Как шумит вереск

Вереск! Скажи мне, в какой же из дней встал я на путь одинокий и странный?..

Зевран ежится от холодного ветра и плотнее кутается в плащ. Он уже и забыл, как в Ферелдене холодно. Он слишком привык к солнечной Антиве, и оттого страна собачников успела опротиветь ему за несколько дней. Но он должен был приехать, не мог не. Он спешно сдергивает перчатки. Перчатки хороши: из искусно выделанной кожи, с долийской вышивкой. Слишком приметные для простого путника. Как и сапоги из антиванской кожи. Мочку уха жжет золотая серьга — пара той, что была подарена Суране. Слишком выделяется он, антиванец с бронзовой кожей, среди бледных ферелденских крестьян и тучных купцов. Но оставить хоть одну вещицу в заплечном мешке, сменив на более неприметную, кажется кощунственным. Память для него слишком ценна, ведь она все, что у него осталось. Подъем на утес занимает у него порядочно времени. Когда-то они разбили здесь лагерь, когда-то… Когда-то. Все осталось в прошлом. Сожаление унесли волны Недремлющего моря, над телом его возлюбленной уже давно цветет белый вереск. Белый — цвет невинности. Зевран помнит. Она рассказывала. Антиванец прикасается к стволу дуба, вокруг которого буйно цветет вереск, склоняет голову на бок и печально вздыхает: — Я скучал, mi amor. Он действительно скучал. Тосковал. Не по стране и не поэтому месту, где они однажды остановились с возлюбленной. Но по самой женщине, которую почти сумел позабыть. Нет, свежи были воспоминания об их задушевных разговорах, страстных ночах в палатке. Но отчего-то меркли в памяти алые щеки эльфийки, горевшие от смущения, нежные взгляды и прикосновения рук… Она была лекарем, а он — убийцей. Она дарила людям жизни, он же их отнимал. «Многие этого не понимают, но жизнь — это самое ценное, что у нас есть,» — улыбаясь, говорила она. Зевран не особо ценил свою жизнь. Он ценил хорошее вино, красивых женщин и звонкое золото. Своя жизнь казалась ему не стоящей и медяка. Но однажды он стал ценить жизнь. Правда, не свою, но маленькой и хрупкой эльфийки, которая так нелепо смотрелась в широких мантиях чародеев Круга и так ладно выглядела в форме магов-стражей. Она должна была стать лекарем, лечить страждущих и ищущих, возможно, должна была стать учителем, наставником. Она должна была стать светочем в промозглом мраке Круга, но никак не Серым Стражем. Она не должна была мучиться от кошмаров, дрожать от холода и рыдать навзрыд от частых головных болей, не должна была с завидным упорством разучивать боевые заклинания, которые отнимали жизни. Да, Сурана должна была стать кем угодно, но не Серым Стражем. Не убийцей, как он. Пусть и порождений тьмы, но скольких им пришлось убить помимо этих тварей… — Знаешь, каково сейчас в Антиве? Там жарко. И снова борьба за власть. А еще новый сорт вина, «красное эльфийское», — Зевран ухмыляется. — Знаешь, сейчас там целые поля цветов. Тюльпанов, вот. Я видел огромное поле желтых тюльпанов, бесконечное просто…. И он рассказывает. О вине, воронах, пышных карнавалах. И о цветах, конечно же, которые так любила Сурана. Особенно дорога ей была роза, подаренная королем Ферелдена, хотя она так и не ответила мальчишке взаимностью… Он любил её, этот ферелденский король. Любил, наверняка, первой в своей жизни любовью, со всей страстью, присущей неопытному мальчишке. Любил… наверное, любил куда как более искренне и чище, чем сам Зевран. И это задевало антиванца. Он никогда не скрывал, что поначалу видел в ней лишь способ выжить и спастись от гнева гильдии, которой сам ныне управляет. Что и когда изменилось? Когда после верескового меда эта маленькая эльфийка неловко поцеловала его? И сердце, отученное привязываться и любить, отчего-то застучало чаще… Да, он любил её, этот мальчишка-король, и он был готов положить к её ногам королевство, буде она того пожелает. А Сурана почему-то любила враз обнищавшего Зеврана, которому и предложить-то было нечего, кроме своей шкуры. Любила… и смеялась очень звонко, когда была рядом с ним. Они любили её. Зевран и Алистер. Одного она возвела на ненужный престол, а другого враз сделала королем, одарив своей любовью. Они оба любили её, но почему-то сейчас антиванцу казалось, что именно он любил её больше. Он не ценил жизнь, но он любил ту, с её удовольствиями и наслаждениями, и все же, будь у него возможность, он бы расстался с ней вместо неё. Почему должна была умереть она? Она, а не мальчишка-король, которому и даром не сдался трон? Почему? И он задает этот вопрос в пустоту. И слова эльфа подхватывает ветер и несет над обрывом… «Когда-нибудь ты узнаешь, как шумит вереск и поймешь, отчего я его так люблю,» — когда-то сказала Сурана. И теперь он слышит. Слышит, как цветущий медвяный вереск шумит над обрывом. Он шумит, и в звуке этом Зеврану чудится и надежда, и желанное успокоение, и смех давно позабытой любимой.