Не касаясь

Тсукишима с нескрываемым презрением следит за пробегающими мимо напарниками, в очередной раз устроившими соревнование на пустом месте. Внимательный до малейших мелочей взгляд замечает, с какой злостью и без того вечно недовольный Кагеяма сжимает почти опустевший пакетик молока, чтобы тот не выпал из рук и не стал помехой в забеге. Да и вряд ли его негодование было адресовано только молочному напитку; Тсукишима не знал наверняка, но природно развитая интуиция ему подсказывала: еще хотя бы одна такая безумная выходка в виде импровизированного состязания по бегу — и доведенный до точки Король потащит за шкирку оборзевшего до невозможности Шое в раздевалку, а там и нагнет, наглядно «демонстрируя» свое превосходство. И одним растяжением коротышка потом наверняка не отделается. Хех, похоже, эти голубки, вернее сказать воронята, неплохо поладили, к огромному удивлению. А ведь, если проанализировать очевидное, то такой исход очень даже реален. Хината — который, кстати, уже скрылся вместе с распасовщиком за ближайшим поворотом, продолжая громко выкрикивать несусветные глупости — постоянно ошивается хвостиком за брюзгой Королем, точно испытывая недвусмысленные чувства к нему. Как собачка, честное слово. При упоминании столь удачного сравнения Кей устало вздыхает и оборачивается назад, в очередной раз убеждаясь, что его персональный геморрой по имени Ямагучи Тадаши все еще рядом, счастливо треплется об одних ему известных вещах, совершенно ненужных и бессмысленных. Не менее назойливый, такой же шумный и, как и все, слишком добренький — до скрежета зубовного. Была бы у Тсукишимы возможность, он бы умыкнул на край света, лишь бы подальше от всей этой фальши и наигранности окружающих его лицемеров. Но, к большому его сожалению, такую удачу он только в гробу и видал. Вообще Тсукишима не любил не только пустые разговоры с окружающими, а даже те редкие моменты, когда к нему прикасались. Он мог бы с легкостью списать свою ненависть к ощущению чужих рук на коже и малейшим проявлениям прикосновений на мизофобию, да только фанатичной мании к чистоте он за собой не наблюдал. По правде сказать, причина была диаметрально противоположна каким-либо посттравматическим синдромам, невесть откуда берущимся у типичных параноиков и самовнушенцев — он просто ненавидел людей. Вот и все, никаких тебе детских травм, разрушенной психики или чего-нибудь другого. Тсукишима всего лишь давно смирился с мыслью, что в этом мире никому доверять нельзя, кроме как самому себе, да и отшельничать ото всех, не рассчитывая на выдуманную душевную доброту ближних его, все же безопаснее. А потому просто невыносимо видеть рядом с собой людей, театрально улыбающихся, таких безобидных и понимающих, протягивающих грязные, прогнившие руки в мнимом жесте помощи, чтобы только поглубже затолкать обратно в грязь. Мерзко, аж тошнит от них. А больше всего стойкое отвращение, скорее даже неприятие и отрицание, вызывал в нем всего лишь один-единственный парень. Нет, отнюдь не тот же вездесущий господин Король, который изо дня в день выпендривается со своими треклятыми подачами, будто он знает все лучше всех. И не шумный рыжий коротышка, да даже не самодовольный капитан-отморозок Некомы — бесячесть окружающих безбожно меркла на фоне с ним. Ямагучи. Тсукки едва сдерживает ненависть в себе. Так он называет это чувство, по крайней мере. Ведь других слов, чтобы описать его неутолимое желание сломать хрупкие кости, упиваясь сладким хрустом рвущихся мышц, выкручивать протяжно-медленно тонкие пальцы, вырывать короткие прядки цвета чернил и выжигать кислотой россыпь веснушек, он и не может подобрать. От сдерживаемого безумия в его ладонях кровавыми полумесяцами отливали ровные