Hassliebe

Океан Ельзи "Я не здамся без бою"

Остаться в живых. Это было единственной нашей проблемой. И, будь все в стократ проще, живи мы в Новом Орлеане, я бы пошел в какой-нибудь дешевый бар, мне бы налили паленое виски, а бармен — мужчина давно за сорок, вечно протирающий один и тот же стакан, — сказал бы, что наша жизнь — игра. И был бы не прав. Игра — это и есть наша жизнь. Никогда не думал, что это произойдет, но… я заигрался. Слишком увлекся вкусом победы, опять посчитал себя умнее всех в этой сказке. И, тем не менее, не поменял бы ничего в этой истории. Я помню этот день до каждой мельчайшей подробности. И вряд ли когда-либо забуду. У меня было тринадцать сценариев того, как пройдет «мое падение», но Данброх выдумала четырнадцатый. Она лежала на парапете, закинув одну руку себе за голову, а во второй держа мобильник, который смеялся и хвастался тем, что он остался в живых. На ней был надет классический костюм: прямые брюки, белая, немного великоватая рубашка навыпуск. И волосы. Ярко-рыжие, они выдавали с головой ее ирландские корни. Я мог практически почувствовать, как воздух между нами накалился, стало трудно дышать, будто легкие покромсали ножом, — она даже не шелохнулась. Продолжала тихо подпевать Bee Gees, пока наконец не сказала: — Отлично, ты пришел, — медленно, будто на светской беседе, растягивая слова. — Только ты и я, Фрост. И наша проблема. Последняя проблема. Она внезапно выпрямилась, свесив ноги с крыши. То ли специально, то ли просто пошатнулась, но телефон выпал у нее из руки и стремительно полетел вниз, унося с собой всю суть нашей проблемы. — Посмотри на них, Джек, — говорила она, глядя на Лондон. — Скука. Всепоглощающие серые будни. Сдохнуть можно. Я ощущал легкое покалывание на кончиках пальцев, в животе внутренности словно стягивались в один тугой узел — меня это больше не пугало, я был в предвкушении. Азарт, какой-то животный страх, желание подойти, обжечься, а потом совсем сгореть в ее огне; я был поражен, восхищен, заинтригован — вот какие ощущения пробуждала во мне эта женщина, Мерида Данброх. Злодейка, с блестящим аналитическим умом и планирующая преступления такого масштаба, что мне долго приходилось ломать над ними голову. Только ей об этом знать было необязательно. Она ходила по парапету, стуча своими каблучками, будто в подтверждение своих слов: — Всю жизнь я гналась за драйвом, и мне всегда было скучно, — она сделала небольшую паузу и обернулась на меня, снизив голос до шепота. — Ты… стал лучшим моим драйвом. А что в итоге? — Мерида спустилась на крышу, продолжая все громче и громче: — Ты так же зауряден, как и все, — голос сорвался до крика, меж словами — неестественные паузы: — Какая. Жалость. Она приближалась медленно и осторожно, как змея перед нападением. Она ходила вокруг меня, будто ища куда побольнее ужалить. — Ты ведь и правда мне поверил, правда? — выбрала. В ее глазах черти пустились в пляс. — Поверил, что я — выдумка? Она остановилась, призывно глядя в глаза. — Никто, похоже, юмора не понял, — Мерида наигранно вздохнула. — Кроме тебя, конечно… — Рейчел Брук… — Медленно, плавно, стараясь собрать все эмоции и не позволить им руководить мной. — Умничка, — она легко кивнула головой и провела пальцами по скуле, будто в знак похвалы. Я успел уловить только небольшой разряд тока от этой маленькой, прохладной ладошки и одернул себя в желании прижать ее к себе еще больше. Тем не менее, я продолжал: — …Оно созвучно немецкому «Рейхен Бах». Это дело прославило меня. О, да. Благодаря пропавшей картине «Рейхенбахский водопад» мое имя