#np — Drake — Something
Мин Шуга просто готов поклясться, что чувствовал этот прожигающий взгляд в cвой, расцарапанный чужими руками, затылок. Он был безумно пьян, голова шла кругом, а в горле было сухо. Он взял стакан, и налил ледяной воды. Выпив ее, и обернувшись лицом к дивану, на котором сидел уставший Чон Чонгук, Шуга усмехнулся. Весь из себя злой, постукивает ногтями по поверхности стола. Нервничает. — От тебя отвратительно пахнет, — заявил Гук, скорее придираясь, чтобы начать разговор. — Меня не заботит, — цокнул Юнги, потирая переносицу пальцами. Аспирин, верхняя полка. Желательно быстрее. — Зачем ты вернулся? — все тот же измученный вид макне, жалобно произносящий эти вопросы, которые заботили лишь самого Чона. — Не помню чтобы спрашивал тебя, когда мне возвращаться, а когда нет! Юнги бесила вся эта атмосфера, и вечно одни и те же допросы. Когда тот уже поймет все раз и навсегда. — Я позвонил твоему начальству, — тихо начал Гук. — Тебе вновь дали отгул. Хотелось кричать и реветь, как глупая девчонка. Но слезы лишь усилят и без того паршивое состояние, и к тому же имидж настоящего мужика не мог позволить именно сейчас катиться злым слезам по этим сухим щекам, кусая губы, которые все еще помнят вкус чужих, уже не нужных губ. И эти следы на шее не перестают зудеть, напоминая о произошедшем. Опустив голову вниз, Мин краем глаза видит, как Чонгук медленно встает, и выходит из кухни, обняв себя обеими руками. Подбежать, крепко обнять, целовать. Но Шуге оставалось всего лишь стоять на кухне возле раковины, разглядывая босые ноги, на которых пальцы были плотно сжаты от холода. Никто не терпел лишних жизненных проблем, по сути. Но Мин Юнги умело их сам себе создавал, не отдавая отчет о последствиях. Он был слишком отвлечен той пестрящей перед глазами короткой юбкой в клубе, в который его позвали коллеги по работе. После тяжелого трудового дня, это казалось отличной идей. Так сказать, 'отпраздновать успешную сделку для компании'. У Юнги не было особого выбора, а ругаться вновь с кем-то из своего окружения — не хотелось. Но эта опять-таки юбка, которая под действием сильно алкогольного напитка стала еще короче в глаза парня, слишком часто мелькала перед глазами Мина, чтобы остаться незамеченной. Он был слишком зол, да и не осторожен со словами во время завтрака с Чонгуком, когда тот попросил его вернуться раньше с работы, ведь билеты в кино, купленные ранее, просто пропадут. И он вновь был слишком агрессивным, упоминая об огромных делах, и задержке на работе. И слишком упрямым, кричав в коридоре, обуваясь, что ему плевать на это кино, ибо просмотр всякой чуши он терпеть не мог, и Гук прекрасно об этом знал. Это злополучное искушение не обошло его стороной, и Юнги даже не думал, будет ли он жалеть, или нет. Вдруг произойдет чудо, и придя домой, его столь любимый мальчик будет сладко спать в их спальне, не восприняв столь остро ту утреннюю злобную усталость и несдержанность. Но чуда не произошло. Придя домой, он не раздеваясь прошел на кухню, увидев Чонгука, сидевшим за столом, подставив одну руку под щеку, а другой что-то заштриховывая в своем блокноте для рисования. Что-то безумное темное, и огромное. Юнги безусловно нравилось, как безупречно и красиво рисовал Гук. Он не раз позировал по его просьбе. И хотя это было достаточно долго и тяжело — это того стоило. Сосредоточенный взгляд на мольберт, нервное постукивание левой стопы по полу, напряженная рука, скользящая кистью по бумаге — приводили Шугу в бешеный восторг. И он с трепетом ожидал окончания работы, чтобы ласково прикоснувшись к его плечам, нагнуться, и увидеть свое, уже по счету десятое, наверное, угрюмое лицо в анфас. И каждый раз что-то новое. Хмурый нос, или же более узкие глаза, добавляя взгляду более выразительности. Для каждого отдельного портрета Шуга покупал новую рамку, чтобы повесить их на стену в комнате, где Чонгук и занимался рисованием. Заслуженный поцелуй в висок, и нежный шепот, просящий каждый раз нарисовать и самого художника рядом с ним. На