Behind the Scenes

Тhey will see us waving from such great heights. "Сome down now" they'll say, Вut everything looks perfect from far away... "Сome down now" but we'll stay.

Iron and Wine - "Such Great Heights". Белые пальцы с облезшим на ногтях розовым лаком путаются в черных волосах, разделяя их на пряди, словно обвязывающиеся с каждым движением все больше, стягивающие фаланги, утягивающие в темную пучину. Черные маленькие ужи, змеи, длинные плети ядовитого плюща, постепенно обвивающие белую ладонь крепкими путами от каждого нечаянного движения той. Лучше вовсе не шевелиться, иначе затянет сначала по локоть, потом по плечо, а затем и над головой сомкнется черная густая пучина, вязкая, лишающая света и кислорода. Прилипнет к коже рук и ног, лишая возможности двигаться, зальет глаза, тяжелым холодным грузом ложась на закрытые веки, своеобразными монетами для Харона, и обвяжет тело миллионами пут, стягивая медленной ритмичной пульсацией, покуда жертва не перестанет подавать последние слабые признаки жизни, сопротивления. Сопротивление не так уж необходимо. Откуда ей знать, что она, эта обволакивающая густая темнота, уносящая на самое дно, порой так желанна? Вязкие крепкие щупальца, обхватывающие в плотный кокон. Вокруг тьма. Ты словно в бочке с дегтем, липкой смолой. Она потеряла в своих же глазах часть собственного кропотливо созданного имиджа, когда с какой-то неприятной для себя внутренней робостью предложила ей не остригать волосы даже на пару сантиметров. Но та, конечно, даже внимания не обратила. Кажется, словно тело стало водянистым, огромным и раздувшимся, как у утопленников, пролежавших в водоемах более трех суток. Налитое грязной водой, роющими червями и слизью, с хлюпающим звуком выливающейся сквозь колотые раны на руках и ногах. Лежа на боку, Крис чувствует себя огромной водянистой жабой, которая с хрипом дышит через раскрытый рот, пока огромное налитое гноем пузо, как у беременного бегемота, раздувается от каждого вдоха. Лишь ощущения. Слишком правдивые и мерзкие. Открыв же глаза, она все также с трудом может видеть свое тело дрожащим в ознобе в какой-то странной комнате с приглушенным светом. Воздуха не хватает. Она чувствует, как в желудке постепенно сматывается вязким клубком тошнотворная черная слизь, мерзко скользящая по раздраженным стенкам. Ей кажется, что внутри нее разрастаются черными сосудами, перекрывая кроваво-красные полости тела, скользящие щупальца вязкой грязи, смолы, постепенно заполняющие все пространство, достигающие горла. Рвотный позыв. По коже снова распространяется секундный холод, прошибающий тело волной ледяного пота, переходящего в жар. С закрытыми или открытыми глазами ощущения неизменны: большая раздувшаяся гноем и слизью жаба, блюющая вязкой грязью в незнакомой комнате, объятой нечеткой темнотой и двойственностью каждого предмета. Белая ладонь ложится на горячий, покрытый испариной лоб. Костлявое тело вздрагивает от единственного прикосновения, и Кортни знает почему: ее кожа кажется невероятно ледяной для девушки, чувствующей, словно ее собственная кожа горит. Сколько ни кутайся в пуховые одеяла, драные свитера и куртки, но этот озноб никуда не исчезнет. Она знает это, потому что сталкивалась сама с этим. Чувствовала на себе лишь пару раз, но держала на коленях голову больного жаром ребенка больше, чем однажды. Непривычно видеть, как Кристен, обычно саркастично-отстраненная, полная черным юмором и неизвестными мыслями, хрипела в попытках глотнуть немного воздуха, словно кто-то ножом задел какие-то жизненно важные органы, и болезненные импульсы не позволяют сделать полноценный вдох. Худое тело вздрагивает под ворохом накинутых сверху совершенно бессмысленно курток и свитеров; его знобит, выкручивает изнутри и опаляет невыносимым жаром, из-за чего зрачки скрывают всю радужную оболочку. Ее зеленые глаза, всегда остававшиеся, независимо от испытываемых эмоций, с каким-то темным настроением на дне, стали двумя безднами, пустыми и стеклянными, черными, как спутанные волосы. Пустые, маниакально блестящие тусклыми бликами сумасшествия. Белая ладонь слегка сжимает ворох одежды поверх тела девушки, ведь даже под таким слоем чувствуется ее дрожащее костлявое плечо. Откуда же ей