дорожки следов от ногтей, с силой вдавливаемых в кожу в попытке успокоиться и поумерить пыл. Даже само имя старого друга, — а оставался ли он таким еще в глазах Тсукишимы? — такого опостылелого и ненавистного, крутится на языке ядовитым шипением, на пару с весьма не лестными эпитетами и сравнениями. Он так до конца и не разобрался в своих противоречивых чувствах, но разве это когда-либо его заботило? — …Так вот, а я ей и говорю: «Мам, ну я уже не маленький, зачем мне две коробки бенто?» — обрывки разговора едва складывались в какую-то осмысленную картину, впрочем, блондин даже не старался делать вид, что слушает, молча направляясь обратно в класс, чтобы забрать свои вещи. Физкультура закончилась на несколько минут раньше, чему парень был невероятно благодарен — так время пребывания рядом с Ямагучи, выводящим из строя всю его тщательно выстроенную повседневность, хотя бы немного уменьшалось. — А она, как назло, засыпала весь рис маринованными сливами! «Ешь, Та-чан, и вырастешь таким же высоким и красивым, как и Кей-кун!» Представляешь, хаха! — заливисто засмеялся Ямагучи, со всей силы заговорщически толкая локтем плечо защитника Карасуно. Внезапный дружеский жест тут же выбивает землю из-под ног, приковывая вмиг одеревеневшие ноги к гранитной дорожке, в нескольких метрах от заветной двери в здание. Но черноволосый не замечает минутной заминки друга и, продолжая витать в облаках и тихо посмеиваться, вразвалочку бредет вперед. А Тсукишима все не может сдвинуться с места, прислушиваясь к своим ощущениям, явно пребывающим в не меньшем смятении, чем он сам. Минуточку. А когда вообще появилось это странное ощущение ненависти к Ямагучи? С каких пор он боится его прикосновений? И, главное, почему? Колкая боль впивается иголками только сильнее, правда, теперь ей уже не сравниться и сотой долей с тем тычком, похожим на комариный укус в масштабах мировоззрения блондина. Все посторонние шумы смешались в одну какофонию, да так и застыли, отходя на второй план, затихая до состояния тихого звона в ушах. Пальцы нервно нащупывают горящее пожаром плечо, сжимая ткань белоснежной рубашки в попытке хоть немного притупить странные ощущения. А те были действительно необычными, ненормальными, совершенно не такими, как раньше. Ведь не могут же щеки так опаляюще гореть от одного лишь неосторожного движения? Звонок с последнего урока переливистыми аккордами выводит Ямагучи из раздумий, и только он уже недоуменно оглядывается по сторонам в поисках своего затерявшегося собеседника, как шумная толпа учеников, так не вовремя подоспевшая к дверям, сбивает его, грубо пихая и толкаясь изо всех сторон. Паренек недовольно шипит и пытается что-то протестующее пробормотать, только все оказывается тщетно, пока кто-то не одергивает его, грубо хватая за шиворот. Когда Ямагучи облегченно выдыхает и уже мысленно готовит целую речь его добродушному спасителю, то так и застывает на месте, в безмолвном удивлении приоткрыв рот. Уголки губ тут же, словно по волшебству, приподнимаются вверх, образовывая в конечном результате широчайшую улыбку, которой парень одаривает стоящего напротив него Тсукишиму. А тот, сжав зубы, со всей злости вколачивает кулак в стену, всего лишь в нескольких сантиметрах от лица Тадаши, тем самым невероятно сильно испугав и перекрывая ему все пути к спасению. В тени разлогого клена, притаившись за углом, они остаются незамеченными другими учениками. Судьба явно благоволит грядущему разговору. — Ч-что ты делаешь, Тсукки? — испуганно икнул Ямагучи, сжимаясь под взглядом разъяренного парня, чем только еще больше распалял его. — Скажи, Ямагучи… — голос Тсукишимы неузнаваем: хриплый, осевший на несколько тонов вниз, будто совершенно чужой. И