kerwprod.

Лучи весеннего солнца лениво льются сквозь густую топку серого тумана, проникая в приоткрытое окно многоэтажки. Из динамиков доносятся первые аккорды какого-то саундтрека в жанре underground. Капельки горячего кофе, такого грязно-черного цвета, стекают по пальцам, пачкая носы поношенных кед «Vans» липким напитком. Прохладный, даже ледяной воздух пробирается под кожу; мягкий, мутно-белый свет от люминесцентной лампы противно режет сетчатку глаза. Джису медленно поднимается с постели под самый вечер, сгребая в охапку пачку сигарет с прикроватной тумбочки. Из-за сгущавшихся сумерек невозможно четко разглядеть контур окружающих фигур. Обитатели города не спеша проходили мимо, теряясь в ржавых отблесках заката. Они становились едва различимыми в коричневатом оттенке, будто краски, которые выцвели с годами, теряя свою былую привлекательность. Вершины рядом находящихся домов сливались воедино с туманом, из-за чего очертания смутно прорисовывались в небе. «Отвратительно» — парень сжимал сигарету в зубах, пачкая чисто-белый фильтр кровью искусанных губ. Ловко захватывает пламенем кончик никотиновой палочки, прикуривая. Противно-серый дым неприятно скатывается по линии скул, щекоча нос, заставляя красивое лицо поморщиться. Между бровей пролегает складка; парень сжал губы сильнее, втягивая щеки и выпуская дымовые кольца, наблюдая, как они летят по ветру, преодолевая препятствия и растворяясь. Дым пеленает рассудок, голова ходит кругом, а никотиновые узоры продолжают рисовать картины на фоне заходящего солнца. Джису сжимал сигарету между пальцев легко и непринужденно, заворожено наблюдая, как табак на другом конце сгорает, превращаясь в небольшую груду пепла. Левой рукой он иногда пробегается по слегка отросшим каштановым волосам, убирая надоедливую челку со лба. Погода сегодня спокойная, с ярким намеком на нехватку человеческого тепла рядом. Дуновение ветра окутывает голые плечи, пробегаясь по контуру острых ключиц и едва заметный силуэт ребер — он давно не ел. Тоска и грусть — неотъемлемые друзья на протяжении последнего полугодия — надежно и крепко пеленают в своих объятиях, не забывая время от времени приглашать свою лучшую подругу — депрессию, которая по неизменным правилам приносит алкоголь (желательно, больше) и бессонные ночи, обязательно с хуевым бонусом - воспоминаниями. В такие периоды Джису, с подрагивающими плечами и опухшими от слез глазами, клятвенно обещал, что завтра он обязательно вступит на порог «новой жизни», но ёбаная хозяйка квартиры не хотела открывать дверь. Зато тупая головная боль — словно кто-то нещадно бил по черепу киянкой, не забывая гадко усмехаться в перерывах между побоями — всегда оказывалась рядом, шепча на ухо «убогий мудак» и влепляя громкую пощечину, которая оглушительно била по барабанным перепонкам. Были времена, когда он бесцельно бродил по темным улицам; «хочется сдохнуть» — и одна за другой сигареты выкуривались насквозь продрогшим и отчаянным парнем. Иногда он забирался на высокую крышу здания напротив, непременно ступая по самому краю. Наверное, ожидал, что мистическая сила сможет прочесть мысли и так удачно подтолкнуть парня вниз, но, с тихим бормотанием «да пошло оно всё нахуй», вся затея с треском проваливалась в бездну, куда однажды канул он сам. Только вот у него были две бездны цвета топленного черного шоколада, которые всегда смотрели на него так насмешливо, заинтересованно. Стеклянный взгляд устремляется на керамическую пепельницу; Джису кутается в легкую джинсовую курточку и, тяжело вздохнув, идёт на кухню. Четыре таблетки мелаксена — блять, при его приеме невозможна передозировка — и две таблетки дормипланта — возможно, сегодня его не будут мучить кошмары. Пилюли запиваются черным кофе без сахара — Джонхан всегда пил только такой — и застревают где-то в горле. Джису рефлекторно хватает себя за шею, выплевывая медикаментозную мерзость в раковину, подавляя желание вывернуться на изнанку. Сдохнуть прямо здесь и сейчас было бы непозволительной роскошью, и очередная порция соленых слёз маленькими капельками медленно стекает по впалой щеке, тяжело падая на ткань, оставляя тошный след. Болевые спазмы фейерверком взрываются в области груди, сбивая парня с ног; в воспаленном разуме бунтуют мысли «ну охуеть», а прикроватная лампа сочится ярко-белым цветом и неприятно шарашит в глаза. Всё пиздецки заебало: очередной херовый день с херовым самочувствием и в паре с ёбаным во всех доступных рамках