Мир наоборот

Во рту чувствовался горький вкус крови. Казалось будто весь желудок порвался об сломанные рёбра, и теперь медленно стекает меж зубов на сырую землю. Трандуил лежал. Вокруг всё проросло густым сорняком и лимониум, где-то спереди, за широкой дорогой, вырисовывались высокие каменные стены. Тело болезненно ныло, шея вздулась, и от потери крови сильно хотелось забыться в глубоком сне. Он лежал так, возможно, час, согреваясь закатными лучами. Небо быстро темнело, стали вспыхивать совершенно незнакомые созвездия, усевающие небо сотнями горящих огней. Боль постепенно отпустила, оставив лишь гнетущую усталость, и теперь он смог встать и, с трудом переставляя ноги, идти. Дорога непривычно шаркала под сапогами, глаза слепил свет изогнутых на длинных ножках фонарей. Весь мир плыл в липкой полумгле вечера, вплетая очертания стен и далёких домов, и лишь отдельный шорох, звучащий в быстро густеющих сумерках, вёл его по изогнутому шарфу дороги. Звук нарастал грозой, скрипом и треском, похожим на далёкий рёв. Он гремел уже совсем рядом, когда Трандуил замер, с холодным разочарованием осознав, что на бедре нет приятной тяжести меча.  Блеснули фары, заскрипели тормоза, издали жалобный визг шины. Машину резко вывернуло влево, так что она едва не слетела в глубокий кювет, и осталась стоять так, пугал рой мушкары. Женщина испугано заморгала, вцепившись пальцами в руль. На дороге, даже не шелохнувшись, стоял человек, которого она едва не сбила.  Она отцепила вжатые в руль пальцы, нервно отпустила стекло, с раздражением почувствовав, как в нагретый салон проникает вечерний холод. — Эй, с вами всё в порядке? Он, казалось, её не расслышал. Машина криво съехала с двухполоски, и фары, светившие теперь в бок, почти не освещали тот край дороги. Она вздохнула, отцепила ремень безопасности и нехотя вышла из уютной кабины. Ноги, обутые в лёгкие вьетнамки, тотчас лизнул морской ветер, и она уже начала жалеть, что не прихватила с работы толстую безрукавку. — Эй, вы меня... — она замолчала, увидев запёкшуюся кровь на его подбородке, разодранные руки и грязную одежду. Когда-то красивая ткань теперь висела рванными лоскутами, и жёлтый с синим оттенки ядовито блестели в всполохах света.   Он сказал что-то, почти прокаркал, вытянул руку и вдруг опустился на колени. Сил не не осталось. По груди разлилось липкое тепло, в ушах равномерно стучала кровь и перед глазами пошли цветные пятна, сливая всё в один чёрный занавес. Потом накатила боль, страшная и ноющая, стерев звуки рычащего мотора, стерев тёплые прикосновения к коже. Всё поплыло, уступив место бесцветной дымке.  Проснулся он на полу, когда солнце начало выступать из-за украшенного парусами горизонта.  Он был босиком, без рубашки. Руки и грудь стягивали мягкие чистые повязки, а на коже уже не ощущалась шелушащаяся корка засохшей крови. Он сделал над собой усилие и осторожно привстал на локте, чтобы осмотрелся. Помещение было маленьким, с двумя высокими окнам, из которых лился ещё блеклый и рассеянный свет. Узкий дверной проём в глубине комнаты был огорожен занавеской, за которой простраивался силуэт широкой кровати и круглого письменного стола. Сам Трандуил лежал на грубом плетёном ковре, возле дивана обитого однообразным серым материалом. Боковые стены украшали книжные полки и позолоченные. Зашуршала ткань, из дверного проёма выскользнула невысокая фигура. Он узнал в ней вчерашнюю девушку, но воспоминания были туманными, и он с новым любопытством оглядел её пытливым вглядом. Чуть полноватое румяное лицо было задумчивым и уставшим (он мимоходом понял, что остался лежать на полу из-за того, что у неё попросту не осталось сил переложить его на диван так, чтобы не потревожить раны). Каштановые волосы волнами падали на плечи, а на носу возрузились очки, окружённые янтарной оправой. Впрочем, вид у неё был добродушим и сочувствующим, и он облегчённо откинулся на подушку, молча наблюдая, как она, прислонившись к стене, изучает его ответным вглядом.  Что это не Средиземье он понял ещё там, в гуще диких трав, почувствовав как с силами уходит что-то ещё... часть его эльфийской сущности, текущая в жилах лесного народа с самого первого вдоха. Сейчас там было пусто и гулко, чувство, которое невозможно обяснить словами.  Неизвестность, впрочем, не пугала. Он удивился, прокручивая в голове эту мысль. Было ли дело в привычных обстоятельствах и вещах, окружающих его повсюду, или в заботе, понять он так и не смог. Его отвлёк голос, голос говорящий на его родном языке, чарующий простотой и грацией, несвойственный этому загорелому лицу: — Кто же ты? Почему я вижу твою смерть ночью за ночью на протяжении столиких лет? Как... — Она беспомощно опустила руки и села напротив него: этой фразой ограничивался исписанный листок, который она бросила на пол.