знать, что ее костлявые плечи, тощие запястья, проглядывающие ключицы и видимо выпирающие даже за массивными ремнями на джинсах кости таза порой вызывают желание обнять, пожалеть и вылечить от чего-то, а вовсе не то, чего она добивается. Она, вероятно, считает, что быть слабым и просить о помощи — последнее дело, быть трусом и прятаться в углу все равно, что стать бесполезным паразитом, поэтому она порой огрызается, когда кто-то пытается проявить заботу по отношению к ней, выразить ласку. Огрызается, злится, потому что на самом деле понимает, что ей это по-настоящему необходимо, что она может быть, как любой другой, слабой и уставшей от мира вокруг. Но никогда об этом не скажет сама, будет считать себя сильной и, сцепив зубы, отказываться от любого проявления участия, мучаясь своими кошмарами в одиночестве. Кортни хорошо видела людей за всеми их масками и выстроенными стенами, умела понять, кто кем является на самом деле. Она так же ясно видела, что желание ее подруги быть сильной вовсе не маска, а вторая сторона расколовшейся личности. Ее словно две. И она никак не примирит эти две части меж собой. Дрожащие губы раскрываются в бесплодных попытках сказать хоть слово. Она снова пытается оттолкнуть, отпихнуть настойчиво поглаживающую сжимающимися пальцами плечо руку, мозг посылает импульсы к конечностям, но они так и не доходят до места назначения, вылетая с маршрута где-то по пути, разлетаясь в атмосфере, исчезая где-то в космосе среди кружащейся пыли замерших ее частиц на черном фоне. Словно кто-то рассыпал блестки, или муку, или наркотики. Она мысленно приказывает себе сделать рывок, чтобы оттолкнуть руки, колени, запах, уйти куда-нибудь подыхать в одиночестве. Не хочется, чтобы эти белые руки и эти пальцы запутались в вязкой грязи, смоле и черной слизи, из которой состоит все ее тело, ядовитые пары которой она выдыхает. Черные вязкие нити потоками льются сквозь зияющие в глазных яблоках дыры, через кожу головы. Белая рука путается в волосах, сдавливающих кисть, словно змеями. Не хочется, чтобы женщина так глупо попалась на эту ловушку, чтобы ее утянуло внутрь черного болота и утопило на самом дне. Ей бы уйти куда-нибудь далеко от людей, туда, где есть только вечное солнце, совершающее свое путешествие по небосводу день ото дня, неспокойный ветер, зовущий в дорогу, шелест дикой травы, опутывающей ноги. Ей бы уйти от этих пышущих глупой ненавистью друг к другу и объясняющихся в любви каждый день кретинов, подождать, пока они все перебьют друг друга, пока Земля снова обретет свободу и покой, избавившись от паразитов. Не хочется утягивать белые руки за собой. Ей никто не нужен. От прикосновений знобит. Еще не хватало, чтобы она отравилась ядовитыми испарениями с ее горящей кожи. Кортни нащупывает сжимающую в кулак простыню ладонь, поднимает, берет в свою, поглаживая центр внутренней стороны. Тонкие пальцы только мелко дрожат. Белые пальцы обхватывают каждый из них по отдельности, сгибая и разгибая, словно в попытках растормошить от обездвижившего спазма; переплетаются с ними, сжимают и разжимают; проходят подушечками по гладкой поверхности обручального кольца на безымянном пальце. Кортни помнит, что Кристен рассказывала о своем первом и последнем муже, говорила, что хваленая любовь ни черта не стоит, и нет в ней ни счастья, ни удовольствия, ни наслаждения, а лишь глупость оставаться с кем-то, переживая вместе с ним\ней взаимную злость, боль, несогласие и разочарование. Что это был первый и последний человек в ее жизни, которого она по-настоящему любила, и до сих пор враждебно охраняет эту тему от чужих языков, готовых перетереть каждый сомнительный эпизод. Это взаимное пожелание смерти друг другу и попытки убить. Белая ладонь обхватывает вздрагивающие пальцы и сжимает, поднося к сжатым накрашенным губам. Кристен называла ее за эту манию к красным губам и тоннам белой пудры на лице «гейшей». Яркие губы слегка улыбаются. Сквозь них доносится тихое мычание, создающее незатейливую мелодию, какую мамы часто поют своим детям, чтобы те уснули. До слуха замершей без единого движения Кристен эта мелодия доносится, словно сквозь толщу воды, искажаясь. Стенки сближаются, вода достигает лица, заливаясь в дыхательные пути, но она не