одиночеством, которое нагло село тебе на шею, скинув тощие ноги на плечи, пальцем тыкая куда-то в висок «посмотри, кем ты стал» и отвратительно хихикает. Он отдаленно понимает, что пора заканчивать эту хуйню; Джису тыльной стороной ладони смахивает капельки пота и жадно делает глубокую никотиновую затяжку. Это как кадр из малобюджетной драмы, когда сценарист из-за нехватки идей потихоньку уничтожает главного героя страданиями из-за неудачных отношений или неразделенной любви. «Какой-то хуевый сценарист» — и весь этот ёбаный пиздец повторяется каждый день. «Хуже быть уже не может» — и по всем законам жанра тетушка-судьба уже стоит наготове, чтобы нанести заключительный, точный и прицельный удар, окончательно добивая паренька до состояния «нахуй так жить». Сложно задумываться о справедливости, когда тебя фактически пожирает внутри чувство тоски и воспоминания — и правда, хуевенький бонус. Джису был готов пустить себе пулю в лоб, но осознание того, что провонявший труп даже искать не станут, — останавливало. Конечно, не станут. Напоминание того, что он и подавно никому не нужен, мертвецки душит его, изредка ослабляя хватку на шее — точно маньяк с садистскими наклонностями — , не позволяя даже задушено простонать от боли. Он зябко обнимает себя за плечи, держа зажженную сигарету в зубах. Хлопья серого пепла тонут в холодном порыве ветра; музыка наседает и беспощадно бьет по голове, отдавая вибрацией по всему телу. Звонок в дверь прозвучал неожиданно, и сердце заходит в клокочущем ужасе. На ватных ногах Джису подходит к двери, но не спешит открывать. Дотлевающая сигарета сжата между указательным и средним пальцем и оставляет жёлтые пятна на ладони; мысли «похуй», и металлический скрежет открывающегося замка заглушается пульсацией в висках, когда он на пороге видит Джонхана. Подстриженные волосы пшеничного цвета — крашеный мудила — неаккуратно растрепаны; щеки отдавали привычным весенним румянцем, и всё такой же надменный взгляд прожигал насквозь. В руках у Джонхана бутылка виски, в глазах читается сожаление, а в воздухе повис запах недосказанности. Не в силах сказать что-то связанное, потому что сердце гулко отбивает ритм где-то под ребрами, Джису толкает парня от себя и с отчетливым грохотом закрывает входную дверь. Липкая спина соприкасается с холодной поверхностью, вызывая покалывания в позвоночнике. Длинные пальцы зарываются в волосы, оттягивая их как можно больнее — ему не верится, что он снова рядом, всего-то на расстоянии вытянутой руки. «Блять» — и удары с обеих сторон в дверь не прекращаются, разжигая злость между парнями. Короткие всхлипы сливаются в один поток с аккордами андерграундного саундтрека и запахом духов «Blue». Он помнит. Джису собирает воедино глухую и обезумевшую боль, стирает слёзы в уголках глаз и рывком открывает замок. Джонхан так и сжимает алкогольный напиток в руках, но мутным взглядом выцепляет содрогающегося парня на полу. Двадцатисемилетнего побитого и разбитого на мелкие осколки мужчину. Музыка беспощадно кричит из колонок, запах сигарет и одиночества, а теперь ещё и духов, будто наконечником свинцового молотка бьет в низ живота, скручивая в узел все внутренние органы. Чужие руки проводят по линии подбородка, приподнимая его, но Джису рефлекторно дергается и шипит. У него дрожат губы, а к горлу подкатывает то ли очередной приступ тошноты, то ли его намертво сковывает от испуга; но он держится и только отодвигается подальше с криками «пошёл нахуй». Потом — хлопок двери, и пухлые губы неуверенно прикасаются к шее. А Джису настолько противно и поверхностно больно, что он отбивается руками, цедит сквозь воздух и задыхается от подкатывающего желания. Он хочет. Он безумно хочет чувствовать букет захлебывающих эмоций и нежные прикосновения, но переступить через свою гордость становится всё труднее для одного хрупкого тела. Джонхан сдавленно взвывает и застывает в ломаной позе, а Джису прерывисто вздыхает прямо в родные, манящие губы; в голове крутится только «это сплошной безвыходный пиздец», и он сдается. Тонкая кожа губ лопается от болезненных укусов Джонхана, оставляя сладко-металлический привкус, точно метка. В местах прикосновений нестерпимо жжёт, будто химический ожог, который оставлен тебе на память за всё содеянное — «ты только мой». В поцелуе смешивалась вся грусть, горечь, разочарование и тоска друг по другу. Мир делится на две половины: хуевая жизнь «без» и после — ёбаный пиздец с вышибкой мозгов один другому, но