констатация этого простого факта в голове магическим образом действует на Тадаши, заставляя беспрекословно внимать каждому слову. — Мне все не дает покоя один вопрос, я никак не могу перестать думать над этим. Ответь мне честно… — Угум, конечно, тебя что-то беспокоит? — опешил на мгновенье, недоуменно потупив глаза. Комок в горле, горький и беспричинно возникший, только причинял еще больший дискомфорт, не давая толком собраться с мыслями. — Что ты обо мне думаешь? Пожалуй, этот вопрос без малейших сомнений относился к разряду тех, на которые Ямагучи больше всего не хотел отвечать. Неужели, он заметил? Невозможно ведь, чтобы он понял. Тадаши ведь так тщательно все скрывал, так отчаянно притворялся! Нет, нужно успокоиться, Тсукки явно имеет ввиду вовсе не любовь или даже симпатию. Пока еще не поздно обратить все в обычную шутку. — А? — недоуменно пискнул черноволосый. — Отвечай. Сейчас же. — С ч-чего вдруг такие вопросы? — казалось, на месте Ямагучи сейчас испуганно жался к стенке нашкодивший котенок, которого хозяин вот-вот собирается выкинуть из дому, навсегда и бесповоротно. — Это так на тебя не похоже. Ну, ты мой друг и вообще классный парень, а в волейболе… — Я же сказал, честно! — кулак повторно с силой впечатался в стену над Тадаши, всего лишь в нескольких ничтожно жалких сантиметрах от его головы. Тон Тсукишимы — почти шипящий, обозленный, едва ли не брюзжащий ядом — не допускал и малейшего неповиновения. — Мне не нужны заученные фразочки и твоя жалость. — Но я действительно… — Да как ты не понимаешь? — взревел Кей, пресекая на корню все попытки объясниться. — Даже сейчас ты строишь из себя невинную овечку, будто совершенно ничего не делаешь. Вечно жмешься ко мне, подшучиваешь, я даже поесть не могу один — все время тебе так и неймется напроситься «посидеть рядом, за компанию». Какого черта ты все это делаешь! — Я… — ошарашенно заморгал вмиг побледневший Ямагучи, не переставая нервно мять рубашку на груди. Хотелось плакать. Навзрыд, долго, протяжно. Вот ведь, его давняя мечта — Тсукки, наконец-то, прознавший о его неправильных чувствах, стоит напротив, так и просит всем своим видом: «Давай уже, Тадаши, докажи, что это правда. Признай это». Но Ямагучи слышит совсем другое, совершенно противоположные слова несгораемым полотном рисуются в его голове уже который день. «Докажи, что ты слабак. Только такие дефектные уродцы, как ты, Ямагучи, могут любить парней. Ты же любишь Тсукки», — для него страх говорит голосом Кея, точной его копией. «Ты же любишь меня?» — для Ямагучи его личная смерть носит имя Тсукишимы Кея. «Просто скажи вслух», — соблазнительно шепчет точная его копия в голове черноволосого. И выбор становится до безобразности очевидным. — … не могу сказать. Ты возненавидишь меня, — на выдохе шепчет паренек, склоняя голову вниз. Обида на свою мягкосердечность острым комком тысяч игл впивается в грудь, разрезая сердце на крошечные кусочки. Дышать почти невозможно, слезы так и норовят непрошенными дорожками скатиться по щекам. Да, так будет правильнее всего. Хотя бы быть друзьями, просто находиться рядом, не ожидая никаких ответных чувств — уже лучшая из возможных побед. — Молчишь? Вот как, я понял, — голос Кея внезапно опустился на несколько тональностей, стал слабее и в разы тише. Тело расслабилось, и сам парень, опустив руку, словно замершую в воздухе, отступил на несколько шагов назад, не меняя прежней позы. Выражение его лица невозможно было прочитать, пока блондин не поднял медленно голову, в своей привычной манере. Ямагучи побелел от взгляда словно остекленевших глаз цвета корицы, в которых боль плескалась в стократ сильнее, усиленная призмой очков. — Ты просто притворялся все это время, играл в