблуками босоножек, перешагивает через Зоро, сонно привалившегося к отполированным прикосновениями перилам. В мандариновой роще свежо, трава под ногами влажно хрустит, мнется под подошвами, соленый ветер щиплет глаза. Нами глубоко вдыхает воздух и прислоняется к ближайшему дереву. Она мягко обнимает его, кора царапает щеку, голую кожу на груди и бедрах. Нами жмется к чуть прохладному, живому стволу, гладит руками растущие вверх крепкие раскидистые ветви, листва щекочет ей пальцы. У Нами горят щеки, глаза влажнеют, а дыхание сбивается. Она старается успокоиться, унять стыдный трепет в животе и злится на Луффи. Потому что он больше не бегает в рощу и не пытается обожрать ее мандарины. Нами обидно, что ей теперь не приходится постоянно лезть вслед за Луффи, который забирался на верхушку дерева и набивал неочищенными от кожуры мандаринами щеки, как жадный хомяк. До того, как они с командой разделились на два долгих года, Луффи не оставлял мандарины Нами в покое. И она каждый раз лезла за ним, раздирала кожу на руках о жесткую кору, ругалась, орала на него, и частые ветви били и царапали ей лицо, а Луффи смеялся над ней с набитым ртом, ловко раскачиваясь на ветвях, как веселая дурная обезьяна, полностью оправдывая свою фамилию. И каждый раз, почти добираясь до верха, Нами срывалась. Срывалась специально, разжимая исцарапанные ладони на шершавых ветках и соскальзывая босоножками с устойчивой опоры. Сердце глухо ухало в живот, заходилось дико, как у загнанной лошади, Нами боялась, но все равно отпускала ствол, не пытаясь удержаться. Она специально падала вниз, крича как последняя дура, чтобы Луффи подхватил ее своими длиннющими руками, теплыми и мозолистыми, а Нами вцепилась бы в них ногтями, щипала загорелую кожу, обзывая его идиотом, размахивала ногами, и одна босоножка соскользнула бы у нее со ступни, падая на траву. Но после двух лет, что они не виделись, Луффи будто бы охладел к роще. И Нами тосковала и скучала по их перепалкам, по луффиным рукам и его дурацкому поведению по отношению к ней. А сейчас он нагло жрет при ней апельсины. Нами отрывается от ствола, утирая налившиеся слезами глаза, откидывает волосы за спину и связывает их слабым узлом на затылке. Она оттягивает край своей белой майки, срывает спелые мандарины, складывая в подол, ветер прохладно облизывает ей живот. — Он ничего не понимает в цитрусовых, девочки, ничего, — Нами разговаривает с деревьями, и те спешно отвечают ей, шелестят плотной, гладкой листвой. Когда Нами возвращается на главную палубу, Робин наблюдает за ней и смеется, тихо, не пряча улыбку на тонких губах. Робин старше, она знает больше и понимает больше, чем пока может понять Нами. Нами смущается, отворачивается, придерживает края майки, не давая мандаринам рассыпаться по палубе. Луффи сидит все также на носу Санни, жует апельсины, горой лежащие у него на коленях. Нами останавливается за его спиной, сердце заходится у нее в груди, а в животе остается все также жарко и щекотно. Она берет мандарин из подола, замахивается и швыряет его прицельно, со всей силы Луффи в голову, под громкий удивленный визг Чоппера, вышедшего из медотсека. Луффи ойкает, заваливается чуть вперед, апельсины скатываются с его колен, падают с львиной морды, как ярко-оранжевые слезы, в темнеющее перед штормом море. Остатки мандарина разлетаются в стороны, его кожура лопнула от силы удара, сок брызнул, пачкая лохматые черные волосы на макушке. Нами думает, что это кощунство, настоящее богохульство, что она не должна так обращаться с трепетно любимым фруктом, и берет еще один, понимая, что ничего не может с собой поделать, и снова замахивается. Но Луффи оборачивается раньше, чем она успевает запустить в него еще раз. На его лице священная обида, непонимание, он трет голову рукой, и смотрит удивленно прямиком на Нами, и жар у нее в животе начинает пульсировать, сжиматься мягко, приятно расходится теплом по телу. — Эй, Нами, ты чего? — спрашивает Луффи, спрыгивает с носа Санни. Нами раздражает его взгляд, мандарин в руке нагревается, гладкая кожура больше не холодит ей ладонь, и она кидает его Луффи в глупое, идиотское лицо, и безбожно мажет, потому что руки дрожат, а дыхание сбивается из-за бьющегося часто и