долгую память. Парень, сидя за столом, закрашивал карандашом чьей-то затылок и узкие плечи. Тяжело вздохнув, старший прошел в спальню, сняв с себя костюм, пропахнувший женским парфюмом. И с его стороны было бы достаточно глупо думать, что Чонгук не смог уловить этот сладкий запах цитруса на воротнике его рубашки. Какое же ты дерьмо, Мин Шуга, да и сам ты по самые уши в дерьме. И вся твоя жизнь — дерьмо. Душ. Быстро залетев в ванную, и забросив вещи в стиральную машину, Юнги снял трусы с носками, забираясь в душевую кабинку. Прохладная вода немного приводила парня в чувства, давая чуточку лучше и по разумному размышлять над всем. Над чем конкретно — не понимал и сам слегка опохмелевший Шуга, но это давало хоть чуть-чуть снять лишнее напряжение. Утешив свою совесть отсутствием секса с той шалавой из клуба, который Юнги успел проклясть тысячи раз, ему определенно стало легче. Лишь прелюдии в VIP-комнате. Что именно двигало в тот момент Мином — мог знать лишь сам Мин. Тоска по женскому телу, дикие и каждодневные загоны со стороны злого начальства, или же напряженная обстановка между ним и Чонгуком. Громкий стук собственного лба со стеклянной поверхностью кабинки. Судорожно хватая губами не воздух, а скорее пар от горячей воды, Мин Юнги решал в голове достаточно сложные задачи на данный момент для его все еще пьяного сознания. Поэтому решив наладить все завтра с утра на относительно здравый рассудок, он предварительно приведя себя в порядок, босыми и мокрыми ногами поплелся на кухню, где все еще сидел Гук, продолжая рисовать, и зачеркивать чьи-то лица. И вот он стоит возле кухонной раковины, проводив взглядом широкую спину Чонгука. Босые ноги уже достаточно подмерзли, чтобы просто так оставить это без внимания. Но Мин Шуга и плевать хотел на все это. Он, конечно, не из тех, кто убегал от огромного количества проблем. Но все слишком тяжело сейчас. Слишком***
До аспирина дело так и не дошло. А легче не становилось. Наоборот. Юнги мысленно решил, что сегодня ему место только на диване в гостиной, ибо Чонгука трогать абсолютно не хотелось. Не из-за соображений нежелания подходить к парню, или другой иной не особо приятной эмоции по отношению к нему. Нет. Просто Мин боялся испортить все до самого конца. Подвешенный язык в слишком пьяном состоянии — сильнейший враг Шуги, который уже не раз показывал ему на деле — он может сказать все, что захочется его, на тот момент, мозгу. И Мин правда прошел в гостиную, чтобы постелить себе на не очень-то уж мягком, но просторном диване. Ведь сегодня по среди сна его никто не будет сжимать за плечи, целуя в макушку, и шептать что-то вроде о 'слишком сильной любви'. Не заслужил ты ничего из этого, дерьмовый ты Мин Шуга, из-за своих дерьмовых грязных игр, и весь твой дерьмовый мир обязательно рухнет. Обязательно Обязательно завтра, ну или в другой день недели следующего месяца, года так ннадцатого. Юнги до сих пор не понимал, за что его оставляют жить спокойно и непоколебимо при всем том, что он вытворял, или еще сотворит. Иногда в голове шутливо проскакивала мысль, что все это накапливается, и ждет своей очереди, чтобы скорее обрушится на его и так не сладкую жизнь. Парень, чье прозвище звучало слишком сладко, ровно как и слишком сладкая улыбка его губ, никогда не замечал весь этот сахарный вкус в своих речах, действиях, поступках. Возможно, лишь небольшой привкус при удовольствии от таких же небольших жизненных побед. Лишний подписанный договор на рабочем месте, лишний робкий хлопок по спине от коллеги с поздравлением о повышении, лишний поцелуй за очередной не забытый поднятый стульчак в туалете, лишнее прикосновение столь любимых прохладных стоп ног к его собственным, когда они вместе засыпают. И Шуга, как настоящий собственник, прикладывается щекой к широкому плечу, и спустя минут сорока сна — как маленький пускает слюни, видя уже двадцать седьмой сон. И Чонгук каждый раз улыбается, аккуратно вытирая тыльной стороной ладони все эти милые безобразия, лишь бы не разбудить. — Хорошо, что не