***
Гакт вошел в палату и замер на пороге. Внешне он был абсолютно спокоен, только вот букет в руке почему-то слегка дрожал. Она лежала на кровати, будто бы спала. Гакт подошел к ней и осторожно коснулся ее руки. Рука была очень тонкая, бледная, пальцы казались неестественно длинными. — Томоко… — тихо позвал Гакт. Она медленно открыла глаза и взглянула на него. — Это ты? Это сон? — Нет. — Гакт изобразил улыбку. — Это я. Я получил твое письмо. — Хорошо, что ты пришел, — улыбнулась она.***
Томоко училась в университете. Каждый вечер после занятий Гакт встречал ее у ворот и вел ужинать или просто бродить по городу — как получалось. Иногда он оставался у нее на ночь: она снимала комнату недалеко от университета. Гакту казалось, что между ними все очень легко и просто, и он продолжал держаться за этот мираж, когда стали появляться проблемы. Первая дымка влюбленности рассеялась, и оказалось, что планы на жизнь у них слишком разнятся, чтобы можно было остаться вместе навсегда — как бы им того ни хотелось. Томоко все больше уходила в учебу; Гакт тоже строил планы на будущее и собирался со временем уехать. Конечно, пока они были вместе и не позволяли будущему мешать своему своему счастью, но будущее неумолимо наступало.***
— Как ты живешь? — спросила Томоко. — Я имею в виду… У тебя есть… кто-то? — Нет, я один пока. Когда-то давно я женился, но не сложилось. — Гакт помолчал. — А ты? Муж? Дети? — Только первое. — На ее бледных щеках проступил румянец. — Он очень хороший. Занимается дизайном. С детьми… не получилось… Она говорила тихо, так что Гакту приходилось наклоняться к ней, чтобы разобрать слова. Иногда она обрывала себя на полуслове — переводила дыхание, было видно, как ей тяжело дается этот разговор; но на лице ее сияла самая искренняя и теплая улыбка, глаза блестели; она внимательно смотрела на Гакта, разглядывала его. Гакт попытался предложить ей помолчать, но она замотала головой. — Я столько лет тебя не видела… Как ты не понимаешь! — Она вздохнула и вдруг сказала совсем другим голосом: — Ты совсем не изменился. Я как будто опять там… тогда… Спасибо тебе, что пришел. Я даже не знала, писать ли тебе. Вдруг ты меня не помнишь… Гакт прижался губами к ее руке. Он хотел бы просто отвернуться — чтобы она не видела его слез, но ограничился этой небольшой хитростью. Он чувствовал на себе взгляд Томоко, и ему все труднее было совладать с собой и держать лицо. — Как ты можешь думать, что я тебя забыл? — выдавил, наконец, он, прогнав слезы. — Я, конечно, не самый верный бой-френд на свете, но на память никогда не жаловался. — В любом случае… Я просто хотела сказать: спасибо. Правда. Я очень рада, что вижу тебя теперь… Томоко улыбнулась ему сквозь слезы. Гакт наклонился к ней и поцеловал в губы. Она едва ощутимо отозвалась на поцелуй. — Прости, что уехал тогда. Я… не должен был тебя оставлять.***
Что с Томоко стало что-то происходить, Гакт заметил сразу, но поначалу не придал этому значение; да и сама она не тревожилась: все можно было объяснить банальной усталостью, переутомлением, ведь у нее учеба и работа, и такая насыщенная личная жизнь! По-настоящему он испугался, когда однажды среди ночи она разбудила его и сказала, что ей очень плохо, и попросила отвезти ее в больницу. Она так и не смогла объяснить, что именно с ней не так. Бледная, с трудом двигающаяся, она хныкала, как ребенок, и говорила, что ей больно: «Везде… Все болит. Все!» Диагноз прозвучал похоронным звоном. Когда ты едва закончил первый год обучения в университете, такое известие кажется приговором. Все ее планы на жизнь рухнули в одночасье. Первое время она металась и плакала, готовая не то сдаться, не то бороться — чего бы то ни стоило. Для Гакта это означало одно: он должен быть рядом, заботиться о ней. Со временем Томоко оправилась. Ей назначили лечение, и это придало ей сил. Она приняла решение: она хотела жить и готова была бороться до конца за осуществление этого желания. Вторым ее решением было порвать с Гактом: она прекрасно видела, что мешает его планам. Он не показывал виду — может, и сам пока не понимал до конца, что связан теперь по рукам и ногам; но все чаще она видела, что он задумывается, что ему тяжело сидеть около нее, когда весь мир только и ждет, что его. Томоко знала его амбициозность и инстинктивно понимала, что пока он с ней, потому что любит ее и считает такое положение вещей правильным, но со временем…***
