ЕХО И ОКРЕСТНОСТИ: (иллюстрации, нарисованные словами)

      …надоела ей до смерти. По правде говоря, она уже терпеть не может этот модный предмет туалета. А он, скорее всего, уже не может терпеть ее – хотя кто ж будет спрашивать мнение у куска шелка, думает Меламори, каждое утро упорно цепляя на лицо злополучную вещицу. И каждое утро упорно тащится на работу, сама не зная зачем. Ведь там уже давно ничего не происходит. Нигде больше ничего не происходит. Совсем. С того самого дня, как Джуффин вернулся, собрал их всех и сказал… И сказал. *** …Спасение Мира – звучит-то как, грешные Магистры! Макс наверняка бы рассмеялся. Впрочем, он всегда смеялся, и чем серьезнее все было, тем веселее звучал его смех. Макс, он такой, да. Был. Меламори ненавидит прошедшее время.       (Этот Макс со своими идеями!!!       Почему эта лохматая сумасшедшая бессовестная зараза ничего ей не сказала?!!) Меламори молчит, Меламори привыкает к тому, что жизнь окончена. Она равнодушно смотрит, как штукатурка на стене крошится под яростно-оцепеневшим взглядом Шурфа, и тонкие трещинки бегут по ее миру. Тонкие-тонкие, потом все шире, шире, потом... Слишком все хорошо было в последнее время, слишком.       (…Они ведь даже попрощаться тогда не успели…) *** …С того первого раза никто больше не произносит этих слов – Тихий Город. Меламори плохо представляет себе это место, но уже ненавидит его. Если бы ненависть могла разрушать, то от этого паршивого городишки, дырку над ним в Хумгате, уже давно не осталось бы даже развалин. Но ненависть не умеет разрушать. Разве что… ее саму. …А их мир снова яркий, веселый и суматошный – будто и не было ничего. И Меламори жутко зла на него за то, что он есть, за то, что ради того, чтобы он был, должно стать так, чтобы Макса не было. А потом она злится заодно еще и на Макса за то, что он потащился в этот Город искать Джуффина, и на самого Джуффина – хотя на него не очень-то посердишься – за то, что старый лис его не вызволил. А еще Меламори злится на себя – сидит тут бесполезным мешком и ничего, ничего, ничего не может сделать! И гнев ее день ото дня становится все сильнее. *** «Ты не справляешься», – говорит ей Шурф. …Меламори знает, что она не Макс, она слабее. И трусиха, к тому же. Но это неважно. Ей всегда нравилось жить с ним наперегонки, нравилось, что он чуть-чуть впереди, и можно спешить за ним, как за весенним шальным ветром. Теперь ветер заперли в клетку. А ветер ведь нельзя запирать, он от этого умирает. «Спокойствие — единственное, что тебе по-настоящему нужно. Все остальное у тебя есть». …Меламори мечется головой по подушке, видит сны. Ветер мечется в стеклянном шаре, ветер исходит криком и горечью, ветер медленно слабеет и засыпает, засыпает... Меламори кричит тоже, пытаясь дозваться и разбудить, протягивает руки, но те тонут в пустоте, вязкой и липкой, как смола. Меламори плачет – во сне ничего, не стыдно. «Весь Мир и великое множество других Миров…» …Ветер снится ей каждую ночь. Ветер слабеет. Ветер, запертый в лиловом стекле, ветер кричит и мечется и цепенеет от горя и медленно сходит с ума. Ветер кричит, и Меламори снова и снова кричит ему в ответ – от ярости и боли. «Не смей, Магистры тебя побери! – зовет она. – Не смей!!» Ветер не слышит. Ветер засыпает, засыпает... «Запомни, леди Меламори. Нет на свете невозможных вещей». *** Темная птица, неотличимая от теней, мечется ночью над Ехо, кружит, ныряя в небо и падая почти до самых крыш. Меламори ищет след. Меламори появляется на работе через день, потом через два дня. Меламори забывает про завтраки и ужины. Прозрачный, холодный ветер не утихает в голове, и несуществующие перья