храпит, — нашептывает Гук, просовывая руку под подушку, засыпая следом. Присев на свежепостеленный диван, готовый для сна, Юнги касается своих холодных, даже ледяных ног, безумно желая согреться об чужие… Нет. Только его родные чонгуковские стопы, которые он был готов зацеловать полностью, касаясь пальцами каждой подушечки пальцев, щекотя их. Мин резко валится спиной на диван, истошно выкрикивая непонятные слова, которые слышит Гук, даже будучи полностью под одеялом, точнее — двумя одеялами. Слишком холодно, чтобы спать под одним. И слишком? … Просто слишком. Не найдя разумных мыслей по поводу взятых именно двух одеял, парень кусает край одного из них, и довольно сильно, чтобы онемели скулы. Слегка придя в себя, Мин Шуга встает, и чисто случайно вспоминает о чистых трусах, так как полотенце на бедрах вечно болтаться не могло. Точнее, их отсутствия в гостиной, и их наличия в их с Чонгуком спальне. А еще точнее — в спальне Чонгука на эту ночь. Ну, он искренне верит, что лишь на эту. Тихо выругавшись в кулак, он медленно идет в спальню, стараясь не привлекать внимание Чона, и с надеждой быстро отыскать эти чертовы боксеры, чтоб их! Лежа поперек кровати с наличием двух одеял, Чонгук слышит громкой топот босых ног в коридоре, а затем и в самой спальне. Быстро укрывшись этими самыми одеялами, мальчик затаил дыхание. Но он второпях не подумал о количестве кислорода под этим временным убежищем, и все же слегка высунул голову. И как же вовремя Чонгук появился, слишком вовремя. Практически возле его лба красовалась обнаженная задница Мин Юнги, которая скорее жаждала одеться во что-то, и быстро покинуть это помещение. От удивления Гук чуть не подавился, быстро и полностью заполняя пространство своего импровизированного домика. Парень, видимо, совсем дышать перестал, поджав ноги к груди. Но к его бесконечному счастью, Юнги поспешил покинуть комнату, стукнув пару раз кулаком по стене. Ибо трусы он так и не нашел. Ну или просто не старался их искать. Одно из двух. Разведав обстановку в ночном полумраке комнаты, и убедившись в уходе этого голодранца, Чонгук полностью вылез из-под одеял, окончательно поняв, что второе ему абсолютно не нужно. И вот оно — слишком жарко спать под двумя одеялами. Слишком.***
В спальне на настенных квадратных часах большая стрелка циферблата стремительно приближалась к отметке двенадцати, тем самым заставляя Чонгука лишь чаще вздыхать. Ровно 3 часа ночи, а у парня сна не было ни в одном глазу. Просто чисто в голове спать не хотелось. И лишь без двадцати минут четыре — Гука начала окутывать зевота, такая огромная, и частая, что уже спустя минут семь парень спал без задних мыслей. В соседней просторной гостиной, на диване мирно себе посапывал Мин Юнги, который умудрился уснуть скрюченный, слишком сильно поджав ноги к груди, будто защищает себя от чего-то. Он слишком часто хмурился во сне. Иногда просыпающийся Чонгук, и за-за наследственной предрасположенности к чуткому сну, слышал, как Шуга посапывал, а местами был слышен храп настоящего мужика. Такого огромного, волосатого мужика, с пивным животом. А вокруг дивана должны валяться как минимум пять пустых бутылок из-под пива, и пустые упаковки из-под сушеной рыбки, или что-то в этом роде. Чонгук о таких ассоциаций предпочел отмахнуться, и даже хрипло рассмеяться. Младшему было уже точно не до сна. И неожиданно в его голову пришла дикая, и одновременно безумно интересная идея. Быстро вскочив с постели, и натянув на себя домашние штаны, он пошел в крайнюю комнату, где находилось все сокровище Чонгука — его комната творчества. Парень учится в художественной академии уже третий год, и можно смело заявить — не просто так. Его фото висит в холле учебного заведения, под табличкой «Ими гордятся!» Чонгуком слишком гордились местные преподаватели, ибо талант мальчика был безусловно велик. Ни один конкурс или выставки не обходятся без, как минимум, трех работ Гука. Первое время Юнги часто заезжал за ним после занятий, ожидая своего парня на первом этаже. И каждый раз глядя на