— Не говори глупостей! — Томоко даже повысила голос. — Ты не мог сидеть около меня всю жизнь. Ты бы никогда этого мне потом не простил. Ни мне, ни себе. Мы же еще тогда об этом говорили. Гакт встал и заходил по палате, нервно кусая губы. — Да, ты права, — вздохнул он. — И все-таки. Тогда… Мы были очень молоды для таких решений. Теперь же я думаю, можно было бы что-то сделать… Найти компромисс. Я бы мог увезти тебя в Токио! Я… Ты… — Не надо, милый, — сказала она очень тихо, но твердо. — Если бы я знала, что ты будешь так грызть себя, я бы не стала тебе писать… Конечно, мы были очень молоды и наивны. Да. Но все же… Я ни о чем не жалею. Я прожила так долго! И ты, ты столького добился. Ты бы променял все это на жизнь со мной, там, тогда? И разве это было бы справедливо? — Прости меня… — Он опустился на пол рядом с ее кроватью и целовал ее руку, уже и не пытаясь сдержать слез. — Ты права, наверное… И все-таки… Я так виноват… Прости меня…***
Гакт с трудом поднялся на ноги. Голова гудела, перед глазами прыгали красные точки. Руки больно саднили, дышать было тяжело. Он тупо уставился на свои ладони. Кусок асфальта застрял в коже, и Гакт с тем же тупым выражением, не обращая внимания на боль, стал выковыривать его. Кусок не поддавался, руки дрожали, а взгляд никак не удавалось сфокусировать. Где-то там слышен был гул сирены скорой помощи. Гакт стоял на обочине, выковыривал кусок асфальта из ладони, а в голове крутилась одна мысль: жив, жив, жив. Он просто хотел покататься. И не справился с поворотом. Вечером ему позвонила Томоко. Он несколько удивился, ведь они расстались, но очень скоро все выяснилось. — Какого черта ты творишь?! — кричала она в трубку, даже не поздоровавшись. — Ты с ума сошел?! Зачем ты это делаешь?! — Как ты узнала? — глухо спросил он. — Твоя сестра мне позвонила. Что ты творишь?! Не смей! Слышишь, не смей гробить себя! Пожалуйста, не надо… Я же люблю тебя… — Я тоже люблю тебя, Томоко. И повесил трубку.***
Несколько минут они молчали. Гакт все еще держал руку Томоко в своей. — Знаешь, — тихо заговорил Гакт, — когда я их придумывал, девушек из моих историй, я всегда думал о тебе. Я бы солгал, если бы сказал, что никогда потом не влюблялся, но это все равно всегда была ты… Я имею в виду, во всех этих историях. — Я это подозревала, — улыбнулась она. — Почему-то мне всегда так казалось… — Я никогда об этом никому не говорил. Даже Ю. — Это правильно. Пусть это будет только наше… Я так рада, что у тебя все получилось, дорогой. И не надо жалеть ни о чем… Помнишь, мы смотрели тот американский фильм? Love means never having to say you're sorry.* Мне теперь так мало осталось, и я так ясно это вижу… Все теперь так просто и понятно…***
«Я была бы очень рада повидать тебя последний раз. Это такое чудо, что я прожила столько лет! И я так благодарна за это! У меня была очень хорошая жизнь, и теперь мне хочется одного: еще раз увидеть тебя. Я знаю, что ты теперь очень занят и вообще… Но если бы ты смог меня навестить… Последнее время я часто вспоминаю те дни. Я всегда хотела и теперь особенно хочу, чтобы ты был счастлив. И я надеюсь, что это так. Я — была счастлива.Томоко.
P. S. I love you». Перед уходом из больницы Гакт попросил сообщать ему об изменении состояния Томоко. Он не знал, сможет ли еще раз прийти к ней. Как и она сама, он прекрасно видел, что ей осталось совсем мало. Но все случилось раньше, чем он ожидал и надеялся: через несколько часов после его ухода ему позвонили и сообщили, что ее не стало. Гакт снова и снова перечитывал ее письмо. Когда он только получил его, ему стало так больно, будто бы в сердце воткнули иглу. Когда он увидел ее в больнице, когда они разговаривали, эта боль не исчезала, она будто бы навсегда обосновалась там, глубоко в груди, и не собиралась никуда уходить. Когда же они попрощались и он вышел из палаты, ему почему-то вдруг стало так легко дышать. Теперь же… Нет, не больно, но как-то тоскливо и глухо. Он много лет не общался с ней, даже не знал, жива ли она еще. И вот теперь… После стольких лет… Он снова и снова перечитывал ее письмо, впитывая, запечатлевая в памяти каждое слово, будто не было ничего важнее этого сбивчивого письма, полного такой неподдельной любви и тоски. Он не искал утешения в этих строчках — ему просто хотелось подольше побыть с ней, хотя бы мысленно, хотя бы так… Может, со временем он напишет ей ответ?