Memento mori

Август в Новом Орлеане выдался на удивление дождливым и пасмурным месяцем. Просветы на сером небе появлялись редко. Дождь лил стеной уже третью неделю. Лужи на улицах города вынудили всех любителей фестивалей и красочных шествий переместиться в не менее яркие бары-калейдоскопы Французского квартала. Местные отдавали предпочтение хмельной компании и пенистым напиткам, горячащим душу, нежели сидению дома с кружкой кофе и перекладыванию с места на место покрывшегося столетней пылью да гнилой коркой барахла из кладовки, в то время как погода вытеснила их из излюбленных скверов. В глаза то и дело бросались кислотные неоновые огни вывесок, зазывавших продрогших пешеходов в свой маленький пивной рай. Пиво там лилось реками: дегтярно-темной и янтарно-золотой. Споры велись ярые, речи ― громкие, отчетливые и звонкие. Темы обсуждались колкие, углы сглаживались кулаками или кабинками уборных, если попадался страстный оппонент и на ум взбредало закончить дискуссию полюбовно, не оставшись лежать до утра на барной стойке в одиночестве с фонарем под глазом. Я решил не отставать от горожан и скоротать вечер за столиком дешевой забегаловки «У Джима» с богатым ассортиментом алкоголя, где подавали отличный неразбавленный Шартрез. Этот бар напоминал мне станционный трактирчик, образ которого часто всплывал в моих снах, подернутых воспоминаниями и Шотландским виски. Обит он был почерневшей закоптелой вагонкой, как снаружи, так и внутри. Штукатурка на потолке облупилась еще в прошлом веке, прямо из пробоин от прошедшего пару лет назад сильного града через дыры в черепице проросли свежие ростки плюща с бледно-голубыми завязями колокольчиков. Но что-то тянуло туда необъяснимой силой, привлекало меня в те малопримечательные задворки: обыденный фасад, хранивший за стенами сотни неповторимых историй подвыпивших посетителей; терпеливые бармены, наслушавшиеся до пенсии этих уникальных трагических повестей, частенько выдуманных на ходу романов с резко выразившейся в адрес пьянчуги-романтика, тронувшего девушку в неположенном месте; вспыльчивой испанкой, зашедшей полакомиться Мохито и случайно напроситься в гости к харизматичному американскому банкиру; осточертевших персоналу меланхоличным характером и пугающим видом подростков-полуночников, мало отличимых от зашедших закинуться таблеткой-другой, смешав ЛСД с Пина Коладой, наркоманов; зевак-туристов, которых без зазрения совести облапошивали, насыпая в бокал с виски три четверти льда; и, реже, тоскующих сорокашестилетних мужиков, ищущих, на кого бы излить свою желчь или в чью жилетку поплакаться. Следом за мной в бар, в самом тупике квартала, вошел англичанин ― потенциальная жертва-попутчик, так я называю туристов, ― они не нуждаются в именах, если учесть, что знакомство длится в среднем около часа-двух, и друзей по выпивке часто срубает сон, ― которых встречаю в подобного рода заведениях. На них я в тот же момент сваливаю все заботы, повествую им о холостяцких хлопотах и советую вовремя жениться. Возможно, к пятому десятку я устал от одиночества. Не знаю, почему сегодня выбор пал именно на него, но я решил в полной мере окатить юнца своими душеизлияниями. Молодой человек отряхнул плащ, чопорно и показательно удостоверил присутствующих скрипом лакированных туфель о входной коврик, что с его обувью все в порядке, не стоит беспокоиться, он не наследит. Исподлобья взглянул на уборщицу, осмотрел весь зал и ровным, размеренным шагом двинулся к барной стойке, за которой, в предвкушении хорошей выпивки и не менее удовлетворительной