этот стенд, где красовалась фотография Чона по плечи на каком-то дурацком синим фоне, он тепло улыбался. Слишком тепло. И затем ловил себя на мысли, что на этом фото нет второго прокола на левом ухе. Но его дальнейшие размышления прерывал сам Гук, хватая Юнги за руку, бурно начиная рассказывать о том, как прошел его день, и что его вновь расхваливали преподаватели, и что ему, возможно, нужно будет уехать на пару дней в другой город, на очередной конкурс. И каждый раз, Шуга останавливался, крепче хватая младшего за руку, и шептал в самое ухо что-то слишком взволнованное, и возможно даже пошлое. Затем открытая дверь автомобиля, и трепетная дорога домой. Чонгуку всегда нравилось, когда Мин, продолжая вести автомобиль, другой рукой держал его ладонь, поглаживая безымянный палец, от чего Чону становилось как-то по-родному приятно. Этот жест между ними был интимнее, чем совместное мастурбирование в тесной душевой кабине при выключенном свете. Юнги откровенно возбуждала темнота. А еще слишком свободно гуляющие руки Чонгука по его спине. И слишком откровенные утренние разговоры по телефону перед самым завтраком, если кто-либо из них отсутствовал дома. Гук и сам не заметил, как начал перечислять все эти столь важные моменты и факты о том спящем юноше за стеной, вслух, разминая свой безымянный палец, будто это все дело рук Юнги. Он слишком давно не прикасался к его рукам так просто. Без причины. Тяжелый выдох Чонгука заставляет немного привести себя в норму, все-таки вспоминая — для чего он сюда, собственно, пришел. Аккуратно взяв мольберт и упаковку с карандашами, он прошел в гостиную, где лежал уже в относительно нормальной позе Мин, и продолжал спать. К счастью Чонгука — без лишних шумов в виде храпа, что стоял во всей квартире около двадцати минут назад. Расставив все по нужным местам, и взяв стул, Чон принялся делать наброски силуэта Юнги. Благо начало светать, и в комнате не было так темно. Во сне Шуга был не менее прекрасен. Слегка приоткрытый рот, и глубокие вздохи и выдохи. Мин редко храпел, потому что спит с открытым ртом, за что Чонгук безумно ему благодарен. Иначе бы он спал отдельно от этого источника ночного шума, ведь спит Гук очень плохо. Юнги поначалу это слишком беспокоило и тревожило. Они прибегали и к снотворным, другим лекарствам, даже гипно-сеансам, на что Чон безумно сильно отпирался, и отшучивался. И вновь эти теплые воспоминания заставили младшего широко и счастливо улыбаться, слишком сильно жмуря глаза. Будто от этого зависит интенсивность подачи этих трепещущих моментов. Да вся его жизнь было целиком и полностью в руках этого засранца. Дерьмо Мин Юнги — дерьмо и Чон Чонгука. Ранее младшему никогда не приходилось рисовать полный силуэт старшего. Просто либо не было желания, да и особой нужды тоже. Но сейчас хотелось обрисовать каждый изгиб столь любимого человека, каждую жилку на его шее. И Чонгук замирает. Шуга повернулся к нему спиной, открывая достаточно отличный вид на эти следы чужих ногтей на его шее, и чуть ниже. По спине. Они так и кричали противным голосом в голове Гука: «Ты видишь нас? Видишь? Запомни наш вид! Навсегда!» Парень просто встает, и со всей силы толкает мольберт на пол, с громким криком, топча ногами холст с зарисовкой тела Юнги на нем. Просто топчется, и стучит кулаками уже просто по полу. Ему плевать — разбудит ли он Мина, или нет. Затем он поднимается, и подходит к дивану, склоняясь у лица Шуги, шепча в самое ухо: — Я бы никогда не смог нарисовать их, — проводя пальцами по тем следам от ногтей. — Никогда, слышишь? Чертов ты засранец, Мин Юнги! Эти слова хочется просто выплюнуть. Слишком хочется. Слишком.***
