Жребий брошен

Кап. Кап.       С густых соломенных волос на молочно-белую кожу срывается вода, которая мгновением позже, очерчивая скулы, немного задерживаясь на плотно сжатых губах и остром подбородке, стремится вниз, вначале - на блестящий паркет из тёмного дерева, а затем – на дорогой персидский ковёр.       Артур проходит в гостиную абсолютно бесшумно, и лишь звук одиноких капель, падающих с карниза на каменные подоконники, разбивает эту благословенную тишину на осколки.       Артуру плевать на то, что он попал под дождь. Плевать, что его новое кашемировое пальто безнадежно испорчено, плевать, что нельзя кидать это пальто на обитое светлым бархатом кресло, что нельзя садиться на старинный диван в мокром костюме. Плевать.       Он садится и смотрит на свое отражение в зеркале напротив. Чёрт знает, что это старьё, которое в его обществе принято называть антиквариатом, здесь делает. Видимо, очередные причуды его семейства, лордов Кёрклендов. Зато сейчас он может внимательно рассмотреть бескровное лицо, на котором выделяются большие зеленые глаза, кажущиеся невероятно яркими из-за какого-то лихорадочного блеска в них. И это лицо будущего наследника одного из самых богатых и древних родов Британии. Только вот Артур сейчас больше похож на мокрого кота, чем на наследника многомиллионного состояния. Кап. Кап.       Очередная капля срывается с мочки уха, и ткань твидового пиджака охотно впитывает влагу в себя.       Артур смотрит в зеркало и видит всё. Каждый взмах своих коротких ресниц. Каждый свой вздох. И каждый свой порок. Кап. Кап.       Юный Кёркленд ненавидит это лицо напротив всей душой, если она у него, конечно, есть. Он ненавидит себя 17 лет из 27 прожитых.       Потому что он недостойный наследник. Ужасный юрист. И просто отвратительный человек.       Потому что он никогда не боготворил своих родителей. Потому что он никогда не был лучшим студентом в Оксфорде. Потому что он «умеет только вредить». Это ему говорят каждый Божий день.       Где-то там, под слоями этой пафосной и безумно дорогой одежды, на светлой коже рук, под которой можно увидеть тонкие вены, по которым бежит его «голубая кровь», находятся одни из самых ярких воспоминаний его молодости – шрамы, оставленные холодным металлом бритвы.       Артур хотел покончить с собой в свой день своего девятнадцатилетия, но только вот мать вернулась домой пораньше и увидела его истекающим кровью на мраморном полу в прихожей.       Артур хотел умереть красиво, а самый красивый узор на полу был именно там. Различные оттенки карельского мрамора сплетались воедино, рисуя какой-то неведомый цветок. Только вот цветок слишком уж бледный.       Его алая кровь прекрасно разбавила бы эту скучную палитру. Украсила бы этот цветок. А сердцевиной, от которой расползались бы в разные стороны рубиновые лепестки этого цветка, был бы он, Артур.       Но, видимо, надо было не только выгнать всех слуг в другое крыло замка, но и запереть дверь. Кап. Кап.       Артур ненавидел свою блёклую комнату. Ненавидел свою светлую кожу. Свою бесцветную жизнь.       А еще его раздражали эти бледно-зелёные шёлковые обои, потому что именно в этой гостиной маленькому наследнику запрещали играть, и именно в ней его любили отчитывать родители.       Их поместье считалось чуть ли не самым роскошным во всей Англии. Но Кёркленд был готов отдать всё, лишь бы он только больше его никогда не увидел.       Только вот отдать это всё он никак не мог решиться. Кап. Кап.        Точно так же, как дождь за окном, лились слёзы его невесты, Лауры Госсенс, перед тем, как она выбежала из этой комнаты. Прекрасная девушка с пышными пшеничными волосами, светло-зелёными глазами и матовой кожей. Она была ангелом во плоти. Эта аристократка из Бельгии стала бы для него прекрасной партией, если бы не одно «но».        Она погибла. Разбилась в автокатастрофе ровно месяц назад. Эта гордячка любила водить сама, вот и в тот раз она села за руль, а потом не справилась с управлением. Она не видела дороги, потому что слёзы застилали ей глаза. Она была влюблена в него, а он позволил себе презрительно бросить: «Если бы не договорённость наших родителей о браке, словно на дворе не двадцать первый, а какой-нибудь восемнадцатый век, я бы на тебе никогда не женился. Ты слишком обычная».        Он любил её, но при этом очень хотел вывести её из себя. Наверное, он и правда идиот, как сказал ему Скотт МакКензи, представитель высшего света Шотландии.       Она выбежала в слезах, а он её не остановил. Янтарный виски казался ему интереснее. Кап. Кап.       Он сумасшедший. Такой не должен продолжать род. Такой не должен был родиться в благополучной семье. Лучше бы его родила наркоманка, а потом бросила бы под дверями детского дома. Чтобы он не тяготился своим нынешним положением. Кап. Кап.       Артур резко встает и выбегает из комнаты. Он бежит в оружейную, где он снимает со стены старинный револьвер. Он стирает с него тонкий слой пыли, а в огромном шкафу рядом находит раритетные патроны. Пока он возвращается в гостиную, в его голове крутится лишь одна мысль: «Я псих, я всё равно не принесу никакой пользы. Я псих, мне можно всё. А у родителей есть другой наследник. Генри уже восемнадцать, он очень умён. И Генри абсолютно здоров. А я псих. Псих. Псих».       Артур врывается в гостиную и пытается успокоить быстро колотящееся сердце. Тишину в комнате заглушает гул крови в ушах, он ничего не слышит. Он просто хочет запятнать своей кровью эти зелёные обои, так напоминающие о ней. Эти обои, так напоминающие об упреках родителей.       Он хочет раскрасить эту светлую комнату. Хочет сделать её ярче. А для этого нужно лишь чуть-чуть красного цвета.       Он псих. Он сам прочитал это в своей медицинской карте. Зря родители отказались класть его в больницу, беспокоясь о репутации рода.       Артур садится на диван и подносит револьвер к виску.        Наконец-то он станет свободен. Наконец-то он обретёт покой. Смерть — это его лечение. Смерть — это его спасение.       Он видит себя в зеркале. Волосы растрёпаны, на щеках яркий румянец, глаза горят странным огнём, губы слегка подрагивают. Только рука не дрожит совсем.       — Прощай, — шепчет юный лорд. Он прощается с этой семьей, с этой комнатой, с этими обоями, с этим скомканным пальто на кресле, с этим зеркалом. Он прощается со своим отражением. Со своей жизнью. Со своей болезнью и неволей.       Судорожный вздох.       Выстрел.       Тело безвольно падает на диван, алые цветы расползаются по светлому бархату.       Капли летят вниз, на ковёр, которому без разницы, что впитать в себя – дождевую воду или кровь.       Ему всё равно. Плевать.       Как и Артуру.       Топот ног прогоняет тишину прочь из поместья, слуги и некоторые домочадцы бегут на звук выстрела.       Но один звук всё-таки громче. Кап. Кап.