беседы, ожидал я. На вид я не дал бы парню и тридцати. Наружности он был не дурной, думается, девушки им не брезгуют. Широкоплечий, высокий, для своего роста немного худоват, и это делает его фигуру вытянутой. В том случае, если благородная наружность обманет, он сильно напьется, начнет махать кулаками, а я не смогу бежать ― дам ему отпор. Да, нужно всегда заранее оценивать ситуацию, просчитывая ходы наперед. Плевать, что игра в шахматы тогда станет невыносимо скучной, зато голова останется на плечах. Когда расстояние между нами сровнялось с расстоянием, на котором находятся прилично знавшие друг друга люди, я рассмотрел в его лице нечто располагающее. Взгляд у него ясный, проницательный, не заискивающий. В уголках глаз морщинки, такие могут быть только оттого, что он щурится, или же улыбается часто, не смотря на то, что в данную минуту он чем-то омрачен или даже озадачен. (Ну, да что мне, старику, до чужих проблем?) На вытянутый нос, говоря об интеллектуальных задатках обладателя, надвинуты очки в овальной позолоченной оправе. Светлые рыжеватые волосы влажные от дождя, слегка взлохмачены. В общих чертах, парень привлекательный. ― Сто пятьдесят Шаттла, пожалуйста, ― обратился длинновязый к бармену. ― Я предпочитаю Шартрез в натуральном виде. Ален. Добрый вечер, ― хмыкнул я, натянув доброжелательную улыбку, чтобы не показаться бестактным перед гостем Нового Орлеана, и протянул ему руку. ― Джой, запиши на меня бутылку Зеленого! ― крикнул я дружку из-за плеча. ― Себастьян. И вам не хворать. ― Смышленый малый принял рукопожатие, стиснув своей жилистой теплой ладонью мою. ― Так почему выбор пал на Шаттл? ― В алкоголе отдаю предпочтение виски, но, раз совпало, что я в Беззаботном городе, хотелось бы ознакомиться и с Шартрезом. А начинающий выпивоха смог меня удивить. Я усмехнулся, но мой смешок был успешно проигнорирован. ― Вижу, вы разбираетесь в напитках, молодой человек. ― Алкоголь ― мое второе хобби, сразу после путешествий. ― А как же дамы? Их общество простаивает без кавалера? ― Вынуждено простаивать. ― Себастьян сощурил глаза, улыбнулся краями губ, снял очки и начал увлеченно протирать затуманенные стекла. Похоже, парень вспомнил оставленную университетскую компанию, а может, и милую мадмуазель в отдельности и в подробности. Вот в них вдаваться хотелось меньше всего. ― Каким ветром в наших краях, герой-любовник? Как Вам Призрачный Орлеан в сие время? ― Все тем же западным. ― Собеседник снова влился в разговор, надев очки. ― Джой, где ты ходишь? Поторопись уже, клиент ждать не станет! ― гаркнул я на бармена. ― Неожиданно антарктично. Думал, погреюсь у вас. Получилось, будто из Англии не улетал, ― продолжил молодой сомелье. Джой притащил из алко-закромов полтора литровую бутылку Зеленого Шартреза, подал два бокала и налил студенту сто пятьдесят Шаттла, как он заказывал. Я даже не стал обижаться на его нерасторопность, после того как он принес не початый ликер. Я не удержался и отпил жгучего персонально эксклюзивного пойла. ― Я не умру, пока на земле не исчерпаются запасы эликсира долголетия. ― Эликсир долголетия? Поведайте же тайну, о премудрый старец. ― Сын мой, когда-то давным-давно на горном массиве Шартрез был монастырь. Монахи того монастыря получили загадочный манускрипт от французского маршала. Назывался он «Эликсир долголетия». Многие годы рецепт пылился в стенах монастыря Гранд-Шартрез, пока не взялся монастырский аптекарь за создание целебного напитка. Пошел ликер здоровья в народ, да началась революция Французская. Забылся