друзей, верно? В конце концов, ты такой же, как и все. — Нет! — истошно прокричал черноволосый, полностью осознав всю критичность созданной им самим же ситуации. — Подожди, Тсукки, все совсем не так. Я, я… — щеки предательски заалели, причиняя невыносимый дискомфорт часто бившемуся сердцу, — ты мне нравишься. Очень сильно! — Хватит уже врать, от твоих оправданий никому не станет легче, — разочарованная сталь голоса мурашками липкого страха проносится по спине Тадаши. Такого Кея он не видел еще никогда: сломанный, отчаянный, не верящий никому и ничему — он был сам не похож на себя. Всего лишь тень бывшего агнца. — Но так и есть, как ты не понимаешь! Каждый день, каждую минуту я все смотрю на тебя и не могу отвести глаз. — «Пожалуйста, боги, пусть мои слова достигнут его. Тсукки, прошу, пойми мои чувства!» — отчаянный набат собственной молитвы больно бил по вискам. Голос от непривычки, точнее излишней нервозности и волнения, все больше повышался с каждым новым словом. - То, насколько серьезно ты относишься к учебе и волейболу, как сильно хочешь открыться людям, но боишься быть преданным, а еще твоя готовность защищать до последнего все, что тебе дорого. Твоя доброта и честность, которую не замечают другие. Как бережно ты поправляешь очки, сосредоточенно морщишься, решая сложные примеры, особенно еще твои худые, изящные и невероятно красивые пальцы — я люблю все это в тебе. «Тсукки, почему же ты молчишь?» — уже во всю заливался слезами потерявший всякую надежду Тадаши. — Я все думал и думал, почему мое сердце так щемит, а дышать почти невозможно, пока однажды не понял. Это ведь из-за тебя. Тсукки, как ты не можешь понять, я же так сильно люблю тебя, еще с самого первого дня нашей встречи! Я… — Замолчи! — раздалось едва сдерживаемое шипение. — Тсукки, я сделаю все, что угодно, только не отворачивайся от меня, пожалуйста. Я не знаю, что буду делать, если ты возненавидишь меня, я этого просто не переживу. Не отталкивай меня, пожалуйста. — Я же сказал тебе молчать, черт возьми! — плечо резко сжимает в цепкой хватке чужая рука, рывком впечатывая в стену. И когда уже кажется, что весь воздух выбит из легких, грубый, остервенелый поцелуй застывает на губах, опустошает пьяную голову от ненужных мыслей. Не встречая ровным счетом никакого сопротивления от паренька, потерявшего связь с реальностью, Кей вгрызается зубами в мягкую плоть, до крови прокусывает припухшие уста. Он, наконец, может делать все, о чем так давно мечтал. Последний кусочек пазла, наконец, найден. Ответ прост и очевиден. — Иди за мной, быстро, — приказ хриплым шепотом обдает лицо Тадаши, который не может ничего сделать, кроме как слабо кивнуть, до конца не веря в реальность происходящего, свое невероятное везение и долгожданное счастье. Не особо размениваясь на нежности, блондин крепко вцепляется в запястье Ямагучи и ведет за собой, в одном ему известном направлении. Ученики Старшей Карасуно уже давно как покинули пределы школы, а потому никто из парней не особо задумывался над тем, что их могут заметить. По крайней мере, Тадаши вообще не мог думать ни о чем в этот момент, все еще храня в памяти ощущение чужих, столь желанных губ; а самому Кею было глубоко плевать. Дверь тихо захлопнулась, звук шагов приобрел странную мягкость, а через несколько мгновений послышался скрип открываемой задвижки. Ямагучи только сейчас опомнился и, признав в бледно-синем кафеле окружающих стен мужской туалет на первом этаже, впал в еще больший ступор. А потому Тсукишиме не составило особого труда воспользоваться секундным замешательством парня и протолкнуть его вглубь одной из кабинок, предварительно закрыв за собой деревянную дверцу на защелку. Теснота и дискомфорт слишком отчетливо давали