непременно с крышесносным сексом — во всех позах — и одной сигаретой на двоих. Отвратительно, пошло, обязательно с прихлюпывающим звуком, слюной и стекающей кровью, и немного грязно. Обстановка накаляется с каждой секундой, каждым рваным вздохом и с каждой слетающей вещью. Джису безнадежно противится своим желаниям, понимая на самой забитой границе разума, что всё это — безумие. Боль и злость ещё не забыты, а едва затянувшееся шрамы на сердце стали сильно кровоточить. «Пиздец» — и податливое тело Джису остервенело вдалбливают в пыльный пол; просто один из них верный влюбленный мудак, а второй — хуевый парень и охуенный любовник с блядскими замашками. Джису прикусывает ребро ладони, сильнее впиваясь зубами в плоть, чтобы заглушить боль — даже не ту, которая скручивает в области паха, а та, которая мелкими иголками впивается в сердце. Джонхан пальцами сжимает бедра, пачкаясь в струйках темно-бордовой жидкости, которая вышивает кружева на светлой коже. Слезы лихорадочно капают, глухим звуком разрезая пространство; ноты саундтрека в жанре underground колотят по барабанным перепонкам; запах секса наседает в воздухе, и они нашли свой персональный, самую малость садомазохистский Ад. Красные разводы на деревянной поверхности и ногах в который раз напоминают о жалкости этих двоих. Двоих, которые безмятежным взглядом смотрят в небо, по очереди делая затяжку из одной сигареты. Холодный ветер обволакивает два голых тела, кровь неприятно сжимает кожу, а сознание тормозит. Джису не знает, что он хочет больше — убежать подальше, зачеркнуть воспоминания, начать новую жизнь или продолжать проводить пиздецки длительные ночи за ожидание этого мудака. — Я люблю тебя, — во взгляде Джонхана нет ничего необычного, но внутри Джису что-то с громким хрустом ломается. «Блять» — и его передергивает с новой силой. Он слышит тихий щелчок зажигалки и знает, что Джонхан не сделает затяжки без него. Он просто знает. И оказывается неправ, когда видит, как старший выдыхает дым, а через секунду делает повторную затяжку. Никотиновые струйки щекочут нос и кружатся в последнем танце, пока окончательно не растворяются в кромешной тьме. — Ты не можешь меня любить. Я чертовски ужасен, — пальцы легко касаются ладони Джису, и жест кажется до безумия интимным. От Джонхана пахнет духами «Blue», сексом и сигаретами — сводящий с ума микс. У кого-то бессонные ночи из-за мучительной любви, а кто-то трахает шлюховатых девиц, пытаясь забыться в мире алкоголя и дешевого секса. И каждый страдает по-своему, кто как умеет. Эту хуйню можно приравнять к выходкам суки-купидона, который по ошибке пустил стрелу в Джису; «упс» — и карие глаза пленили раз и навсегда. На черном небе ярким, жёлтоватым цветом зажигаются звезды, а у Джису с отчетливым звуком гаснет последнее светлое «что-то», словно ребенок баловался с выключателем. — И что теперь? — горло саднит, слова даются с трудом. Кружевные узоры омерзительного, темно-серого дыма струйками вытекают из их последнего поцелуя. Опухшие губы болят от недавних касаний; мысли вихрем кружатся в голове — «блять», и ощущение нехватки тепла друг друга искрой взрывается в разуме. Руки жадно трогают в местах засохшей, противной и липкой крови; сине-зеленые синяки фиалками расцветают на коже, а люминесцентный свет от прикроватной лампы создает резкий контраст с темными, устрашающими оттенками глубокой ночи. Пальцы впиваются в деревянную оборку кровати; сбивчивое дыхание режет слух, смешиваясь со словами андеграундного саундтрека. Джису терпит, а Джонхан со злостью вбивается в худое тело, царапая спину — «что я делаю?». Цветные пятна мельтешат перед глазами, Джису режет мысли на маленькие кусочки и тонет в своем собственном море по имени Джонхан. Юн злится сам на себя и пачкает белые простыни вязкой спермой вперемешку с кровью. И каждый получает то, что заслужил. — Я уйду, — Джонхан нервно теребит пальцы, не в силах смотреть на преданного им парня. Тишина нависает над ними, будто темно-синие тучи. Вот-вот и должен прогреметь гром, начнется тихая истерика. Капли падают на подушку, ветер колышет деревья за окном, и этим всё сказано. — Надолго? — Может, навсегда, — молния шарашит куда-то под ребра, и острая боль пламенем разливается по венам. — Я буду ждать. Погода сегодня переменчивая, с небольшим намеком на предательство и бессонные ночи. Громкий хлопок входной двери, потом — алкоголь и беспросветная мгла. В квартире всё ещё обитает запах сигарет, секса и духов «Blue».

