Вой Одиночества

Северная Америка; 1865 год       Легкий южный ветер колыхал все еще густые ряды сочной зеленой травы; бескрайние прерии, сплошное зеленое покрывало, едва различимо перешептывались. Под жарким солнцем высоко в голубой пелене безоблачного неба парил орел, изредка оглашая равнину призывным кличем.       На темно-изумрудном фоне ярко выделялись коричнево-черные шкуры быстроногих бизонов. Их время подходило к концу: вскоре хрустящая осень потеряет свои права над животворящей обителью и телячье блеяние смолкнет в преддверии холодной зимы. Постепенно растягиваясь до самого горизонта, стадо в несколько сотен голов лениво покидало пастбища до следующего года.       Прижимая уши и задерживая дыхание, моя стая терпеливо наблюдала за неспешным движением неповоротливых жертв нашей затянувшейся охоты. Мы не первые сутки шли по пятам небольшого стада, высматривая и вынюхивая самого уязвимого из них, но в тот холодный день нам особенно повезло: бизоны сами загнали себя в ловушку, проложив свой путь вдоль широкой расщелины, растянувшейся на многие километры.       Громогласные звуки бурного потока внизу обрыва достигали острого слуха моих сородичей, и они скалились и клацали зубами, готовые атаковать.       Но наш вожак не торопился. Он выжидал, не отрывая острого взгляда янтарных глаз от медленно уходящей добычи. В эту охоту на нем лежала ответственность много важнее, чем накормить стаю: он вел за собой молодняк.       Еще пушистые и неопытные, но уже окрепшие, мы подражали бывалым охотникам: прижимались к земле, принюхивались к запахам и подергивали ушами, когда случайный хруст привлекал наше внимание.       Я был вместе с ними. Нетерпеливый и подвижный, я любил выбиться вперед, нарушая порядок; я скалился на собратьев, если они пытались обогнать меня, и гордо задирал по ветру нос, пытаясь впитать запах бескрайней степи.       Выкормленный ласковой матерью, я не осознавал цену поспешности и не ведал ни страха, ни боли. Я всегда был таким: особенным, не признающим собственной слабости. Мне нравилось слушать, как гулко билось мое сердце, а кровь закипала так бурно, что от нетерпения хотелось подрывать когтями измученную засухами землю.       Мы перестали красться, когда солнце пылающим шаром покатилось к горизонту. Вечер нес с собой живительную прохладу, обволакивая природное молчание сумеречным туманом заката.       Стадо замедлилось, затихло, но продолжало идти: неспешно, неторопливо, словно и они прислушивались к биению наших разгоряченных сердец. Словно набирались сил в предвкушении собственной погибели.       Один из наших больших и свирепых соперников издал протяжный рёв, и его собраться разочаровано замотали пышными загривками. Наш вожак на мгновение замер, а после — резко подался вперед, пригнувшись на приземистых длинных лапах.       Пришло время охоты.       Он скрылся в полусумраке вместе с ведущими самцами, и мы последовали их примеру: прижались к земле и скорой рысью направились на окружение жертвы. Двигались тихо и слаженно, присматриваясь друг к другу, сверяясь в каждом шаге: мы знали, что такое охота, нас готовили к этому задолго до этого дня.       Тишина казалась нестерпимой, но, когда западный ветер принес с собой запах пота и шерсти, голова пошла кругом, и нестерпимое желание выпустить когти подталкивало каждого из нас ускорить шаг.       Бизоны нас почувствовали: все, как один, они встрепенулись и, пропустив к центру самок и телят, прижались друг к другу плотным кольцом. Рыли землю копытами и угрожающе потряхивали загривком, когда глаза вожака наконец сверкнули пронзительными искрами в сгущающемся мраке прерий.       Мы окружали их, заставляли втягивать головы и трусливо тереться друг об друга. Мы наступали, смакуя каждый шаг; упивались тем, как напрасно крупные быки пытались отогнать нас, угрожая крепкими рогами.       