Cancer.

В тусклом дневном свете и размытых сюжетах их прошлого Фенрис видел некий подвох. Он знал, что каждое утро, когда губы Хоука неуверенно дрожат в полуулыбке, что каждый взгляд, который его возлюбленный бросает в пустоту неизбежного будущего, какая-то тайна будет скрыта в этих жестах, какая-то загадка останется не раскрытой. Но еще не знал, что его обманули с самого начала, позволив влюбиться в черные кудри, заливистый смех, в загорелую кожу и карие глаза Гаррета Хоука, которому суждено умереть не так, как это бывает в старых добрых сказках, под руку со своими любимыми. А начиналось всё легко; их воспоминания - одна и та же фотография, обрамленная в разные рамки. Свою Фенрис разбил. С треском об пол. Звук разбитости и хрустальной меланхолии - заполнил само сознание эльфа. Он собирает осколки, в которых отражены их прошлое, настоящее и будущее, их жизнь, его руки окровавлены, ему всё тяжелее дышать и тяжелее дышать. Он закрывает глаза, жмурится от неприятных ощущений. Открывает. И находит себя в прошлом. Мерриль укуталась в длинный, широкий шерстяной шарф зеленого цвета, что было странным, учитывая жару этого лета. В этом месте, на котором представление о мире у детей заканчивается там же, где начинаются стальные прутья забора; в этом месте, которое и есть для Фенриса - весь мир; в этом месте, где правят взрослые и даже у четырехлетнего ребенка - тяжелый взгляд и серьезные мысли; одним словом, здесь - в детском доме на улице Крови - единственным ребенком была Мерриль. Её имя знали все, со своими странностями она стало особо знаменитой, но разговаривать с этой девчушкой не решался никто. Фенрис был её единственным другом. Пускай он и не признавал их дружбу долгое время, в первый месяц, держась подальше, а во второй, пытаясь обидеть девочку "дружескими мелочами", вроде держаний за ручку и обеда за одним столом, к концу года эти "котёнок" и "щенок" - всё же стали самыми близкими друг другу существами. Фенрис смотрел на нее, хмурясь исподлобья, и всем казалось, что он её осуждает не больше, чем остальные. На самом деле тех, Других, просто не учили смотреть в глаза. А глаза эльфа были полны родственной, братской теплотой и каким-то родительским беспокойством. Он стоял за ней, защищая от плевков в спину, оттаскивал за руку от опасностей (какие только могут быть в воображении детей), а иногда караулил дверь в её комнату. Первая - так называли её Другие между собой, за рождение в первом числе января - жила одна, несмотря на наличие еще трех свободных постелей в комнате. Именно таким образом детдомовцы отказались не только от Мерриль, но и от возможности стать лучше, раньше, чем какая-то семья возьмет их к себе под крыло. Путь до её обители не казался Фенрису изнуряющим и долгим; возможность прогуляться от мужского крыла до женского в полной тишине - если не считать сопения и храпа, смешанного с редким хихиканьем отдельных "бунтарей" - казалась небесной манной. Так и только так, он мог видеть истинное лицо своего жилища (но никак не "дома"), и пытаться выдернуть ниточки из зашитых хозяином и надзирателями* глаз. Здание это выглядит поразительно ущербно,- пускай он и видел только крыши других домов, да замки в книжках с картинками, которые показала ему когда-то Мерриль,- будто у владельца этого заведения нет либо сердца, либо денег на отстройку или хотя бы некоторое подобие декора. Но его не тошнит от этой пресловутой дикости, разорённости места и душ, отсутствия волшебного ящика, он не мечтает знать больше и жить лучше, по другим правилам. В отличие от Первой - он был здесь столько, сколько помнил себя; и ему было спокойно существовать с мыслями о том, что этой территорией в тридцать шесть соток и ограничивается весь мир. Факты - больно режущие по венам штуки - заставили его поседеть от ужаса. Вместе с приездом Данариуса, его обходом владений и мерзким старческим голосом он впервые услышал, что площадь Земли 510 100 000 км²: -Сколько же тогда людей существует помимо меня? -Более 7,1 миллиардов человек, мальчик. Чувство уникальности стало сомнительным, в этих цифрах Фенрис терял самого себя; его ночным хобби стало пересчитывание звёзд на небе, но, даже считая луну, получалось меньше, чем людей на Земле. Эти мысли было тяжело хранить в себе, тяжело было понимать безграничность этого мира, который навсегда оставался для него запретным. Он не знал другой жизни, не хотел знать, но что-то в его сознании перевернулось. Он начал задумываться о том, что такое свобода и какого тем, кто живёт по другую сторону решетки. Трава там - не зеленее, это он знал точно. Но правила другие - об этом рассказывала Мерриль, пришедшая из того мира в сознательном возрасте, она казалась мудрецом, а её странное поведение - платой за бесценные знания. -Маргаритка, - Фенрис не мог окликать ее заржавелым куском напоминания о прошлой жизни, не мог обращаться к ней по имени, которое дали в семье. "Мерриль" казалось слишком грубым и резким; он дал ей имя тех немногих цветов, которых видел в жизни, название которых знал, аккуратный запах, которых не дурманил, а приносил немного ясности в его жизнь покинутого ребенка, в которой разобраться самому - не легко, - их ведь... очень много, да? -О ком это ты? - Она улыбается, и улыбается весь мир. Даже от ее голоса исходит улыбка, распространяющаяся по всей комнате и звонко отбивающаяся от лампочки и окон. В её руках тонкие желтые ниточки с разнообразными висячими украшениями, она перебирает их, рассматривает, как свою сеть паучиха,- не знаю, о ком, но если правильно думаю, то о людях. -О них. -Прости, правда, прости, если расстрою тебя. Но я не могу сказать действительно ли их так много, или нет. Я видела не всех, только небольшую часть, потом некоторые умирают, а некоторые рождаются - не посчитать ведь.- Странное украшение в её руках, упало вниз, но она лишь перешагнула через него, будто так и должно быть. Теперь её внимание переключилось на тумбочку, на самодельный калейдоскоп, стоявший на ней, остроухая решила протереть линзу, показывая свои качества хозяйки в самом ленивом и легком из путей. -Об этом я знаю.- Его голос звучал обрывисто, глухо и жестко, неимоверно серьезно для ребенка шести лет,- но, сколько их - таких же, как мы? Её движения на минуту приобрели совершенно другой характер, легкости Одри Хепберн было уже не видать, таким тяжелым камнем на её плечи пало отчаяние и сосредоточенная мысль. Мерриль видела много брошенных детей. Много других дет.домов. Прежде, чем ее взяли сюда. Врать - она не могла и не хотела, но увиливать от ответа - могла, чуть ли не на профессиональном уровне. -Таких, как ты, Задумчивый, я уж точно не встречала. Этот ответ устраивал обоих. Но еще куча вопросов было предназначено для Первой. И лишь один ответ оказался достаточно исчерпывающим. Лишь один, смог превратить мир из вопросов и сомнений, в желание, в цель бороться и обрести свободу. Обретая вместе с ней - весь мир. Которым не была для Фенриса планета Земля, но которым стал для него Хоук. -Хочешь узнать всё, как это там говорится, из первых ртов?