***

Зима заявила про свои права раньше времени; на календаре вырисовывается двадцать девятое ноября, и это означает, что сегодня 263 день с момента их последней встречи. Идёт 263 день, 38 неделя и 6312 часов жизни «без». Из колонок доносится всё тот же саундтрек в жанре underground, поставленный на повтор; на лице расцветает та же холодная и равнодушная улыбка; в руках дотлевает сигарета, а на подоконнике четыре таблетки милаксена и две — дормипланта. Глубокая ночь, никотиновые узоры и одно разбитое сердце — это всё, что есть у Джису. Желудок отказывается принимать пищу; головная боль стала частой, хоть и нежеланной гостей в маленькой квартире. Джису пальцами проводит вдоль ряда медикаментов, сгребая в охапку и кидая вниз с шестого этажа. Холодный черный кофе в белой чашке одиноко стоит на подоконнике, а таблетки падают медленно, мягко приземляясь на траву. Всё пиздецки заебало. Надоело часами скитаться по улице; «блять, холодно»— и греть замершие пальцы об бумажный стаканчик горячего шоколада. Надоело проводить вечера на пару с одиночеством и алкогольными напитками, когда внутренний монстр просыпается, ломая всё вокруг, а потом — дни, проведенные тет-а-тет с зудящими спазмами и похмельем. Весь мир потихоньку крушится, собственная жизнь песчинками ускользает сквозь пальцы, а внутри будто запускается таймер до самоуничтожения. Джису нервно теребил спадающую лямку футболки, голова шла кругом от количества выпитого кофе, а жар не спадает четвертый день. Он облизывает потрескавшиеся губы, часы бьют 12 и 263 день уступает 264. Сильная боль в грудной клетке не притупляется даже таблетками, и хочется взвыть от резкого, терзающего чувства беспомощности. «Сука» — и Джису переводит взгляд на открывающийся замок, который неприятно отдает металлическим скрежетом. Сердце бешено колотится, руки бьет мелкая дрожь, и холодное черное кофе без сахара брызгами разливается на линолеум. Всё тело превращается в один огромный комок нервов, когда два взгляда— первый жалостливый, помутневший, а второй непременно нечеткий, залитый горячими слезами — встречаются друг с другом, будоража сознание и вырисовывая новые порезы в сердце и сковыривая старые раны. «Я скучал» — и Джонхан рыдает навзрыд, закрывая лицо руками, а Джису молча смотрит. И «ебанные недоотношения» снова имеют право на существование, когда свет от люминесцентной лампы тускло освещает лица, пальцы зарываются в каштановые волосы— крашенный мудак —, и губы сливаются в поцелуе. Та же квартира, те же люди— правда, немного повзрослевшие и разочарованные — и тот же сумасшедший микс из сигаретного дыма, секса и духов «Blue». На спине у Джису расцветает созвездие красных полосок — «долбоеб»; Джонхан больно кусает кожу на плече — «а ты скучал?». Мутные, темно-бордовые разводы на телах и рваные вздохи; холодный воздух из приоткрытого окна и тихие стоны; яркие звезды над ними и лунный свет, льющийся из узкой щели между занавесками — и это их личный «пиздец». И им до чертиков хорошо. — Ты уйдешь? — ярко-оранжевыми лучами солнце согревает промерзшую землю, а Джису леденеет только от одного взгляда Джонхана. Конец осени приветствует блеклым рассветом и сырой погодой; саундтрек в жанре underground неразборчивыми словами разливается по комнате; чайник уже закипел, а в мыслях крутится «пожалуйста, останься». — Да. Серый дым, никотиновые узоры и ещё один мучительный день для Джису. Сладкая пытка продолжается время от времени, и он не в силах остановить эту хуйню или повернуть время назад, до жизни «без», и внутренний штиль мигом превращается в девятибалльный шторм. Крики застряли в глотке, опухшие от слёз глаза стали красными, а в голове творится ёбаный пиздец. — Я буду ждать, — слова даются с трудом, и он больше не может смотреть ему в глаза. Потом — хуевей. Губы Джонхана касаются пульсирующей жилки на шее, тихое шептание «остановись», и оттолкнуть его было бы равно попытке самоубийства. Чужие руки легкими касаниями гладят кожу; Джису словно получает небольшие разряды тока, а запах духов «Blue» накрывает волной. — Прекрати. Голова раскалывается от мыслей; «мудак» — и глаза цвета плавленого шоколада скользят по извивающемся и вырывающемся телу. Ещё немного — звук закрывающейся двери бьет Джису по ребрам, и он начинает новый отсчет. День первый. Он знает, что Джонхан однажды вернется. Просто знает. Погода сегодня нервная, бушующая, с привкусом сигарет и чёрного кофе без сахара.