С высоты

Безумная толпа оккупировала весь перекресток, мешая движению людей, которые еще сохранили остатки разума. Крики о помощи, мольба о спасении, циничные замечания в адрес Господа, не предпринимающего попытки спасти своих детей — все это наполнило дорогу, по которой я бежал в центральную больницу. Сейчас мне было все равно на Бога, рай, ад, апокалипсис, а размышления о спасении и собственных грехах были последним, о чем я мог думать. Моя любимая лежала в отделении интенсивной терапии после сделанной операции на сердце. Надежды и так было мало, а теперь в ней и вовсе отпала нужда. Пока поднимался наверх, перепрыгивая через три ступеньки, на моем пути не встретился ни один человек. Коридоры были абсолютно пусты, хотя несколькими днями ранее они были заполнены людьми в белых халатах. Сами же халаты хаотично разбросаны по полу, как и другие медицинские атрибуты. В здании не было света, приходилось двигаться в полной темноте, заглядывая в каждую палату с распахнутыми настежь окнами, откуда на меня с мольбой смотрели люди. Кто-то не мог ходить. Кто-то был с полностью перебинтованными лицом и телом. Все эти ребята раньше были кому-то нужны, теперь же, предоставленные сами себе, они доживали последние минуты наедине со страхом и отчаянием. — Простите меня, — шептал я каждому, закрывая за собой дверь. Я сожалею, что ничем не могу вам помочь, но меня ждут. Она нуждается во мне как ни в чем другом. Мы встретимся со всеми вами совсем скоро. Потерпите еще немного. Поднимаясь на следующий этаж, уже порядком задохнувшись, я, наконец, нашел ее палату. Она лежала на спине, закрыв глаза, брошенная всем миром, без капли надежды. Я заметил засохшую дорожку слез на ее лице и подбежал к ней, протягивая руки. Ее глаза распахнулись от неожиданности, словно она не верила, что я вообще приду. — Ты совсем как в детстве, — засмеялся я, пряча все свои страхи за улыбкой. Я должен держаться ради нее. Последние мгновения — всё это только ради нее. — Вечно ходила и ревела, а я тебя утешал. Бледные тонкие пальцы сомкнулись на моей шее. Я поднял ее на руки, такую худенькую, что смотреть больно. — Хм… Прямо как на нашей будущей свадьбе, — хмыкнул я в ее волосы, моргая часто-часто, чтобы отогнать бессмысленную влагу. Наревусь как девчонка на другой стороне, а сейчас нужно потерпеть. Я же могу это сделать ради нее, ведь так? Она уткнулась в мою грудь, дыша спокойно и ровно. Она была безмятежна как никогда, потому что дождалась меня. Я был рядом, чтобы обеспечить ей это спокойствие в последний раз, и до конца. — Эй, малышка, как насчет того, чтобы посмотреть на мир с высоты, а? Она подняла на меня глаза, улыбнулась, обняв сильнее, чем могла себе позволить. В ответ я сжал ее в объятьях. — Знаешь, — сказал я громче, когда услышал мольбы, доносившиеся с нижних этажей больницы. Не сейчас, люди, не сейчас. Не хочу, чтобы она запомнила ваши крики. Только мой голос. Только он должен остаться в ее памяти. — Сверху открывается прекрасный вид. Закат будет хорош. Такого мы никогда с тобой не видели. Да такого вообще никто не видел! В этом есть что-то фантастическое, как думаешь? Мы поднялись на плоскую крышу больницы. Я не соврал, вид действительно был потрясающий, если не подходить ближе к краю — оттуда можно было созерцать давку, которую начали обезумевшие люди. Не позволю ей это увидеть. Мы уселись прямо в центре, взялись за руки, совсем как школьники; она положила голову на мое плечо и тихо вздохнула — тяжело ей дался этот день. Кто бы что ни говорил, а я благодарен тебе, Господи, за то, что она почти не мучилась. Мне было бы гораздо тяжелее, если бы я смотрел, как она медленно уходит, оставляя себя, частичка за частичкой. Спасибо за это. — Необыкновенный закат, любимая, — шепчу я, и мой голос перекрывает все людские крики, доносившиеся снизу. Все что угодно, только бы она не услышала. Она сильнее стиснула мою ладонь, когда все началось, и не закрыла глаз до самого конца. Какая же ты храбрая, моя девочка... А я сглупил: заплакал на этой стороне, хоть и обещал держаться, а все потому, что мне стало страшно от безумной красоты нашего последнего кровавого заката.