знать о себе, только еще больше накаляя обстановку. — Я ненавижу тебя, — тихо начал Тсукишима, пристально вглядываясь в обсидиановые глаза напротив, вкладывая особые чувства в каждое слово. — Знал бы ты, как же сильно ты меня бесишь, Ямагучи! Вечно лезешь, куда не надо, суешь свой нос в чужие дела — ты как смертоносный паразит, все никак не отлипнешь от меня. Медленно вгрызаешься зубами, выпиваешь из меня всю жизнь, отравляешь, разрываешь на мельчайшие кусочки. — Горькая, саркастическая усмешка читается в приподнятых уголках губ. — У меня такое ощущение, что ты знаешь меня даже лучше, чем я сам. И это выводит меня больше всего - то, насколько сильно я привязался к тебе. Я ни за что не прощу тебя. Если ты однажды уйдешь от меня, предашь хотя бы на долю секунды — я шею тебе сверну, понял? Тадаши только и может, что исступленно смотреть перед собой, а потому смысл слов не сразу доходит до него. Признанием подобное назвать невозможно, как ни посмотри, но паренек знает, что именно так называется столь непривычно долгий монолог Тсукки, особенно его последние слова, от которых грудь сдавливает в приступе неописуемого счастья. — Угу. Я не против, — слабо улыбается он, неспособный на другое проявление своих перевернутых с ног на голову эмоций. Кей тихо, едва различимо смеется. Похоже, он и правда зря не верил в этого преданного щенка — только Ямагучи, настоящий святоша во плоти, смог вот так запросто забыть и простить недавнее проявление всех его потаенных дьяволов. Неисправимый глупец он, раз влюбился в такого мерзавца. Попытки рассмеяться в голос пресекают на корню все еще не исчезнувшие навязчивые идеи-фикс. Которые и собирался Тсукишима, наконец, воплотить в жизнь. В туалетной кабинке, как оказалось, и правда неудобно. Особенно целоваться. Так жарко, проникновенно, почти безумно. Тадаши сдался под напором блондина еще на второй минуте их миниатюрного состязания «Кто удержит инициативу в своих руках». В общем-то, он и не особо сопротивлялся такому раскладу. Им обоим и так взахлеб хватало непривычных, обострившихся в разы ощущений, сплетенных языков, жара собственных ртов. Воздуха не было мало, отнюдь — этой раскаленной до бела квинтэссенцией бушующей страсти хотелось упиваться сполна, смакуя каждый ее оттенок, малейший аромат. И пошлое причмокивание, стоны мольбы и невероятной радости, источником которых, по большей части, был раскрасневшийся и словно обмякший в крепких объятьях Ямагучи, тоже были тому причиной. Руки черноволосого бездумно, безвольно бродили телом Кея, очерчивая каждый изгиб, комкая рубашку, когда язык блондина задевал чувствительное небо. Чему тот был не особо рад — прикосновения Ямагучи все еще вызывали в нем противоречивые чувства. Когда же тихие шепотки-угрозы в полураскрытые губы были проигнорированы даже в третий раз, блондин решил прибегнуть к крайним мерам. — Т-Тсукки, зачем это? — недоуменно, полусонно пробормотал паренек, невидящими глазами оглядываясь на собственные запястья, связанные за спиной иссиня-черным галстуком Кея. — Не говори, что не предупреждал тебя. — Резко раскрутив Тадаши, блондин осел на предусмотрительно накрытое крышкой сиденье унитаза, так же резко рванув на себя Ямагучи. Он, приземлившись коленями на кафель, небольно впечатался головой в широкую грудь блокировщика и изумленно посмотрел сверху вниз на парня. Нервно заерзал между широко расставленных ног блондина, пытаясь выбраться из возобновившейся цепочки объятий, как мгновенно остановился и в ту же секунду зарделся до кончиков волос. В его живот упирался ощутимый стояк. Ямагучи только хотел что-то возразить, как требовательный поцелуй заглушил еще не произнесенные слова, а за ним последовал еще один, и еще. Медленно