сильно, как отбойный молоток, сердца. Мандарин вылетает за борт, падает в море, к дрейфующим там же апельсинам, Луффи грустно провожает его темными глазами и страдальчески заламывает брови: — Если тебе не нужны мандарины, то отдай их мне. Я их съем, а ты пошвыряйся чем-нибудь несъедобным, — шляпа покачивается у Луффи за спиной, натягивает шнурок, впивающийся ему в шею, волосы треплет ветер, развивающий рукава красной рубахи. Нами молчит, не зная, что ответить, мандарины в подоле становятся непомерно тяжелыми, тянут вниз, оттягивают ткань майки, ей почему-то становится страшно и стыдно. Луффи шагает к ней уверенно, приближается, намереваясь забрать ее драгоценные мандарины, и Нами кажется, что она сделала какую-то глупость, поддалась эмоциям, но она не могла позволить Луффи так нагло жрать при ней апельсины. — Рыжая ведьма чокнулась, — Зоро зевает где-то у Нами за спиной, и его голос — хриплый, ленивый — звучит как гром среди ясного неба. Нами внезапно хочется, чтобы он заткнулся и не мешал ей делать то, что она делает, чтобы не отвлекал от нее Луффи, чтобы этот алкаш уполз на камбуз к Санджи и заснул там, пуская слюну на деревянную столешницу дубового стола. — Ожидаемо. Рано или поздно это должно было случиться. Нами не может ответить ни слова, язык не слушается, немеет во рту, будто распухнув от аллергии на клубнику, из-за которой Нами чуть не задохнулась в детстве, но Зоро сейчас ее не злит, она даже не думает о том, чтобы накинуть ему парочку лишних миллионов белли долга. Потому что Луффи уже подошел к ней вплотную, намереваясь забрать мандарины своими жилистыми руками, чего Нами позволить ему не могла. Нами покрепче перехватывает мандарины в подоле, будто они ее родное дитя, и резко разворачивается, тут же срываясь на бег. Чоппер шарахается от нее в сторону, она бежит обратно, в мандариновую рощу на верхней палубе, перепрыгивает ступени, Робин смеется вслух, наконец-таки громко, страницы книги в ее руках шуршат на ветру, Зоро смотрит непонимающе, а Луффи, тоже сорвавшись с места, кричит Нами что-то вслед, но та не слышит что именно, потому что в ушах и висках стучит быстро разгоняемая сердцем кровь. Луффи догоняет ее на верхней палубе, хватает обеими руками со спины, приподнимает над землей, не дает убежать дальше. Нами вскрикивает от неожиданности, отпускает подол майки, разжимает пальцы, мандарины рассыпаются кругом, теряются в зелени травы, блестят круглыми яркими боками. У Нами между ног становится мокро, ткань трусов пропитывается влагой, внизу все скручивает сладкой судорогой. Нами сжимает бедра, стискивает колени, хватается за руки Луффи. Тот начинает смеяться, не опуская ее на пол, крутится вокруг свой оси, крепче обнимает Нами за голую талию под майкой. От его мозолистых грубых ладоней на животе Нами так хорошо, что она хочет, чтобы Луффи ее никогда не отпускал. — Нами, ты дуро-о-о-очка! — Луффи смеется ей в лопатку, невольно прижимаясь щекой, его лицо теряется в рыжих длинных волосах, укрывающих его мягкими прядями, щекочущими нос, а Нами начинает смеяться в ответ, потому что почти впервые согласна с его словами. Прокрутившись в последний раз, Луффи ставит ее на землю и отступает на шаг назад. Нами жалко, что Луффи отпустил ее, но в тоже время ей так стыдно, что хочется прикрыть пылающее лицо ладонями, но она просто не поворачивается к Луффи, склоняется и подбирает один из высыпавшихся из подола майки мандаринов. — Если ты хотела апельсина, могла бы попросить. С тобой бы я поделился. Наверное, — Нами знает, что Луффи сейчас улыбается, беззаботно чешет макушку, и расстроено качает головой. Небо над ними темнеет, наливается свинцом, скоро начнет накапывать мелкий дождь, а волны будут ощутимо биться о борт корабля. Нами поддевает ногтем мягкую корку, чистит мандарин, кожа на пальцах у нее желтеет, окрашиваемая соком. Она мнется некоторое время, а потом все же оборачивается к Луффи, решительно шагая к нему, роняя оранжевую кожуру на траву. Она целует Луффи, прикрыв на секунду глаза, легко, едва ощутимо, чувствует на губах вкус сладких апельсинов и тут же отрывается от него, глубоко вдыхает запах надвигающейся грозы. Луффи замирает, хмурит брови и больше не улыбается. Нами пугается — таким серьезным он