Чонгук быстро покинул гостиную, но за считанные секунды спустился на пол коридора, с диким желанием прорыдаться как следует, не стыдясь ничего. В голове была огромная каша от чувств, которые его переполняли в тот момент, и ничего хуже быть не могло, слишком, слишком, слишком! Слишком много всего, и не понятно чего, и не понятно почему! Разгребай все то дерьмо, Чон Чонгук! Лопатой, руками, чем угодно. Тому, кто за стеной — абсолютно плевать. И от этого Гук выл просто, только внутренне. Неизвестно, что именно его останавливало не скулить вслух, ибо его уже не остановил бы внезапно проснувшийся Мин Юнги, который молча, без особых слов, поднял бы на руки, и вмиг опустил младшего на кровать, жадно и пылко целуя, и не понимая, что Чонгуку это сейчас абсолютно не нужно. А от этого бы рыдать хотелось еще сильнее. Когда же именно он упустил тот момент? Когда же стало слишком холодно его ступням, от бесконечных задержек любимого на работе, засыпая на кровати один? Когда он перестал принимать отсутствие бесконечных ласок, как должное? Когда же он перестал верить в существование их совместного будущего, в их запланированное путешествие на март-месяц? Чонгук был настолько рад, когда в один из субботних вечеров, Мин предложил ему поехать заграницу. На что младший быстро потянулся за многочисленными поцелуями, благодаря за столь отличную и нужную им обоим идею. Не было сил, чтобы даже встать с холодного пола, ибо кое-кто забыл закрыть на ночь окно, а на улице для осенней погоды было достаточно прохладно. Слишком прохладно. Хотелось просто уснуть здесь. Но перспектива заболеть Гуку была не по нраву, поэтому найдя в себе силы, он быстро поднялся, и чуть не рухнул обратно. Голова от быстрого поднятия на ноги закружилась безумно, и схватившись за дверной косяк, Гук аккуратно прошел в спальню, сев на кровать. Поняв, что слишком сильно замерз, Чон все-таки вновь достает второе одеяло, и укутываясь с головой, мгновенно засыпает. Он слишком устал. Благо завтра суббота, точнее, уже сегодня. И он сможет хорошо выспаться. Хотя, к такому жесткому и дерьмовому миру Чонгуку возвращаться не хотелось ни под каким предлогом. Слишком внезапный раздражающий телефонный звонок со слишком раздражающей громкой мелодией, заставляет Чонгука быстро вскочить с кровати, мчась в свою мастерскую, чтобы ответить на входящий звонок. Экран светился надписью с именем преподавателя. Еще не успевший хотя бы чуточку проснуться, Гук спешно тычет по сенсору, с мыслями о том, что он может разбудить Юнги, и берет трубку. Разговор не занял много времени, не считая радостного голоса Чона, быстрых метаний по комнате, и даже не громким смехом. Довольный и потягиваясь, Чонгук стремится в ванную комнату, мурлыча себе под нос что-то свое, только его касающееся. Но быстро отрезвляется, сталкиваясь взглядом с сидящим на кухне Юнги. Взгляд полного отвращения к собственному существованию, и легкая полуулыбка, которая словно вымаливает прощения и Чонгука. И Чонгук слишком хорошо чувствует это. По спине проходят мурашки подступающего страха. И вот, он уже ни в чем не уверенный в своей жизни, но верно плетется в ванную комнату, буквально задыхаясь. Напряженные руки касаются края раковины, и Чон тяжело дышит, и безумно хочет, чтобы Юнги его услышал. Эти вздохи могут ему многое рассказать. Чонгук забыл как дышать, и в какой-то момент просто подавившись водой из душа, быстро вертит кран, выключая все. Закрытые глаза. Чонгук ничего не знает и знает все одновременно. Слишком тяжело, и собственный шепот: «Соберись, соберись, ну пожалуйста». Он ведь легко может уехать, ему ведь предложили уехать. 3 месяца. Отличная возможность. Она нужна, нужна больше, чем Юнги. — Юнги, — шепчет Чонгук, следом быстро мотая головой, — Ну же, пожалуйста.#np G.Soul — Coming Home
Наспех вытерев себя полотенцем, Чон быстро, без всяких раздумий влетает на кухню, и тут же робеет. «Черт, не тяни время, иначе передумаешь!». И Гук выдыхает нервно, первым бросая: — Может быть кофе? Получается крайне невнятно, непонятно, и вообще безумно глупо. Он решает повторить, но слышит неожиданное — Присядь со мной, пожалуйста, — и Юнги хлопает по свободному местечку рядом с собой. И Чон присаживается. Но не настолько близко, как бы этого хотел желать Мин. — Твой мольберт? Он.. — Я приберу, — и младшему хочется улыбаться, успокаивая. Но выходит откровенно дерьмово. Ровно как и контролировать себя сейчас