щекочут изнутри кожу, и руки норовят распахнуться крыльями. Вокруг ее зрачков мерцает тонкий золотой ободок. …Сны становятся чудовищно, призрачно реальными. Сны и явь меняются местами. Цветные камни мостовых калейдоскопом рассыпаются перед глазами, а холодные ветры запределья становятся осязаемо-плотными, хоть в волосы заплетай. Это немного странно, но неважно. Меламори ищет след. …Здесь у нее нет босых ног, нет рук, и ее самой, наверное, тоже нет – но есть пара мягких крыльев и золотые всевидящие глаза, и мудрое сердце птицы с древнего Арвароха – мудрое, бесстрастное сердце, куда мудрее ее собственного. В темной пустоте, где смешиваются все и ничто, где нет звуков, где тишина кричит от ликования и муки, она ищет – снова и снова, раз за разом. Ей давно уже больше не страшно. Она ищет след. *** …Меламори прорывается сквозь небо – и видит другой Ехо, с цветными ветрами и небом, пестрым, как мозаика, и бархатно-черными мостовыми, устланными ночью. Она мечется среди пестрых мерцающих стен, и мельком видит, что крылья ее золотые, и перья переливаются, как осколки солнца, это красиво, но ей некогда смотреть. «Молодец, девочка», – говорит откуда-то Джуффин. Ну конечно, досадливо думает Меламори, сэр Почтеннейший Начальник просто обязан быть в курсе всего и всех! «Конечно, обязан». Меламори сердится. Меламори проваливается в сновидения, как в омут, прорывая ткань мира, как сахарную вату, отчаянно, яростно. Но Тихий Город неприступен. Тихий Город не впускает в себя даже сны. И она сердится снова и снова, сердится так, как сердилась тогда, давно, видя, как Макс тонет в болотах, а этот клятый Арварох, сотню дюжин дырок над ним в небе, не желал ее отпускать! И гнев взрывается в ней россыпями огня, вырывается на Темную Сторону, раскалывая цветное небо, и…       Где-то там…       …шар       …взрывается… …и лиловые осколки дождем летят ей в лицо, которого вообще-то нет, потому что в этом сне она бестелесна, так что ей не может быть больно, но все равно больно почему-то, а потом...       Смех. …мягкий, не разберешь, грустный или радостный, холодноватый, бесшабашный, немного ласковый, немного сумасшедший и очень знакомый смех…       Макс, ты? …Меламори просыпается, тяжело дыша, с судорожно бьющимся сердцем, и принимается дышать, как учил ее Шурф: глубоко, ритмично и мерно. Вдох-выдох. На счет шесть. Ей нельзя проиграть. Вдох-выдох. Когда-то она вырвалась из когтей Арвароха, чтобы спасти ему жизнь. Она сделает это снова. *** Меламори живет во снах реальнее, чем наяву. Меламори ходит по улицам, не видя ни домов, ни людей. Меламори смотрит рассеянно, взгляд ее далекий-далекий, словно с другого берега мира, серое перемешано с жидким золотом, а в зрачках звенит пустота Хумгата – та, что и тьма, и свет одновременно. Меламори ищет след. …Она летает еще раз, и еще, и еще – пока однажды…       …сон не осыпается осколками в черно-цветную пустоту, где нет ничего, и есть все, и       невыносимо жутко, и невыносимо прекрасно, где крик застывает в горле и тьма ослепляет       глаза, и взрывается искрами, и одна из них притягивает ее, и… …она окунается в знакомое, зеленое от луны небо, и, дернувшись, падает в явь. «Торопишься, девочка, – укоризненно говорит Сотофа в ее голове. – Слишком торопишься. Да разве можно так – в первый раз в Хумгат, и без проводника? И куда только Джуф смотрит! Я вообще-то его работу делать не обязана!..» Меламори слушает, кивает. Сердце ее бьется ровно. Вдох-выдох. На счет шесть. Ритм ее дыхания легок и спокоен. Глаза ее золотые, как у буривуха. Меламори точно знает, что попробует еще один раз. Последний. Потому что…       …она…       …уже…       …близко.