может пошевелиться. Все происходит внутри, именно там, в клетке разума, сжатого со всех сторон горящими языками пламени, ей кажется, что она находится в ничтожно маленьком помещении, утробе матери, которая сжимается, душит, ломая слабые кости, что с треском вырываются наружу из-под кожи истекающими черной вязкой кровью обломками. Она не может пошевелиться, лишь слабо дернув руку на себя, чтобы убедиться невидящими глазами в наличии открытого перелома. В голове неясными мутными отрывками проносятся фразы из медицинских учебников, смешение из определений сифилиса, рака и лечения простого перелома. Сифилис, рак и перелом сразу. Голова совершенно пуста, но гудит на низких частотах, словно в ней что-то разрастается, оказывая давление на черепную коробку. Где-то в густом тумане, окутывающем голову, мешающем ясному видению, слышен женский голос. Где-то так далеко, что следовать за ним слишком тяжело, его не разобрать. Густые переплетения зарослей ядовитого плюща и шиповника, через которые невозможно идти. Руки исколоты, вязкая жижа заливает глаза, душит металлическим вкусом, и тонкая нить, проходящая через черную пучину, скоро разорвется. Крис рваными движениями, вздрагивая, откидывает от себя ворох свитеров и курток. Белые руки убирают ненужную защиту в сторону. Ее лоб горит, кожа пылает невидимым огнем, и наверняка на ней вздуваются невидимые язвы и пузыри от внутренних ожогов. Кортни чувствует покалывание где-то в груди. Веревка сдавливает шею мощным узлом, мешает дышать спокойно. Чистое сострадание от невозможности помочь. Она не видит ожогов на ее коже, не слышит шипения горящей плоти, не может избавить ее от этих мучений, от того, чего нет в реальности. Она никогда не могла помочь, когда дело доходило до скрытого мира другого человека, не имеющего отношения к реальности. Она наверняка находится внутри невидимой горящей клетки, объятая пламенем, в ловушке. Слышит густой голос Моррисона в своем сознании и умирает. Кортни видит, как обнаженные зубы крепко сжимаются в оскале, и сквозь них просачивается сдавленное бессильное рычание. Очередное дежавю. Очередная ситуация, которую невозможно победить. Такой она нашла ее несколько часов назад, рычащую от собственного бессилия, сотрясающуюся в рыданиях без слез, заламывающую свои конечности на перерытой кровати. Как так случилось, что она, считавшая, что слабость — один из главных врагов человека, поддалась этому? Горло обжигает царапающим стенки рычанием. Пальцы, грозя сломаться, сжимают сухой, шершавый материал простыни. Она пытается вбить себе в голову, что она сильнее этого, что способна вырваться из этой клетки собственного мышления. Это лишь воображение, и ничего этого нет. Она сгорает от ненависти к себе, к своей жалкой, ничтожной сущности, позволившей допустить такое, поддаться каким-то веществам. Жар окутывает со всех сторон и, кажется, перестанешь сопротивляться, как он поглотит тебя с головой, пожирая, сжигая кожу и волосы с шипением зловонной черной пучины. Огонь лечит. Все грехи выжечь огнем. Католические монахини подкидывают дров в кострище, вознося неверную над ним, сжигая ведьму в святом пламени, что избавит ее душу от грязи и скверны. Спасители. Разве Бог допустил бы подобный суд? В них нет Бога. Нет Бога. Кортни запальчиво шепчет что-то неразборчиво, низко наклоняясь к волосам замершей без движения и признаков жизни девушки. Она едва заметно дышит, пока белые руки растирают костлявые плечи, сжимают пальцы, пытаются растрясти. Одно неуловимое движение. Ярко-красные, как у японской гейши, губы тихо выдыхают в приоткрытые дрожащие губы, накрывают собой, захватывают на мгновение, прикасаясь ощутимо легко, чтобы снова отпустить. Кажется, черные бездны слегка уменьшились, позволяя разглядеть темно-зеленую радужку, остатки здравого смысла и проход через пучину утыканных шипами зарослей. Взгляд сверху вниз и новая попытка оттолкнуть. Она готова взвыть от отчаяния. Только не сейчас, только не так, это запрещенный прием, оружие в перечне самых опасных и нежелательных к применению. Худые руки пытаются оттолкнуть, расцепить обвязавшиеся вокруг талии белые руки, локтями пытается отпихнуть, убежать, чтобы не чувствовать себя такой ничтожно слабой и глупой. Она не может так