расправляясь с пуговицами белоснежной рубашки, Тсукишима покрывал каждый сантиметр открывавшейся ему кожи росписью быстро алеющих отметин-засосов, то покусывая, то зализывая места недавних поцелуев. Со штанами возникло, конечно, гораздо больше трудностей. Но, тем не менее, невероятно пошло стонущий Тадаши стал неплохим катализатором для скорейшего достижения успеха — терпеть уже было невмоготу. Обоим. Приспустив к коленям расстегнутые школьные штаны вместе с нижним бельем, Тсукишима усадил черноволосого на свои колени и медленно ввел смоченный слюной палец в плотно сжатое колечко мышц. Ямагучи тут же зашипел от боли и весь дернулся, словно от удара электрошока — недавнее возбуждение как рукой сняло, и навязчивая мысль о сексе, который уже не одну ночь являлся пареньку во снах, уже не казалась удачной. — Тсукки, мне… ха… больно, — прошептал на выдохе он, утыкаясь лбом в плечо блондина. Кей нежно поцеловал Тадаши в основание шеи, словно говоря этим: «Успокойся, все будет хорошо. Доверься мне». И Ямагучи, повинуясь внутреннему голосу сердца, решил плыть по течению и отдаться в руки лучшего друга, расслабившись ровно настолько, сколько позволяла саднящая боль в заднице, которую растягивало уже два пальца. Думая обо всем и ни о чем одновременно, паренек неведомым ему образом пережил болезненный этап подготовки и только разочарованно выдохнул, когда чужие пальцы вышли из его тела. Послышался звук расстегиваемой ширинки. Зажмурившись изо всех сил, до цветных кругов перед глазами, черноволосый прильнул к Тсукишиме как можно ближе, пытаясь не думать о предстоящем. Все-таки, он не девчонка, и больно будет. Да еще и как. О бедро потерся невероятно горячий член, а после медленно вошел в растянутое колечко мышц. — Он… — удивленно сморгнул, инстинктивно посмотрев вниз, — вошел? — Тадаши тут же пожалел о содеянном. «Только наполовину!» — тут же забилась в страхе мысль, принося с собой панику. Пока Кей плавно не двинулся вперед, шипя и чертыхаясь под нос от опьяняющей тесноты и доселе неизведанных ощущений. Внезапный вскрик вырвался из искусанных губ черноволосого, сопровождая собой мерно набирающие темп толчки. — Замолчи, если не хочешь, чтобы нас заметили, — глухо простонал Тсукки, испепеляя глазами, затянутыми поволокой неконтролируемой больше похоти, все быстрее толкаясь внутрь. Его руки вновь начали исследовать тело Ямагучи с завидной педантичностью, запросто находили чувствительные точки и оглаживали выпирающую ключицу, ребра и соблазнительно покачивающиеся бедра. Целуя каждую россыпь веснушек, нередко блуждая губами по алеющим щекам, впиваясь в приоткрытый жаркий рот, слизывая соленые капельки пота, проступившие испариной на лбу, блондин добился своего — Тадаши сам неуверенно подавался вперед, в поисках столь нужной сейчас ласки. Под аккомпанемент хлюпающей смазки и плохо контролируемых стонов, разрядка настигла обоих одновременно уже через несколько минут, сравнимых в своем наслаждении только с вечностью. Тяжело дыша, все еще слишком ярко ощущая на себе последствия бурного, самого первого секса, Ямагучи тихо хихикнул в плечо крепко обнимавшего его Тсукишимы. — Я так сильно люблю тебя, Тсукки. — Хватит уже повторять, я понял это еще с первого раза, — недовольно буркнул тот, отводя в сторону взгляд. - Все, быстро одевайся. Нужно уходить, пока нас не засек охранник. — Как скажешь, Тсукки, — улыбнулся паренек, потирая уже освобожденные запястья. Была бы у Тсукишимы возможность, он бы умыкнул на край света, лишь бы подальше от всей этой фальши и наигранности окружающих его лицемеров. Но, к большому его сожалению, такую удачу он только в гробу и видал. Особенно после того, как этот назойливый идиот окончательно привязал его к себе.