становится только перед драками, — сжимает в руках очищенный мандарин, грозясь раздавить его в ладонях, и готовится опять попытаться удрать или, что лучше, ударить Луффи по резиновой тупой башке. Но тот не дает ей ничего сделать, хватает за плечи, тычится твердыми теплыми губами слепо, как щенок, целует в ответ. Брови у Луффи подрагивают, и весь он напряжен, будто бы спасает кого-то из членов команды из рук адмиралов дозора. Нами расслабляется, стыд в ней испаряется, как лужи после дождя на палубе под жгучим солнцем, она чуть приоткрывает губы, делает совсем неловкое движение. Они оба не умеют целоваться, поэтому простое прикосновение губами все равно выходит мокрым и смешным, а Нами душит радость, и кроны деревьев мягко шумят у них над головой, успокаивая. Она накрывает левую ладонь Луффи своей, щипает кожу, и улыбается, когда он раскрывает глаза. — Больше не ешь при мне апельсины, — говорит Нами тихо, почти шепотом, убирает ладонь с ладони Луффи, разламывает мандарин пополам, отрывает мелкую дольку. Она заталкивает ее Луффи в рот, и он послушно обхватывает пальцы Нами губами, продолжает хмуриться. У Нами в шортах все также мокро, а от губ Луффи снова сладко ноет. Влажные пальцы покалывает, чужое дыхание оседает на кончиках жаром, Нами отламывает следующую дольку, и тонкая кожица на ней надрывается, оголяя оранжевую мякоть. Луффи ест у Нами с рук, жует мандариновые дольки, острый кадык на его шее ходит вверх-вниз каждый раз, когда он сглатывает. В небе грохочет далекий раскат грома, оглушает на секунду, но Нами не пугается и не дергается — ведь она знает, что гроза вот-вот накроет Санни, обрушиваясь потоками холодной воды. — Могла бы сказать раньше, — Луффи говорит, жуя, сжимает сильно ее плечи, смотрит без стеснения прямо в глаза. Теперь, после того что она сделала и их детского, неуклюжего поцелуя, Нами смущает этот понимающий взгляд и абсолютная серьезность. Она переступает с ноги на ногу, отводит глаза, запихивает в Луффи оставшуюся половину мандарина целиком, чувствует, как кровь приливает к щекам, проступая румянцем. — Про апельсины? Луффи отрицательно мотает головой с набитым ртом. За шиворот капает что-то холодное. Нами прикрывает рыжую макушку ладонями, сплетает пальцы над головой, на майке появляются крупные мокрые пятна, пропитывающие ткань насквозь. Начавшийся дождь стучит каплями по жесткой листве деревьев, шуршит зеленью травы, готовясь в любой момент перерасти в ливень. Луффи отпускает ее плечи, запрокидывает голову, вглядывается в темно-серые тучи, растирает шею, будто что-то обдумывает, и улыбается зубасто, весело, так, что не ожидающая ничего хорошего Нами пытается отпрянуть в сторону. Но ее подхватывают, перекидывают через плечо, и Нами кричит во всю глотку что Луффи идиот и придурок, вцепляется ему в рубашку на спине, больно ударяется локтями о чужие твердые ребра. Луффи заливисто смеется, бежит по мокрой траве, скользит сандалиями по земле, поддерживает Нами за талию и колени обеими руками, его ладонь греет ей поясницу, а плечо давит в живот. Капли становятся крупнее и чаще, холодят кожу, дождь превращается в сплошной поток воды, заливающий глаза, волосы мокнут и тяжелеют, свисают неровно слипшимися концами. Нами мерзнет от ветра, кинувшегося порывом Луффи в спину, и жмется ближе к чужому теплому телу, насколько может в своем положении. — Не сказала про себя, — Луффи набегу поворачивает голову и обращается, кажется, к наминым бедру и заднице, чем к самой Нами, и ей хочется как-нибудь вывернуться и вмазать ему по лицу коленом. — Ну, что влюбилась в меня. Он говорит об этом просто и буднично, легко, как будто о чем-то совсем обычном, само собой разумеющемся, и Нами закрывает лицо ладонями. Она утыкается лбом Луффи в поясницу и начинает глухо, протяжно выть, тихо всхлипывает, жалеет саму себя за то, что вляпалась в этого идиота. Кровь приливает к голове, бьет в виски, Нами не понимает, плачет ли она от безысходности или от счастья. — Эй, да что с тобой сегодня такое? — Луффи тормозит у края мандариновой рощи, встает на скользкий бортик, и до Нами с запозданием доходит, что он собирается сигануть вниз, полностью игнорируя лестницу. Ее испуганный протестующий вопль тонет в раскатистом ударе грома.