Раз-два-три

Мария стремительно идет по служебным коридорам, не замечая, как с каждым шагом ускоряется, практически переходя на бег. Языком пламени проносясь мимо столпившихся в проходах коллег, она уже не замечает ни неожиданных вздохов, ни недоуменных взглядов. Застывший, оледенелый взгляд устремлен в одну точку и никуда. От сцены и до гримерки. Эта дорожка протоптана бессчетным количеством шагов актрисы, раз за разом оставлявшей свое творение умирать в софитах под звуки колыбельной. Хлопок двери отзывается гулким эхом, и в мгновение на гримерную обрушивается тишина. Здесь темно. Прожекторы больно обжигают глаза, а она не любит яркого света. И Гелла не любит. Не любила… Лагацкая бесшумно отодвигает табурет и садится на самый край, почти вплотную придвинувшись к барбаретке. С гладкой поверхности зеркала смотрит та, с кем она пытается ужиться уже около года. Копна рыжих волос, белоснежные клыки, блестящие даже сквозь саван петербуржского вечера глаза. Уставший взгляд борется с тяжестью накладных ресниц, отстраненно оглядывая холодное отражение: полураскрытые губы, вытянутая шея, изящные руки и тонкие пальцы, перебирающие блестящие бусы. Длинные черные нити по-хозяйски обвили хрупкую кисть, обездвижив и покорив. Почему? Отражение усмехается. Этот вопрос в стенаx Мюзик-Холла уже стал риторическим. «Почему?!» - вопрошает Фрида, испуганно глядя по ту сторону стекла, на Елену Романову, машинально сжавшую в кулаке шелковый синий платок. «Почему?» - Воланд смотрит на Ивана Ожогина из-под сдвинутых черных бровей, стараясь игнорировать подарок очередной поклонницы своего оппонента – ярко-желтые розы, слишком отчетливо выделяющиеся на его безукоризненно черном пиджаке. «Почему?» Гелла не знает ответа. В уверенном взгляде зарождается испуг. И та, что сидит в глухом помещении, закрытом от сотен любопытных глаз…в замешательстве. Она смотрит на застрявший в стекле образ. Мертвый. «Верю! Эти глаза не лгут… Поймите, что язык может скрывать истину, а глаза – никогда». У немногословной музы слишком живой взгляд для вампирши, лишенной своего «дара». Зачем он убил? Жар поднимается в районе солнечного сплетения, борется с дыханием, обжигает горло. При одной только мысли о Воланде перед глазами всплывает статная фигура в черном плаще с безнадежной темнотой синих глаз, и щек актрисы достигает уже лишь легкий румянец. Смущение, страсть, ярость? Обида. Ожогин… Широкие плечи, стянутый в тугой хвост белесый парик и два метра роста, с высоты которого смотрел сам Сатана, когда позволял себе повернуться. Таким его знала Гелла, совсем оцепеневшая в своем четырехугольном заточении. Муза металась, рвалась, беззвучным криком воздавала дань раскаленной тишине, но оставалась неподвижной. «Тебя не слышат, не видят. Ты мертва. И воспоминания твои исчезают вместе с тобой» - Мария повела бровью и несколько приподняла голову. Намек на гордость. Актер имеет тысячи сторон медали, но Гелла знала лишь одну. Воланд чаще всего стоял к ней спиной, и та могла лишь чувствовать напряжение. Но иногда он все же подпускал. Он позволял быть его тенью, служанкой, бесшумно ступающей след в след, но когда сам Дьявол шел с ней под руку, оставаться не более чем ручным зверьком, никак не спутницей. Он растаптывал ее с каждым ударом каблука начищенных туфель об пол, медленно травил с каждым па этого дьявольского танго… Живая не могла сдержать улыбки и даже легкого смешка. Безукоризненный мессир… Она видела его в танцевальном зале. Ни намека на гордость, и в зеркале, и на паркете – просто Иван и такой чужой танец… «Пять-шесть-семь-восемь! Ваня!!- Дмитрий рыкнул и непонятно, кто еще сейчас был воплощением преисподней. Глубокий вдох.- Неужели это так сложно? Раз-два-три-рука!- хореограф уверенно продвигается вперед и резко, но элегантно выставляет руку.- Пять-шесть-семь-стоишь!» Иван действительно остался неподвижен, и только рассерженный взгляд метнулся в сторону легко скользящей по паркету пары Лагацкая-Калабаев. «Еще раз! И поаккуратней с Наташей, пожалуйста». Мартынова испуганно оглянулась и, перестав потирать свои покрасневшие предплечия, попыталась подняться. Воланд среагировал мгновенно: раз-два-три, и сильная рука в мгновение ставит королеву на ноги. «Прости…» -Маша, поклоны! Звонкий женский голос выдернул актрису из тумана воспоминаний. Она вздрогнула и резко развернулась к источнику звука, но у приоткрытой двери ее ожидала только полоса неяркого света. Последний взгляд на зеркальную гладь… Еще не Гелла и уже не Маша делает шаг, близкий к восстановлению недостающего звена в бесконечный сценический круг. И вот уже сердце бьется сильнее, не то от сбившегося по пути дыхания, не то образ сполна берет верх после своей обесцвеченной пытки. Из зала Лагацкая забирает с собой пару букетов и знание траектории стука каблучков. «Черт с тобой, иди к нему…» Шаг. Софит. Еще один. Рыжая ослеплена по большей мере ощущениями, которые вдохнул в нее этот свет. Со сцены вид совсем другой, и в том числе на седоволосого мужчину в черном костюме. Шаг, еще шаг. Воланд отпускает руку Марго, пытаясь продлить в воздухе это мгновение, зацепиться за шлейф ее духов, еще раз коснуться кончиками длинных пальцев мягких каштановы кудрей, но вместо этого заполучает чужую холодную ладонь. Хрупкие женские пальцы накрывают металл перстней и цепляются за свою черную ниточку бус – единственную преграду, без которой было бы гораздо проще. Начинается их мелодическая линия, которой суждено закрыть занавес. Повороты даются с трудом, и Воланд перехватывает тонкое запястье своей музы, когда та норовит оступиться. Гелла нервно хватает сжатый воздух, когда глядя в ее потерянные глаза, он приводит в движение связующую их нить. -Раз… Рука властно делает первый оборот, притягивая девушку ближе. -Два… Гелла мужественно переносит укол статического электричества, когда их пальцы соприкасаются, а в голове бегущей строкой проносится: «…молю, мессир…молю…» -Три! Воланд не рассчитывает силу, и блестящие шарики зеркальными осколками рассыпаются по краям сцены. От неожиданности девушка бросается поймать один за другим срывающиеся с веревки бусины, беспощадно выбивающие из нее «жизнь», но вместо этого сама оказывается пойманной в объятия своего партнера. Но не чувствует. Она снова ускользает, срываясь с короткого поводка… Вдох. Аплодисменты становятся все звонче, а виноватая улыбка Ивана отчетливее. Дышать, Маша, дышать…