А если жизнь?

На каштановых волосах Анны засыпал снег. Ледяной ветер, что полз по окаменевшей земле, не осмелился дотронуться до её головы, застудить её горло, хоть как-то обидеть ведьму. Наверняка, в далекие времена её предки обнимая охапки трав, так что меж васильков и полыни виднелись одни лишь зеленые глаза, брели к своим избам и, развесив букеты чужой любви, беды и порчи садились за стол и ждали гостей. Но Анна не варила противоядия, не настаивала отвары и не помогала другим, она подходила сбоку и шептала на ухо, обнажая белые зубы и розовый язык: -Как здорово!-и всякий юноша косился на её примитивное заигрывание так, словно он первый человек в мире, по чьему загривку галопом пробежали мурашки от предчувствия счастья. Рука с длинными и худыми пальцами зыбучими песками окутывала чужую руку и чужие чувства, где вместо бахвальства и гордыни появлялась робость. Что же оставалось тем, кто стоял с ней рядом? Когда её присутствие превращало в прах всё живое? Влад посмотрел на друга. -Ладно, надоело ждать, я пошел. Пока.- сказал Макс и неуклюже сорвался с места. Ждать ему вовсе не надоело, и уж тем более похвастаться желанием побродить по гудящей от холода улице он не мог. Макс обернулся на остановку, под крышей которой Анна и Влад уже во всю целовались. Эта сцена не доказывала существования любви, преданности, в общем всего того, что эти двое вкладывали в свои действия. Макс дотронулся до ушей, потер нос не чувствующими прикосновений ладонями и чертыхнулся. Его дом, действительно, был всего в километре ходьбы, но прохожие, которые задевали его плечами, и будто бы с насмешкой отражали под различными углами горстки снежинок, не давали ему продохнуть и с большей внимательностью смотреть по сторонам и себе под ноги. Поэтому на подходе к дому он не сразу заметил мать, что стояла у входа в подъезд в тонком пальто, которое никогда не надевала в городе, без своей меховой шапки и в старых сапогах, которые она почему-то не относила на помойку. "Пожар!"-подумал Макс. -Что случилось?-крикнул он не своим голосом. -Иди домой.-ответил мать и протянула руки, чтобы затолкнуть сына в дышащий теплом подъезд. Он увернулся и перехватил её руку. -Почему ты стоишь в таком виде? -Иди домой!- прикрикнула мать, по контуру её лица разливались слезы. -Маам, что происходит? -Твоя мама просто не позволяет мне зайти к вам. Макс только сейчас понял, что слишком сильно сжимает материнский локоть и что всё это время они были не одни. Позади него стоял мужчина лет сорока, в незастегнутой черной куртке, в черном костюме с синим галстуком и аккуратным дипломатом в руке он с вызовом глядел на худую и напряженную как высоковольтные провода мать. -Может, ты меня впустишь? Макс осмотрел мужчину с ног до головы, он его узнал. Он не мог не узнать свои черты в чужом лице, черты, которые он не принимал и не понимал, как не мог смириться он с зеленым сегментом в своих карих глазах, доставшимся от матери. Как не воспринимал сейчас нотки знакомых интонаций, с которыми он прорешивал вслух задания по алгебре и химии, пока в квартире никого не было. -Ну проходи. Он дернул дверь, пропустил вперед мать и повел за собой чью-то большую и ненадежную спину. Железная дверь на третьем этаже открылась не сразу, женщина не попадала в замочную скважину и то и дело твердила. -Что тебе от нас надо? Макс прокалывал иглами каждый сустав поджарого тела, скрытого в одежде, и гадал, зачем в дни простуд, вьюг, заваленных контрольных, предательства друзей и всего прочего, чем славится зима, к его порогу подбросили шакала. Паркет захрустел под стертыми каблуками, начищенными ботинками и утепленными кроссовками, дипломат с усталостью в глазах-пряжках повалился на полку для обуви. Макс прошел на кухню и поставил чайник. -Чай или кофе? -На твоё усмотрение. Мужчина сел за стол, не пригласив хозяйку и, разглаживая пузыри на скатерти начал говорить. -Могу только гадать, что твоя мама рассказала о нашей с ней жизни до твоего рождения. Она, наверняка, опустила эпизод, когда я спас ей жизни, из-за чего мы, кстати, и познакомились,или то, как я купил ей квартиру, которую она потом продала, и ещё много всего, что должно было стать историей нашей семьи, но не стало. Макс достал из кухонного шкафа три чашки, под аплодисменты дверок он произнес. -Честно, я даже не знаю, как вас зовут.