рецепт, закрылись погреба, но остались свитки у гонимых монахов. Передавали сказания монахи из уст в уста. В тюрьмы заточили дедов просветленных. Оказался один в заточении в Бордо, чувствуя погибель, вручил лекарю снадобье. Его и Наполеон отнимал, испытывал. Все ж вернулся эликсир фармацевту. Тот его и отвез в родные погреба. Видишь, и до нас дожил рецепт. Мы теперь его пьем, как боги, и горя не знаем. А в нем сто тридцать трав с начала семнадцатого века настаивалось в винном спирте, медками золотыми поливалось, темной завесой накрывалось, в дубовые бочки пряталось, жизнями монашескими вскармливалось. ― Красивая история, дед. Рассказываешь ты славно. Не пора ль и нам честь знать? ― Посиди, милок, успеется, рано на покой. ― Ну, дед Ален, уговорил, посидим. Эй, наливай уже свой Шартрез! ― Себастьян махнул рукой в характерном жесте согласия и подпер ладонью заметно потяжелевшую голову. Завечерело. Сумерки стали сгущаться. Тем временем буйный дождик, раззадоренный ветродуем, разошелся на славу. Ветер задувал через решето черепицы, заставляя поеживаться. В баре стало зябко, похолодало. Август определенно бил температурные рекорды, а может, даже ушел в летний отпуск и на подмену посадил ноябрь. Ветви розмарина в исступлении били по стеклу. Стихия швыряла вечнозеленый кустарник из стороны в сторону. И можно было почувствовать, как плачет, вздрагивая, беловойлочная листва, прикрывая наготу блестящим черным покрывалом. Духовитые благовонные эфиры ворвались в распахнутую форточку, пытая счастье найти приют среди насыщенного травянистого аромата изумрудного Шартреза. ― Врачи полагают, розмариновые ванны помогают от ревматизма, ― нарушил тишину Себастьян. ― Если я правильно понял намек, ты предлагаешь принять ванну с аромомаслами. ― Нет, дед, в твоем возрасте профилактические процедуры просто необходимы, ― процедил парень прямо в стакан и прищурился. ― Я не нуждаюсь, спасибо. ― Я спокойно принял дерзость мальчишки. ― Веришь, что цветы умеют разговаривать? Неожиданный вопрос, да? ― Ален, вы допились. ― Ну, а все же? Да не лупись ты на меня. ― Скорее нет, чем да. ― Допустим, розмарин, о чем говорит? ― Запамятовал. ― Не знаешь. Верно. Розмарин в переводе с цветочного языка ― память. Советую запомнить и прикладывать к голове два раза в сутки для профилактики. А говорил ― «Не верю». Ботаника ― наука точная. ― Дед Ален, вы в анкете не указали профессию. Вы шаман? Травник? Контрабандист? ― Я алкоголик, Себастьян, все намного проще. Закажи еще бутылку Шартреза, и я буду кем угодно: хоть копытным, кормящимся силосом, хоть Джином заморским… Хочешь, я расскажу тебе историю, красивую историю любви на языке цветов? А, и так вижу, что хочешь. Ну, слушай. ― Я сделал глубокий вдох, выдержав интригу, и вкусил самый сладостный момент беседы с Себастьяном. Взглянув в по-детски завороженные глаза, наивные и порядком окосевшие, я начал свой рассказ. ― Дело было двадцать семь лет тому назад, в тысяча восемьсот восемьдесят седьмом году на станции в Гамбурге. Точнее, в станционном трактире. Я был тогда совсем юнец, вроде тебя, может, немного моложе, и совсем не умел пить. Вот тогда-то я и встретился с Шартрезом впервые. Я был молод, хотел повидать весь мир, но ничего, кроме грязных трактиров, так и не увидел. Видимо, такой выпал мне крест с выгравированным изумрудом пророчеством. Был я в том трактире единожды, но запомнился мне облик его на долгие годы вперед в лице старческом. И по сей день во снах является мне слепой старец, и вижу я в глазах бездонных отражение свое и одиночества бездну.