Крылья

В комнате Шисуи пахнет лимонником и акварелью. Итачи знает: если бы не внушённый им с детства долг перед Конохой, Шисуи был бы художником. В углу комнаты лежат сваленные в кучу картины, размытые фантастические пейзажи и странные силуэты неизвестных существ. Итачи смотрит на них, полусонный, растянувшись на кровати Шисуи. Сам Шисуи сидит за мольбертом и снова что-то рисует, иногда бросая короткие взгляды на Итачи, и тот понимает: Шисуи рисует его. Он невольно пытается натянуть на себя одеяло – он раздет, волосы мокрые после душа, а из тела ещё не ушла медовая слабость после того, чем они с Шисуи занимались. – Не двигайся, – говорит Шисуи, и Итачи покорно замирает. – Мне не нужен портрет в стиле ню, – возражает он, но больше не пытается ничего сделать. – Поздно. Он разворачивает мольберт, и Итачи видит себя – быстрый набросок карандашом – только с крыльями. – Ну и что это значит? – спрашивает он. – Я просто подумал, как было бы здорово, если бы у нас были крылья, – Шисуи пожимает плечами и смеётся. – Почему? Отложив карандаш, Шисуи подходит к кровати, и Итачи коротко вздыхает, чувствуя, как по телу пробегает приятная дрожь. – Тогда мы могли бы улететь. Отсюда. – Да? И что бы мы тогда делали? – Итачи грустно улыбается, садясь на кровати, и смотрит на Шисуи. Он вдруг ясно понимает: если бы не он, Шисуи плюнул бы на долг и на Коноху и сбежал бы далеко, очень далеко отсюда. – Ну, я был бы художником – это очевидно. Рисовал бы миленьких девушек на набережной какого-нибудь курортного городка, по тридцать рё за портрет. – А я? – Ты был бы поваром, разумеется, – Шисуи пожимает плечами. – Почему это разумеется? – Что ты ещё умеешь, что не связано с убийствами? – Шисуи смеётся, и фраза выходит такой лёгкой, что Итачи лишь спустя несколько секунд понимает, сколько в ней правды. – Ну ладно, я был бы поваром, – соглашается он. – И что, мы бы прожили так всю жизнь? Вдали от дома, от родных? – Во-первых, у нас был бы дом. Маленький домик у моря, может быть, или маленькая старая квартира, с окнами, выходящими на рассвет, где по ночам будет слышен шум прибоя и ветер будет наметать песок на подоконники. А во-вторых, у Саске тоже были бы крылья, и он улетел бы с нами. А кто тебе ещё нужен? Рассуждения Шисуи так просты и прозрачны, что в них не может скрываться ошибка. – Но у нас нет крыльев, – Итачи снова улыбается и подтягивает колени к груди. – Думаешь, это проблема? – Шисуи ухмыляется и неожиданно толкает Итачи на кровать лицом вниз. – Что ты?.. – Лежи, – приказывает Шисуи, и Итачи послушно расслабляется. Отпустив его, Шисуи встаёт с постели. Повернув голову, Итачи смотрит, как он берёт краски и воду и возвращается к нему. Убрав рассыпавшиеся в беспорядке волосы, Шисуи целует его плечо и проводит ладонью по спине, от шеи и вниз. Потом, чуть задержавшись на пояснице, оглаживает ягодицы. Итачи судорожно вздыхает и утыкается лицом в подушку. В комнате жарко. Солнце приятно печёт спину, ласковое и горячее, и через приоткрытое окно сочится свежий запах от тянущегося по стене дома лимонника. Шисуи снова чему-то усмехается, и Итачи чувствует холодное мокрое прикосновение к своей спине, прямо между лопаток. Он вздрагивает и пытается повернуться, но Шисуи прижимает его к кровати. Его ладонь, держащая Итачи у основания шеи, кажется тяжёлой и грубой, но Итачи не возражает – он слишком привык доверять Шисуи. Сквозь спадающие на лицо волосы он видит, как Шисуи макает кончики