После падения

Солнце неторопливо вставало над огромным городом, прогоняя тьму и холод ночи, заявляя о том, что день входит в свои права. Его лучи медлительно рассыпались по окраинам и целеустремленно двигались к центру, лаская стеклянные громады студий и офисов, плутая между небоскребами в поисках укромных уголков пыльного мегаполиса, в которых еще пряталась пьяная калифорнийская ночь, полуослепшая от лучей прожекторов. Несколько солнечных лучей попытались просочиться сквозь поднятые жалюзи маленькой, тесной квартирки на Уилшер стрит, где долгий разговор, хуже бессонницы измучавший старых друзей, наконец, подходил к концу. Воздух в комнате напитался сигаретным дымом, им едва ли можно было дышать, дымовая завеса стояла, как облако ядовитого газа над окопами времен Первой Мировой и беспорядок, царивший по всей квартире, только усиливал гнетущее впечатление. У стены, на старом, проеденном молью диване, сидел человек, который совершенно не вписывался в окружающую его обстановку. Дорогой костюм, явно сшитый на заказ, швейцарские часы на запястье, ухоженные, как у гламурной красавицы, руки, чисто выбритое, чуточку лошадиное лицо с живым и колким взглядом серых глаз, невесело глядящих из-под тяжелых, густых бровей. В нем сочетались харизма шестидесятых и деловая хватка начала двадцать первого века; он словно сошел с какого-то киношного плаката, где то ли держал под руку Мэрилин, то ли по-дружески приобнимал Лиз, чтобы шагнуть из мира грез в артхаусную реальность тесной комнатенки, где даже мебель пропахла дешевым, крепким табаком и застарелым перегаром – ей давно уже было место на помойке. В руках он держал стопку машинописных листов, которые несколько минут назад увлеченно читал и теперь пристально смотрел в спину своему собеседнику, замершему у окна возле ряда пустых бутылок. - Чак? – тихо позвал он. Человек конвульсивно дернулся и резко обернулся. В нем чувствовался надрыв, дрожащий нерв натуры творческой, впечатлительной, завязшей в долгом кризисе. Он производил еще более удручающее впечатление, чем его квартира, штаны были измяты до легкой изжеваности, рубашке не хватало нескольких пуговиц, носки с дырками на пальцах и пятке просились в мусорный бак – восстановлению они не подлежали. Взлохмаченная грива густых каштановых волос полусвисала, полуспадала на лицо, кое-где торча пружинистыми кудрями, а двухнедельная щетина давно уже переросла свою брутальность и потихоньку принимала вид внушительной профессорской бороды. Только его зеленые, лихорадочно блестящие глаза, жившие собственной беспокойной жизнью на осунувшемся лице, выдавали человека скорее запутавшегося, чем опустившегося. - Ну и что? Что ты думаешь, Рэнди? - Я думаю, это гениально – или близко к тому. От Артура Миллера почти ничего не осталось, а вот Мэгги… Это она, да? - Я хочу, чтобы роль играла она. Образ выписан только под нее, для нее, другая актриса не сможет… Зеленоглазый пьяница заметно нервничал. - Я понял. Приятно видеть, что ты снова в строю. Мы уже думали, что потеряли тебя. Особенно после прошлогоднего провала «Благословения». Кассовые сборы не покрыли и трети стоимости, фильм провалился в прокате, критики написали разгромные рецензии, а помнишь номинации на «Золотую Малину»? Называется, кто больше, а? Извини, не хотел тебя обидеть. - Да ничего. Так мне и надо. Развод совсем выбил меня из колеи, все деньги ушли на адвокатов. Видишь, как я живу теперь? Долбанные законники высосали из меня все деньги, а толку? Все, что осталось, теперь принадлежит ей, все! Пусть забирает, плевать! - И тем не менее, ты снова хочешь с ней работать… - Я хочу, чтобы она снялась в этом фильме, и все. Больше никогда не хочу ее видеть. Кстати, как там Дэррил? Все такой же шикарный хлыщ, или она и его не пошадила? - Дэррил сейчас занят во множестве других проектов, боюсь, как бы он нам не отказал с финансированием, да и после прошлогодней твоей выходки студия понесла большие убытки… Но я поговорю с ним. Идея, прекрасная, хоть драмы в этот сезоне не очень хорошо идут. - По-твоему, людям нужны только романтические комедии? Ладно. Спасибо тебе, Рэнди. Ты же понимаешь, сам я к нему пойти не могу. Из-за нее, из-за денег, из-за «Благословения» идиотского… Знаешь, я завалил фильм в пику ему. Вот как бывает, был друг – и нет его. - Да не за что. Хорошо, мне нужно идти. У меня сегодня еще несколько кастингов, а вечером, думаю, и загляну к нашему общему другу. Это будет грандиозный проект, если дело выгорит. Давай, Чак, еще увидимся. Рэнди поднялся с дивана, отряхнулся и направился к двери. По правде сказать, ему до смерти надоела эта прокуренная вонючая квартира с грудами мусора на полу и рядами пустых бутылок у стен, а еще сильнее – владелец квартиры, который, хоть и был его другом, слишком уж опустился после развода с той актрисулькой. Да, она была ничего, но это не повод терять голову, впадать в депрессию, жалеть себя и уходить в запой, тем более не повод отражать это на работе. Нет вещи более хрупкой, чем репутация режиссера. Сам Рэнди не терял голову никогда, для протокола у него была жена, а для всего остального – Айрис. Вообще, идея с перенесением пьесы Миллера в современный Лос-Анджелес показалась ему на редкость удачной, могла сделать хорошую кассу и, возможно, даже задобрить этих высоколобых парней из киноакадемии, громче всех оравших свое «Бууу!» во всех газетах и журналах, в своих модных блогах в интернете после премьеры провального «Благословения». Он вышел на улицу, зажав сценарий подмышкой и крепко прижимая к себе свое вложение в безбедное будущее, новую яхту, бывших жен, любовницу и сыновей, драгоценный сценарий и облегченно вздохнул, вдыхая свежий ветерок с солоноватым привкусом океана, прилетевший с побережья. День вовсю хозяйничал в городе и Рэнди Мортон, один из лучших охотников за талантами в Голливуде, вдруг понял, что все не так плохо, как казалось вчера вечером, когда он забирал подвыпившего Чака из местного отделения полиции.