звенело на устах у всего города. Детектив в забавной шляпе. Нужно ли это было мне? Едва ли. Мерида наклонилась и прошептала, практически касаясь губами моего уха: — Я просто развлекаюсь… Я стал выстукивать пальцами ту самую мелодию, которую она сама повторяла на Бейкер-стрит не так давно. — Оу, — она, конечно, заметила, проведя своим пальцем по воротнику моего пальто. Внезапно Мерида отстранилась. — Давай поиграем в «Вопрос-ответ». За каждый неверный ответ проигравший будет платить. — Платить чем? — слишком сипло, слишком с опаской, слишком неуверенно. И еще ряд из таких же «слишком». — Да хоть бы и… — небрежно, на выдохе, неестественно скалясь. — Одеждой. — Одеждой? — я в буквальном смысле поперхнулся этими словами. — Ты, случаем, не переобщалась с мисс Адлер? Это в ее стиле. Мерида дернулась, будто в этом имени было что-то ей неприятное. — Мы можем расплачиваться головами этих милых прохожих, — она кивнула головой в сторону улицы. — Выйдет весело, но не так приятно, согласись? Та-а-ак… Что же за милую мелодию ты выстукивал? Я усмехнулся. Это был мой последний шанс на чистую победу. — Удары — это цифры. Каждый удар — единица, каждый пропуск — ноль. Это двоичный код. Строки компьютерного кода спрятаны в моей голове. С их помощью я смогу взломать любую систему. Я наблюдал, как она меняется в лице. Мерида невольно опустила руки, взгляд стал тяжелым и задумчивым. Под конец тирады она закусила губу, и я поймал себя на мысли, что хочу сделать тоже самое. С ее губой. — Я могу стереть все записи… Не станет актрисы Рейчел, но возвратится злодейка Данброх. С ее губ сорвался тихий вздох: — Ох… — на шаг ближе, — какая потрясающая… — еще ближе, положив руки на плечи, оттянув ворот пальто, — работа… — Мои руки непроизвольно расслабились, как внезапно она сильно дернула, опять повысив голос до крика: — УМА!!! Мое хваленое пальто полетело вниз и нетрудно было догадаться, что я проиграл в первом же вопросе. — Потому что ты во всем ищешь работу ума! — все также крича, продолжала Мерида, кружась вокруг меня. — В этом твоя слабость. Я не понимал этого. В растерянности, в дикой ярости на нее, на себя, на весь мир я схватил ее за запястья, заставляя неотрывно глядеть мне в глаза: — Но ведь там был ритм! — Партита номер один, — прошипела, точно как змея, она мне в ответ. — Да здравствует Иоганн Себастьян Бах! Боже, как я разочарована в тебе, как разочарована… — теперь она играла, издевалась, коверкала слова, слащаво их растягивая. — Ты такой заурядный, Фрост… — Ты взломала национальный банк, ты выпустила заключенных из тюрьмы! Ты проникла в Тауэр, чтобы посидеть на королевском троне, надев корону! — сбивчиво, жарко, не давая и слова ставить. — Как? Она приблизилась к моему лицу и довольно промурчала: — Рядовой грабеж среди бела дня. Нужны только соучастники. — Тонкие пальцы прошлись по груди, царапнули кожу у кадыка, а затем стали ловко развязывать синий шарф. — Ты опять ошибся, Джек. Шарф присоединился к пальто, но это последнее, что меня интересовало в тот момент. О, я был уверен в своей победе, у меня было преимущество, но меня пугало ее поведение, ее игры с одеждами. Находиться рядом с ней — все равно, что ходить по тонкому льду с хрусталем в руках. У нее в руках. Хотя нет… Какой лед? Она огонь — чистый, легковоспламеняющийся, жаркий и, безусловно, опасный. — Давай заканчивать. — Она снова отстранилась и подошла к парапету, а затем, обернувшись, продолжила: — Действие последнее — крыша высокого дома. Идеально подходит. Я знал, чем все должно кончиться, чем должна завершиться ее сказка: самоубийство лжегения. Но я не мог отказать себе в удовольствии подурачить тебя еще немного. Это было искреннее удовольствие — видеть, как горят ее глаза, как черти в них пляшут, как она упивается своей победой. Тогда я еще не знал, что смотрюсь в зеркало. — Суицид… — я озвучил свою мысль вслух, подойдя к ней ближе. — Ты втоптала мое имя в грязь, и теперь каждая собака в Лондоне… — Считает, что гениальный детектив сам подстраивал преступления, — довольно говорила она, искоса поглядывая на меня, — выдумал Мериду Данброх, местную злодейку, — она повернулась ко мне лицом. — А что? В газетах написали — значит, правда, — еще ближе, низким шепотом. — Обожаю прессу… — легко провела пальцами по волосам, — …и все ее сказки. Она дразнилась, усмехалась, играла со мной в какие-то одной ей известные игры и хуже того: возомнила, что у нее есть какая-то власть надо мной. Черти в ее глазах танцевали и манили за собой. — Я докажу, что создала несуществующую личность! — слишком громко. — Господи, да покончи ты уже с собой — меньше усилий. Она думала, что победа у нее в кармане, поэтому продолжала издеваться своим нахальным тоном: — Ну же, давай. Ну, ради меня, — подначивала она, а затем сорвалась на слащавое пение: — Пожалуйста-а-а-а! Ее крик в буквальном смысле выбил меня из колеи. Я не знал тогда, не знаю и сейчас, да и вряд ли когда-либо узнаю: отчего при любом столкновении с этой женщиной мое хваленое ледяное спокойствие катится ко всем чертям. В какой-то дикой ярости я схватил Мериду за талию, сгребая ее в охапку, а затем наклонил над парапетом, всерьез задумываясь над тем, чтобы сбросить ее с крыши. — Ты сумасшедшая, — прошептал я. Та откинула голову назад и рассмеялась: открыто, заливисто, слегка с хрипотцой: — Только что догадался? Я сделал сильный выпад вперед, комкая пальцами легкую ткань рубашки; мне хотелось, чтоб она испугалась, задрожала, но ей было все равно. Она только ухмылялась и с приторной жалостью говорила: — Впрочем, я могу тебя мотивировать, — эта фраза заставила меня насторожиться. — Не умрешь ты — умрут твои друзья. Сердце внезапно рухнуло вниз. Я никогда за себя не боялся, что стоила моя-то жизнь, которую, скорее всего, спасут, благодаря моему брату Майкрофту и одному очень смышленому патологоанатому Туоф. Я выпустил ее из своих объятий, да и не до нее мне сейчас было. — Итан? — так, что подтвердится. Мой лучший друг сейчас под прицелом снайпера. Она кивнула головой, а затем, ухмыляясь, продолжила: — И все другие тоже… Следующая догадка: — Миссис Разенграффе? — хозяйка квартиры на Бейкер-стрит тоже в опасности. — Все другие, — сделав акцент на первом слове, бросила Мерида. — Ты так и будешь по одному перечислять? — Бани Лестрейд, — это последнее, что у меня оставалось. — И-и-и…? — протянула она. Я оцепенел. Она не могла добраться до моей семьи, иначе сказала бы «родственники», да и Андерсона захватить тоже слишком глупо. Пока я рассуждал, ловкие пальцы расстегивали пуговицы на пиджаке и стянули его, оставив меня в одной рубашке. — Ты снова разочаровал меня, — свистящим шепотом говорила Мерида, опаляя своим горячим дыханием шею. — А как же милая мышка Туоф? — Что? — я искренне не понял, почему она. — Это же всего лишь Туоф. Зачем ее? — «Всего лишь Туоф», — перекривляла она. — Только такой бесчувственный сухарь, как ты, — она уперлась тонким пальчиком мне в грудь, — смог бы недооценить женщину, которая любит. — Любовь? — я не поверил своим ушам. Мерида Данброх, коварная, как сам дьявол, жестокая и бессердечная собирается говорить со мной о мифической любви? — Но… — Замолчи, — немедленно