поступить с собой, не может принять эту помощь от красногубой гейши, как бы того ни хотелось. Только не сейчас. Никакой слабости, никакой трусости. Силы давно покинули костлявое тело за многие часы борьбы с ломкой. Дрожащие губы ловят ярко-красные, прижимаясь, хрипло дыша сквозь неумелый поцелуй, утыкаются в подбородок, пока она дрожит всем телом. Болезнь не оставляет, но ее можно затмить. Вздрагивающие руки обнимают скрытую за синим атласом платья «горничной» мягкую талию, притягивая ближе, сжимая крепче, пальцами впиваясь в мягкую и наверняка белую кожу. Белые руки зарываются в черные, обвивающие запястья змеями плети волос, притягивают голову ближе, пока губы снова не встречаются, пачкаются в красной помаде, оставляющей красноватые разводы на коже. Жар сжигает изнутри, заставляя еще крепче прижимать к себе мягкое тело, бродить цепляющимися, как во время падения за выступы на скале, ладонями по спине, стягивая ткань платья, сжимая плечи. Вздрагивающее костлявое тело вплотную прижато к телу, принимающему его, как охладительная, спокойная вода, залив в бушующий в океане шторм, в свои обволакивающие воды, обнимающему лаской и дрожащим среди ледяного воздуха теплом. Голова гудит на низких частотах, святой огонь Спасителя сжигает изнутри, обугливая плоть, пока кожа окончательно не потеряла возможность чувствовать прикосновения, снимающие печати невидимых ожогов. Туман обволакивает, лишает способности держать равновесие, и тогда в воздух взмывает звездная пыль, россыпь парящих частиц блесток, муки или наркотиков на черном фоне. Млечный путь отстраивается заново в ее мыслях. Короткое падение. Крепкие, обволакивающие со всех сторон объятья, кружащие в медленном течении прохладной воды. Руки переплетаются, сжимают пальцы друг друга, скользят по предплечьям с аквамариновыми венами под тонкой кожей. Губы раскрываются и смыкаются, словно передавая глоток кислорода под толщей тяжелой воды, как рыбы. От рыбы к рыбе, попавшей в сеть, выкинутой на берег из недр неспокойного океана. На лишившиеся ровного красного бантика губы, жадно хватающие воздух, ложится печать холода, когда неожиданный импульс, прошивающий кожу разрядом, концентрируется на ключице. Обжигает рваным хриплым дыханием больного ребенка. Черные змеи обвивают запястья, утягивая в черную пучину тьмы. Откуда ей знать, что она, эта обволакивающая густая тьма, уносящая на самое дно, порой так желанна? Белые руки чувствуют каждый сантиметр костлявого тела, каждый выступ, каждую выпирающую косточку под тонкой кожей, каждое дрожание, прижимающегося сверху тела, переходящее внутрь, разрывающееся внутри. Ее утягивает все ниже. Все глубже, и скоро уже приятная тяжесть тела черной темноты давит на ее отказывающееся покидать теплое дно тело. Новое касание губ, поцелуй, опаляющее дыхание, укус острых зубов, сдавливающие легкие и мешающие сделать вдох объятья. Еще несколько минут и можно будет потерять свое ментальное сознание, отпустить его, оставив тело функционировать и отвечать на каждое касание. Она выбивается из сил, переплетая свои пальцы с пальцами белой руки, сжимая на последнем выдохе в матово-белое плечо, лишь слегка обнаженное и резко контрастирующее с синей тканью. Тяжелое, хрипящее, как у астматика дыхание, опаляет кожу, проникая глубоко под нее. Белые руки осторожно обвиваются вокруг временами импульсивно вздрагивающего тела выбившейся из сил девушки. Она безвольно поддается, не имея ни желания, ни возможности к сопротивлению. Белые руки обнимают костлявые плечи, слегка сжимая грудную клетку, притягивая к себе ее, бессмысленно смотрящую полуприкрытыми глазами перед собой, прижимая к груди, позволяя бессознательно уткнуться носом в ямку между ключицами, что скрыты под белой кожей. Она чувствует своей шеей ее все еще слегка покрытый испариной лоб, выходящий через нос воздух, щекочущий ключицы, согнутые в локтях крестом на груди костлявые руки и прижимающиеся к низу ее живота подогнутые острые колени. Кортни, не расцепляя обнимающих рук, подкладывает свое плечо под голову сомкнувшей глаза Кристен и, уткнувшись подбородком в макушку, снова тихо тянет незатейливую мелодию. Крис, бессознательно коря себя за недостаточную выносливость, утопает в воображаемых лесах Боливии…