Бесит

Сказать, что Илью Курякина было легко взбесить, значит ничего не сказать. Русский строго придерживался правил, потому что как только его начинало заносить за хлипкие рамки дозволенного, он уже не мог остановиться. Уши закладывало, руки сжимались. Илью начинало буквально трясти. Но, справедливости ради, надо сказать, что он действительно старался контролировать себя. Да и вообще, слово «стараться» было его вторым именем. А то, что Илья порой всё-таки не сдерживался и загорался, это дело уже совсем другое. Вот и сейчас было так же. Илья смотрел на Соло, буквально испепелял его взглядом, а тому хоть бы хны. Лишь растягивал свою приторную усмешку всё шире и шире. И Илья ведь знает, что специально. Что Соло сейчас ржёт внутри себя над ним от всей души, и это бесит русского даже больше, чем если бы американец говорил всякие гадости. Так он хотя бы примерно знал, о чём именно этот самодовольный козёл думает. На наружность самодовольный козёл выглядел так, будто знал всю подноготную Курякина. Знал даже лучше его самого. Словно каждый момент жизни перебирал. И Илья представлял это так живо, будто видел сам. Видел, как Наполеон сидит в кожаном кресле, непринуждённо шлепает стопку папок на стол, после чего начинает с толком и расстановкой изучать каждую страницу. И в момент, когда лицо Соло становится чуть более преисполненным самомнения, чем обычно, Илья понимает, что тот наткнулся на его очередную неудачу. Дальше Наполеон выхватывает её, смакует, запоминает и кладёт в сторону, чтобы собрать потом всё-всё накопленное в свою личную коллекцию и махать ею перед носом у русского. Ведь это так весело. Вот тут Илья не мог выиграть своего первого противника по дзюдо долгие полгода. Вот тут Илья допустил гибель гражданского лица на задании. И так вплоть до не завязанного вовремя шнурка на левом ботинке. — Пасть свою закрой, – зло цедит каждое слово Курякин. В уши начинают заливать раскаленный воск. Он практически на грани. — Какие мы грубые, – деланно отмахивается Соло, будто не перед ним сейчас сидит русский, доведённый до белого каления. И не ему в скором времени грозит сотрясение мозга. Ещё чуть-чуть, и Илья действительно проломит Наполеону череп. Не специально, нет. Но чем дольше вскипает Курякин, тем выше вероятность того, что он не рассчитает свои силы. И если захочет просто дать по морде, то может ненароком убить. А ведь всё дело в том, что Илья боится. Боится, что Соло узнает о нём то, чего сам Илья в себе и не подозревает. Ловит на себе его взгляды и никак понять не может, что с ним не так. Ему чудилось, что Наполеон буквально говорил всем своим видом «а я вот всё знаю, знаю о тебе даже то, что ты сам о себе не знаешь». И это мнимое чужое преимущество, которое Курякин придумал сам, выводило из себя почище любых других действий Наполеона. Тому фактически и делать ничего не надо было. Достаточно только взглянуть. — Скажите, мистер Курякин, – непринуждённо начал Соло, отведя глаза в сторону, хоть их лица и были буквально в двадцати сантиметрах друг от друга, а Илья всё ещё продолжал прожигать его ненавистным взглядом. – Когда вы впервые почувствовали влечение к собственному полу? Проходит минута, Илья ничего не делает, и даже ни один его мускул не двигается только потому, что он просто-напросто не понимает вопроса. — Чего? – злобно переспрашивает он. Злобно скорее от того, что сидит на взводе уже три с лишним минуты, а не от самого вопроса. Да и до Ильи в таком состоянии мало что доходит. У него перед глазами уже вот-вот от ярости начнёт всё плыть. Наполеон смотрит на него прямо, даже не моргая, когда рука недвусмысленно оказывается на внутренней стороне бедра Ильи. Тут не дошло бы уже только до идиота. Курякин идиотом не был, но на этот момент очень захотелось таким статься. — Вечно бесишься по поводу и без, – всё тем же тоном продолжает Соло, поднимая руку всё выше и выше. – В чём дело, а, большевик? — Хватит! – рявкает Илья, хотя ему достаточно дать Наполеону в морду, чтобы тот остановился. Но вместо этого он сжимает кулаки до треска ткани под пальцами. Ладонь у Соло широкая, увесистая, горячая. Прикосновение от неё как один бесконечный ожог. Курякин знает, что нужно что-то сделать. Оттолкнуть, ударить, что угодно, пока всё не зашло слишком далеко. Ещё чуть-чуть, и будет уже поздно. И Илья думает об этом, крутит бесполезную мысль, пока рука Соло неумолимо движется вверх. Курякин становится этому безмолвным свидетелем и смотрит на Соло так, будто это именно то, что ему нужно делать, чтобы всё прекратилось. Чужие пальцы очерчивают его ширинку, и в это мгновение Илья понимает, что вот оно – фиаско. Возврата уже не будет. Через ткань штанов в ладонь Наполеона упирается вставший член, и Курякин беззвучно ухает в омут безумства с головой. Он подхватывает Наполеона так быстро и резко, что тот даже не успевает отреагировать. Приваливает к стене, практически выбивая из него воздух. Прижимается к лицу в жесте, больше похожем на удар головой. Они кусаются, почти дерутся, и черт его знает, как не убили друг друга, пока добирались до спальни. У Ильи перед глазами всё плывёт и пляшет. Он не знает, что нужно делать, в голове только и слышен стук. Он исступленно совершает какие-то действия, кусает-целует, оглаживает-сжимает. Всё это куда больше походит на ещё один спарринг между ними, а Илья обожает спарринги. Любой боец будет доволен хорошим боем, вот и сейчас русскому было чертовски хорошо. Он буквально втрахивает Наполеона в матрас, заламывает руки, подминает под себя, заявляя права на собственное превосходство и преимущество. Соло в свою очередь ему не даётся – выворачивается, кусается и тяжело дышит на ухо. Илья не знает, сколько это длится, но когда он просыпается утром, то всё тело ужасно ноет, хоть сейчас это и приятное ощущение. — Грохот был слышен на весь этаж, – спокойно сообщает Гэби, читая газету на диване. Курякин в этот момент лежит к ней спиной и искренне мечтает о смерти. — Пиздец, – еле слышно ругается он на русском и вздрагивает, когда голос Соло раздаётся совсем рядом, почти над ухом. — Ещё какой. Илья едва ли не подпрыгивает, садясь на кровать в одно движение, чувствуя, как его опять начинает колотить. Наполеон неспешно потягивается, слегка морщась от дискомфорта в теле. — Давай и впредь направлять твой гнев в столь продуктивное русло. Мне понравилось, – и, конечно же, подмигивает в конце. «Чёртов американец» – думает Курякин, но почему-то улыбается краем губ в ответ. Кажется, теперь для того, чтобы на него взбеситься, Илье нужно нечто более существенное, чем просто взгляд.