Я слышал, как быстро и беспокойно бились их сердца; видел, как быстро бегали их маленькие черные глазки по серым макушкам моих осторожных сородичей. Я чувствовал их панику и представлял, как она сжимает мышцы их ног; как сдавливает горло каждого их них, лишая возможности дышать.       Они сдавались своему страху, а мы держались вокруг невидимым кольцом. Готовились, когда они побегут.       И они побежали.       Это стало их главной ошибкой.       Вожак отпрыгнул в сторону, позволяя самцам стада открыть себе путь, но лишь для того, чтобы ловко броситься вслед за самым слабым из них. Мы ринулись следом — один отлаженный механизм — точно зная, какой держать шаг и когда сжимать клыки.       Бизоны бежали как ошалевшие, из-под их копыт выбивались камни, песок и горькая степная пыль. Нам слепило глаза и уши, но мы бежали, исходя слюной и гонимые азартом охоты.       Волки ловко отбили одного из бизонов от стада в один слаженный прыжок, словно вели охоту не на огромного разъяренного быка, а догоняли беглого кролика.       Он изнемогал не то от болезни, не то от старости: его подводили ноги. Момент, и мы ускорили бег перед тем, как сделать выпад и главный прыжок. Охотники отталкивались от земли и цеплялись зубами в толстую шкуру добычи, а он оглушающе ревел, умоляя свое стадо притормозить бешеный бег.       Но бизоны торопились и то ли не слышали мольбы своего сородича, то ли выполняли свою часть сделки: отдавая волкам одного из своих, они выбивали время себе.        У меня сбилось дыхание, но я продолжал подгонять нашу жертву, пока остальные тормозили его бег смертоносными укусами. Через пару мгновений бык выдохнется окончательно, и тогда вожак сделает последний рывок: вонзится клыками в плотное горло и наконец умертвит нашу добычу.       Я думал об этом, когда мой взор упал на отдаляющее стадо: от него отбился еще один, на этот раз совсем молодой теленок. Он заваливался на бок и ноги его заплетались, грозясь повалить его на землю.       Тогда я не мог знать, что момент, когда я принял решение, станет для меня роковым. Я метнулся вслед за детенышем, в надежде отхватить лакомый кусочек и заслужить признание в стае.       Показать остальным, что представляет собой настоящий охотник.       Я бросился к теленку под громогласный рык вожака, когда тяжелая туша загнанного стаей бизона повержено повалилась на землю. Послышался предупреждающий вой: они хотели, чтобы я вернулся обратно, но я знал, что возвращаться было слишком поздно.       Я приближался к нему, глаза мои застилал пот; медленно, но верно лапы пронизывало острой болью усталости. Теленок был близко, так близко, что я слышал его отчаянное блеяние, нарушаемое порывами яростного ветра, от которого закладывало уши.       Я был готов напасть: пригнуться, оттолкнуться задними лапами и сомкнуть челюсти на слабой шее, крепко вонзиться клыками в теплую плоть и не отпускать, пока не прекратятся конвульсии его умирающего тела. Я делал так сотню раз, загоняя мышей и крупных кроликов. Я сделал бы так снова.       Но меня не учили, что материнский инстинкт всегда преобладает над инстинктом самосохранения.       Я сделал прыжок навстречу своей жертве.       В мгновение полета я сумел предвкусить сладость победы, но в следующую секунду был отброшен смертельным ударом.       Разъяренная мать подтолкнула теленка носом, давая ему возможность нагнать стадо, а сама злобно уставилась на меня, смешивая копытами землю с травой.       Я попытался встать, чтобы дать ей отпор. Слушал и принюхивался, но глаза застилала пелена мрака. Я слышал своих сородичей, их протяжный воем и рычание.       Я не осознавал цену поспешности и не ведал ни страха, ни боли. Не признавал собственной слабости.       И я поднялся перед тем, как новый удар сбил меня с ног и на этот раз отбросил так далеко, что земля превратилась в небо, а небо обернулось бурным потоком.