пальцев в чёрную краску. – Что ты рисуешь? – выдыхает Итачи, когда его пальцы снова начинают скользить по его спине. – Крылья, – отвечает он, и Итачи становится больно и сладко одновременно. Он никогда не покинет Коноху, но он ещё может мечтать о другой жизни далеко-далеко отсюда, и сама способность мечтать словно делает его ближе к свободе. Стремительными движениями Шисуи водит по спине Итачи, от позвоночника вдоль рёбер. Прикосновения отдаются сладким томлением, собирающимся в паху, и проходит совсем немного времени, прежде чем Итачи приходится вжаться лицом в подушку, чтобы не стонать. Шисуи замечает это, его движения становятся медленнее и всё больше напоминают ласки. – Какой же ты… – неожиданно склонившись к его уху, шепчет Шисуи. – Какой? – Итачи чуть поворачивается к нему, но Шисуи не отвечает, ловя его губы своими и отплёвываясь от волос. Приподнявшись на локтях, Итачи тянется к нему, целует его, и Шисуи, забравшись на кровать, усаживает его на колени лицом к себе. Солнце светит прямо в глаза, заставляя Итачи щуриться. Чистой рукой отодвинув чёрные пряди с его лица, Шисуи неотрывно смотрит на него, будто Итачи сам по себе произведение искусства, потом с глухим, почти болезненным стоном снова начинает целовать. Итачи дрожит, чувствуя, как руки Шисуи скользят по его груди, бокам, животу и замирают на бёдрах. – Хочешь меня? – Шисуи прижимается губами к его уху. Вопрос на самом деле лишний, потому что стояк Итачи упирается ему в живот, но Итачи всё равно отвечает. – Нестерпимо. Шисуи ухмыляется, кусает его шею и проникает в него уже скользкими от смазки пальцами. Итачи обнимает его крепче и прижимается лицом к его плечу. Заставив его приподняться, Шисуи стягивает с себя штаны. Его руки снова ложатся на бёдра Итачи, ведут его, и Итачи, вцепившись Шисуи в плечи, медленно опускается на его член. Они занимались сексом всего какой-нибудь час назад, поэтому ему совсем не больно. Закрыв глаза, Итачи начинает двигаться на нём, слушая его тихие стоны и чувствуя, как он стискивает его ягодицы. Удовольствие танцует в нём вместе с золотыми вспышками за сомкнутыми веками. Итачи стремится продлить его, оттянуть тот момент, когда придётся вернуться к реальности. Шисуи берёт его за бёдра крепче, начиная подаваться на него, и Итачи сдаётся, не пытаясь больше себя сдерживать. На несколько минут ничто не имеет значения, кроме желания удовлетворить страсть, быстрее, пока она не сожгла его изнутри. Оргазм настигает их практически одновременно. Потом, когда, обессиленные, они падают на кровать, Итачи прижимается к Шисуи, прячась в его объятиях от нахлынувшего чувства безнадёжности. – Всё хорошо, хорошо, – шепчет Шисуи, гладя его по волосам, убеждая то ли себя, то ли его. – Жаль, что мечты ничего не значат, – произносит Итачи, и Шисуи целует его в лоб. Закрыв глаза, Итачи представляет себе квартиру с окнами на восход и море с белыми пятнами парусов. В углу комнаты свалены картины Шисуи, сам он сидит за мольбертом, и его крылья чернее ночи. Саске играет с другими детьми, где-то на пляже или во дворе, – Итачи не нужно видеть его, чтобы чувствовать его присутствие. – В крыльях Саске были бы белые перья, – говорит он. – Они бы торчали среди чёрных, и Саске бы ненавидел их. – А наши были бы совершенно чёрными, без единого просвета, – тихо смеётся Шисуи. Итачи соглашается и сдаётся мечтам, где ветер приносит песок и запах соли и солнце играет серебром в угольно-чёрных перьях.