получается слишком дерьмово. — Выслушаешь меня? — и Юнги ждет, ожидает, нервно кусая нижнюю губу, одновременно бегая глазами по напряженному лицу Чонгука. Его ладонь тянется к рукам, что так непослушно тарабанят по кухонному столу. Дыхание сбивается. Нервное сглатывание. И еще один шумный выход, прежде чем сказать что-то безумно важное. A как же мелкому хочется до одури поднять взгляд в эти любимые и столь необходимые глаза Юнги. Но он не смеет. «Смогу же!» Нужно быть слишком придурком, чтобы упустить все, упустить такую возможность. — Тебе когда-нибудь нравилась Япония? — неожиданно для себя заявляет Чон, а Мин в ответ хмурится, и крепче сжимает ладони младшего. — Посмотри на меня. — Юнги, я.. — Посмотри, ну же, — шепчет старший, и тянет вторую руку к подбородку Чонгука, поворачивая на себя, вынуждая того устремить свой взгляд на Мина. И вот оно — глаза в глаза. Не слишком ли интимно? Юнги все прекрасно понимал, и знал. Младший никогда не любил эти игры глазами, которые устраивал Юнги, смотря пристально, по-лисьи, опуская лицо ниже, что делало взгляд словно воронку в ту самую черную беспросветную бездну, и чтобы потом огромными волнами прибило к берегу. И больше никогда не видеть этого, потому что воды в глотке немерено. Слишком много. Не то, чтобы Чон не любил, просто боялся. Утонуть в этих карих, цвета крепкого терпкого кофе без сахара — глаз. Юнги же все прекрасно знал, и умело пользовался. Но внезапное — Выглядишь не очень, — усмехнулся Чонгук, и от этого Юнги теплее не стало, наоборот. Неестественная улыбка младшего заставила Мина слегка выпрямить спину, и сглотнуть. И Мин выпуская руки Чона на свободу, следом же касается большим пальцем нижней губы Гука, слегка надавливая. Но тот лишь прикрывает глаза, не смея шелохнуться. — А я тебя очень сильно люблю, — хрипло, искренне. Отчего рдеет Чонгук-и мгновенно, но держится, достойно. Звучит безумно интимно. Юнги от этого только улыбаться хочется до ушей, потому что младшего врасплох, и актер здесь из них двоих точно не он. «Пожалуйста, перестань.» Резко, молниеносно — Чонгук хватается за этот чертов затылок Мина, царапая ногтями те следы, на что старший вздрагивает. — Ты видел мольберт? Медленный кивок в ответ. — Следы, — и Юнги ощущает насколько же сильно Чон сжимает этот затылок, где эти ненавистные следы, драные отметины, — Юнги-щи? И Юнги широко открывает глаза в немом страхе. Несмотря на их разницу в возрасте — глупая формальность исчезла из их общения уже в первые недели знакомства. Чон отворачивается, пряча подступающие слезы к глазам. Слишком тяжело. Вот Юнги, кажется, совсем дышать перестал. — Я не захотел тебя рисовать, понимаешь? Я больше не хочу тебя рисовать, — поджав губу, младший находит в себе силы вновь повернуться лицом к Юнги, тут же отпуская его шею из плена некого отчаяния Чона и его мелькающих на горизонте страхов, — они там, на шее… — Чонгук-и, — полушепотом. — Хён, я улетаю на стажировку в Японию. 3 месяца. Самолет завтра рано с утра. Я.. просто оставь мне номер своего счета перед тем, как уедешь к родителям — я буду присылать свою долю оплаты за квартиру. Обещаю. И все. В голове старшего набор словосочетаний, которые никак не желали сочетаться с его жизнью. Самолет в Японию. 3 месяца. Затылок заломило безумно, а челюсть свело немой злостью на только что сказанное Чоном. «Это же шутка, верно?». Чонгук наоборот нервно улыбался, и ему казалось, что еще немного — и по всей кухне разлетится истерический смех, полный противоречий, безумных идей, и горькой любви. Просто выпалить все в диком сумбурном страхе — он и сам от себя такого не ожидал. Кулаки крепко сжаты под столом, и посекундное ожидание хотя бы малейшего звука от Юнги просто сводило с ума. — Хорошо, улетай, — с (не)полной уверенностью заявляет Мин, пытаясь не выдать дрожащий голос, пытаясь просто не потерять сознание. Просто пытаясь жить. И тут же резко поднимаясь из-за стола, он покидает кухню так быстро, насколько ему позволяют ватные ноги, скрываясь в гостиной. Чон же сидит неподвижно, и ничего перед собой не видит — пелена слез просто не позволят этого делать. Младший трясет головой в отрицание всего произошедшего. В ушах звонко теряется пустота, а в голове раз за разом звучат слова, сказанные Мином около минуты назад. Но затем «Так будет лучше, он же меня, черт возьми, отпускает.» И тихий шепот, который Чонгук очень хочет, чтобы донесся до Юнги сквозь бетонную стенку — Я тебя за все благодарю.***