возразила она, поднеся палец к моим губам. — Ты думаешь, что презираешь это чувство, как и другие человечьи радости, но это не так, — она говорила сбивчиво, жарко, задыхаясь этими словами, будто они все это время вертелись у нее на языке. — Ты боишься ее, ты боишься даже произнести это вслух. Сантименты… Я покачал головой: — Это… — жестко, стараясь скрыть внутреннюю дрожь, — опасный недостаток. Химический дефект, ведущий к проигрышу. — Тот, кто проиграл, на самом деле победил, — прошептала она одними губами. — Истина, которую вслух никто никогда не скажет. Она стояла здесь, со мной, на крыше, но в то же время ее не было. Она смотрела будто сквозь меня; видела другие миры, вещи, которые объяснению не подвластны. Будто я — не Джексон Фрост. Будто она — не Мерида Данброх. Будто это все не с нами, не наша жизнь и не наша игра. — Впрочем, — голос стал тверже — нужно доигрывать. — Подтверди свою теорию, — кивок в сторону парапета. — Четыре пули, четыре снайпера, четыре жертвы — ход пьесы ничто не прервет, убийц ничего не остановит… Она приблизилась к моему уху, прошептав: — Разве что, зрелище твоего полета. Она стояла сбоку, в то время как я глядел на Лондон и осознавал, что без Туоф вся моя афера с мнимой смертью будет бессмысленна. Ее губы озарила поистине дьявольская усмешка: — Ты можешь стукнуть меня, можешь сбросить крыши, что угодно делай, — говорила Мерида, бурно жестикулируя руками. — Мои люди в любом случае нажмут на курок, и четверым твоим друзьям придет конец. — В ее глазах черти пустились в пляс. — Даже мышке Туоф. Ты же не думал, мой сладкий, что она останется невредимой, чтобы, в случае чего, подтасовать факты? Вот и все. Она знает. Она догадалась и теперь считает себя победительницей. И, так и было, какие-то минуты нашего с ней противостояния полностью принадлежали только ей. Минуты победы и моего отчаянья. — Так что, умрут все, если только… — Если только я не спрыгну с крыши, завершая твою сказку, — я проговорил это вслух, закончив предложение за нее. Она подалась вперед, ко мне, пристав на носочки, пощекотала носом мои белые волосы, а затем прошелестела: — Согласись, возбуждает? Она быстро прикоснулась к моей шее горячими губами, оставив на ней метку. Едва ли я мог ненавидеть ее больше, чем в этот момент. Потому что легче и правда с крыши сброситься, чем стереть эту отметину. Я становлюсь на парапет, как-то отдаленно чувствуя, как ветер проникает под тонкую ткань рубашки и отдается тоненькими иглами на коже. Между нами — особенная связь. Прочная, практически материальная, практически ощутимая руками. Какой-то отстраненный взгляд в ее сторону — она стоит молча, пытается шевелить малиновыми губами, хочет что-то сказать. Но молчит. И это убивает. Молчание бьет по ушам, точно хлыст, и мешает сосредоточиться. Сосредоточиться на чем? Она такая странная сегодня. Как будто ее хорошенько встряхнули, высыпали всю желчь, а затем, пустую, напичкали какими-то странными истинами. Потом на нее надели маску, засунули на парапет — держи, Фрост, играй-развлекайся. И мне хочется падать с крыши. Не хочется очищать свое имя, спасать своих друзей. Мне хочется, мне нужно, на уровни жажды нужно узнать, что творится в этой голове. Думай, Джек, думай. Ответ лежит у тебя перед носом — вот он, видишь, протяни руку, ощути его, убедись, что он существует. «За каждый неверный ответ проигравший будет платить» Глупые игры. Глупые смешки. Глупые касания. Глупый-глупый-глупый Джек. «Я просто развлекаюсь…» Жар. Много жара. Жидкое пламя в руках. Согреть? Обжечь? Спалить? Как много