- Это была правда. Мужчина приподнял бровь, он посмотрел в сторону, верно, по плинтусу ползла мокрица, в кухню равнодушно ко всему вползала женщина. Она села напротив. -Я ничего не говорила о тебе. А квартира его по праву, так что не смей ставить её себе в заслугу. -Ничего такого не планировал. Лишь хотел поговорить с тобой и с сыном. -Надо было начинать думать о сыне шестнадцать лет тому назад, уже поздно. -Ты знаешь, почему я уехал. -Меня больше волнует, почему я не знаю причины, по которым ты не вернулся. -Макс, выйди пожалуйста. -Хорошо, но отец придет через два часа.- сказал он, испаряясь. Верно, верно, отец придет через два часа. Третий отец за 16 лет, не считая настоящего. Были кудрявые руки и лысые головы, щербатые лица и раздутые тела, подзатыльники и заискивания, поездки на рыбалку, велосипед, задыхающийся в гараже, и походы по магазинам, море, Байкал, чего только не было. Отец придет через два часа. Вечность тишины подтолкнула и бросила в кухню за стаканом воды. Мать дышала в чужой черный лацкан, истерика дергала её за уголки рта, безумие заставляло шептать: -Мы скучали. И всё забыли о существовании того другого человека, который приходил к ужину и ел, сидя перед телевизором, забыли о том, что он, вдавливая педаль газа, вез не своего сына в больницу из-за пустячного перелома, забыли про кредит, про машину, про сад, про неродную бабку, которая выкладывала перед ним банки с клубничным вареньем. Будто со стен сорвали деревянные рамки и битой сбили все напоминания о нём. Тошнота протестовала, полное непонимание происходящего сопрягалось с желанием запереться в комнате и позвонить отцу, чтобы, держа ладонь чашкой у лица сказать: -Папа, выдерни ему ноги. К чему гостеприимная учтивость, когда чужую жену поят сывороткой прошлого, втирают в её волосы пахучие масла надежды и ожиданий, когда ни надежды, ни ожиданий быть не может. Макса передернуло, он сбившимся голосом не сразу произнес: -Что ты приготовишь отцу, я уже проголодался. -Чего ты хочешь, Ен?-мать подняла глаза на высившуюся над ней голову. -Я не про него мам, я про отца. -Вот твой отец. -Прекрати, что за детский сад, вы не виделись черт знает сколько времени, сейчас придет отец, что он подумает? -Я сказала ему не приходить. Завтра он заберет свои вещи. -Маам.-Макс полез в карман за телефоном, пять звонков подряд без ответа. Наконец, номер стал недоступен. Три часа жизни и твоей жизни больше нет: не стало половины семьи, появились чужие люди, которых придется уважать, даже если они попытаются тебя принизить в твоих собственных глазах, не стало планов, будто тебя завели в кабинет врача и выпустили из него, оставив при себе все жизненные силы и веру. Три часа жизни и ты не понимаешь, почему мать милуется с тем, кого не видела тысячи лет. Он всегда смеялся над женщинами, что погружали себя в декорации драмы и любовных ожиданий. Он считал, что его мать умнее, раз все её мужья не позорили семью поцелуями посреди улицы, нелепыми словечками про котов и зайцев и прочими тяготами притворного счастья. И сейчас, когда ему меньше всего нужны перемены, они, совершенно безобразным способом являются призраками прошлого. -Ты не рад?-спросил мужчина и выпустил из своих объятий такую незнакомую мать Макса. Макс промолчал. Он налил себе в стакан воду из под крана, и вернулся в свою комнату, расплескивая бессилие. На следующее утро, отец Макса собрал вещи и, вяло пожав ладонь бывшего сына, ушел. Новый же отец лежал на диване и рассказывала его матери о том, как щедро инвесторы вкладываются в бизнес компании, в которой он работает, как он копил все эти годы деньги, чтобы дать достойное образование своему сыну, как он долго искал любимую и наследника, поменявших фамилию. Макс сидел в комнате и слушал воркование. В потрескавшемся потолке пытался разглядеть намек на ирреальность происходящего, вот на секунду он забывает о событиях предыдущего дня и думает о том, чтобы назначить встречу с Владом, вот через три секунды мать приказывает ему убраться на своей помойке. Но мгновение заканчивается и из помойки выбирается мужчина, к нему не липнут крупицы мусора и неизвестно чьи волосинки, на его груди не поблескивает грязь, он чист. Менять устои, крушить грандиозную постройку с вставками из неуважения и неприязни, которых хватает в каждой семье-нет, Макс не мог позволить себе этого, но ему пришлось поддакивать чужим ошибкам и заблуждениям, лишь бы не оказаться виновным в материнском несчастье.