Этот ужасно долгий и мучительный день для обоих завершился достаточно спокойно. Юнги занимался рабочими делами за ноутбуком, изредка лишь выходя на кухню за новой порцией бодрящего кофе. А Чонгук не выбирался из мастерской вплоть до полуночи. Почти четыре полотна были украшены попытками Чона нарисовать их вместе. Вместе с Мином. В обнимку, или же старший крепко обнимал Гука за плечи со спины. Или младший наоборот треплет хёна за щеки, и они оба смеются, искренне, слишком искренне. Но Чонгуку очень хотелось, чтобы все было просто идеально, и это должно быть самым лучшим из всего того, что он когда-либо рисовал. Поэтому спустя достаточное долго время, испачканных рук и щек, и множество разбросанных карандашей повсюду — он облегченно выдохнул. Ему безумно нужно было выплеснуть все то, что творилось, да и творится до сих пор в его и так тяжелой от мыслей голове. Довольно вертя портрет влюбленной пары, Чон вышел из мастерской, и направился в гостиную. Старший продолжал сидеть за ноутбуком в столь позднее время, потирая переносицу, и устало моргая сонными глазами. Чонгук аккуратно присел на диван, где и находился Юнги, и дожидался, когда старший освободиться. Спустя пару минут, Мин все-таки захлопывает ноутбук, устало откидываясь на мягкие подушки, потягиваясь. Чон все еще терпеливо ожидает, не отрывая взгляд от Юнги, слегка улыбаясь. — Да, Чонгук-и? — все-таки подает голос старший, вновь садясь в исходное положение. — Посмотришь? — и не дожидаясь ответа, поворачивает полотно с рисунком к Мину, пристально наблюдая за реакцией возлюбленного. Юнги будто замерев, пытается пододвинуться ближе, рассмотреть все детали, изумленно, словно ребенок, перед которым раскрыли какие-то необъятные секреты. Перед ним сияющий Чонгук, который улыбается искренне, вручающий хёну его любимые нежно-бледно-розовые пионы. И Юнги, протягивающий руки к букету, или же к самому Чону, словно ищет спасения, оправдания, а самое главное — прощения. И старший восхищенно касается этого прекрасного букета на полотне, и слезы скупые держит изо всех сил. Потому что слишком трепетные воспоминания греют душу, их первое свидание, и слишком внимательный к мелочам Чонгук. Дыхание перехватывает, но Юнги все-таки решается сказать — Это слишком прекрасно, Гук, — полушепотом, будто боится спугнуть сейчас все навсегда, до конца. — Мы здесь.. вместе, хён, — и мягкая улыбка младшего заставляет что-то так приятно щекотать под ребрами. — Как ты и хотел, хён. И вновь безумно трепетно, а Мину все больше хочется Чонгука в охапку сгрести, и греть, целовать, босыми ступнями соприкасаться под одеялом, и чтобы плечи под руками плавились. Но младший откладывает картину позади себя, и прикладывается губами ко лбу Юнги, а руками обхватывает щеки, и шепчет только для ушей старшего, потому что он только для него, и слова, которые идут прямиком из сердца — тоже только для него одного. Слишком запретное. Последующие пылкие и сладкие поцелуи могли наблюдать лишь пара внимательных, и таких же счастливых глаз с картины, как и у самих обладателей. — Чон, хмм, Чонгук, подожди, — пытаясь отдышаться, шепчет Мин, складывая прохладные ладони на спине у младшего. — Что-то не так? — беспокойства в глазах было предостаточно, на что старший со всей заботой коснулся губами любимого носа. — Обещай, что мы будем общаться каждый день? Неожиданно Чон начинает тихо посмеиваться. — Я слишком сильно люблю тебя. — Чон.. — В моей академии, как мне сказали, цветут безумно красивые пионы! — Я обещаю найти подходящую раму для картины. Она обязательно украсит нашу спальню. — Как ты когда-то украсил мою жизнь?