вопросов. Думай. Думайдумайдумай. «Всего лишь Туоф» Яд. Желчь. Ехидство. Слишком много всего. «Убийц ничего не остановит…» Я пытаюсь найти ответ, я ищу его везде, я знаю, что он есть, что он существует. И нахожу его. Из груди вырывается безумный смех. — Что? — кричит Мерида. — Я что-то упустила? Я спрыгнул с парапета, широко улыбаясь, совсем как она, и стал подходить ближе. — А, может, убийц все же что-то остановит? — говорю я слишком весело, чтобы это смотрелось правдиво. — Какой-нибудь код, слово, цифра? — Я сделал круг вокруг нее, как это делала она сама — кружась и забавляясь. — И не нужно мне умирать, если у меня есть… - я позволил себе игриво вздернуть бровь, - ты. Черты в глазах Мериды снова ожили и затанцевали, губы сложились в немое «О». — Думаешь, я приказ свой отменю? — она мне не верила. Нет, не так: «она не понимала». — Думаешь, ты принудишь меня к этому? Я остановился напротив Мериды, взяв ее двумя пальцами за подбородок. — Ты не хочешь моей смерти… Потому что она — не Мерида Данброх. А я — не Джексон Фрост. Хоть наизнанку вывернись — здесь нет ничего настоящего. Здесь есть только… — Игра, — прошептал я. — Мы ведь все еще играем? — Что с тобой играть, — она покачала головой, не отрывая взгляда. — Ты скучен и зауряден. Потому что ты на стороне ангелов. — Не-е-ет, — слишком сипло, скрывая какое-то ликование. — Я — второй ты. Брошусь в огонь и в воду, весь мир сожгу, если нужно будет. Захочешь встретиться в аду, я прибуду туда раньше, чем ты. Она смотрела на меня своими широко распахнутыми голубыми глазами, и в них я видел все: чертей, их танцы и свое отражение. Так же, как она в моих — саму себя. — Конечно… Нет, ты не зауряден… — говорила даже не мне, самой себе, пытаясь осмыслить. — Ты — второй я… Второй я… Я не уловил момент, когда сделала какое-то странное движение рукой, я лишь услышал шелест. Так шелестит ткань брюк, упав на землю. Она стояла предо мной в одной рубашке и с осознанием: Черти у нас на двоих. — И это еще не все, — продолжил я, сглотнув. Если эта догадка окажется неверной — потеряю больше чем все. Я протянул руку к ней, едва задев подушечками пальцев шею. Проделал тоненькую дорожку до ключицы, замер у первой пуговки. — Ирэн Адлер… — свистящим шепотом. Одно движение — пуговка слетела. — Туоф… — еще одна пуговка. — Большая игра… — еще одна. А затем резко разорвать все остальное в клочья. — Тебе все это не нужно было. Оливковая кожа покрылась сотнями мурашек: то ли от ветра, то ли от моих прикосновений. Мерида хотела вставить что-то свое, но я ей не дал. Приблизившись к самому лицу, почти касаясь носом ее щеки, я прошептал: — Тебе нужен был только я, — одним движением руки рубашка слетела с плеч ненужной тряпкой. — Ненужная игра проиграна… Вот и все. Напоследок я мог позволить себе погладить ее скулу, зарыться носом в ее волосы — просто потому, что можно. Просто потому, что последняя грань стерта. Просто потому, что я не мог остановиться. Прикрыв глаза, она вдохнула, а затем заявила: — Только не говори мне, что я одна такая. Только не говори мне, что ты сейчас найдешь в себе силы уйти. Если это так, то забирай свою победу. Ее слова резанули мне слух, но тогда это было уже неважно. Тогда я уже все понял окончательно. Понял и со всей силы впился ей в губы. В этот миг все вдруг исчезло. Прекратило свое существование. Мир взорвался тысячами мелких осколков. И тогда все вдруг стало таким неважным: где чьи губы, где чьи руки, кому жить, кому умирать и кто в итоге победил. Абсолютно неважным. Чувствуешь, город рушится и все трясутся? А мы все еще живы.