Самая лучшая песня о...

      В том, что Разиель сейчас делал не было вроде бы никакой нужды. Земля давно пустовала: семеро братьев его потрудились на совесть, обрушив на планету вперемежку хладный град и кипящую серу, истерев в прах все живое. С тех самых пор Разиелю некому стало вещать более о тайнах мироздания с вершины бесплодной и дикой в великолепии своём горы Хорив, ибо повествования утеряли всяческий смысл. Строго говоря, и не только они — значение исчело буквально у всего. Однако ангел сходил на землю ежедневно, не берясь даже и осмысливать свои побуждения, предпочитая удобное для себя самого объяснение. Красота. Там, внизу, было красиво. Слово это проносилось в его голове на тысяче земных языков, впустую однако же, не находя никакого отклика, а ведь слова были его ремеслом. Он тщился понять и бежал разгадки.       Автобан, шрамом пропарывающий плоскую, как тарелка рыжую пустыню, был от горизонта до горизонта заставлен навсегда застывшими изоржавленными остовами машин. Пойманный в плен безвременья стопкадра поток металла и стекла, упорно сжигаемый равнодушным солнцем, осаждаемый терпеливыми скорбными дождями. Бесконечные ветра высвистывали однообразно заунывные мотивы меж их блеклых, но все же еще разноцветных тел. Недосмерть и недожизнь, затухающее эхо искры господней, пребывавшей во всем, но изъятой в один миг, насмешка над бытием. Разиелю не были присущи излишняя назидательность или язвительный черный юмор чтобы назвать достойной эпитафией человечеству это движение, насильственно прерванное и превращенное в статику. Вопросов у него тоже не было, ибо вопросы рождают сомнения, а недоверие, помятуя к чему оно привело Светоносного, нужно было давить в зародыше. Избави, Отец. Нет, ни о чем таком он и не помышлял. Наоборот, стремнина его мыслей замедляла свой бег, стихала, замирала вовсе, разбиваясь об рябь солнечных бликов на сотнях подернутых патиной крыш. По обыкновению он усаживался на одну из них, всегда ту же самую, подобрав ноги под себя и смотрел вдаль, много часов оставаясь недвижимым, тихим и бездумным, почти слепым. Ничего, кроме солнца, пойманного в плен гладкого крашеного металла. Уходил, неохотно стряхивая с себя людское обличие — джинсовый потертый комбинезон был точно мгновениями потерянных воспоминаний, неуловимо, беспричинно на первый взгляд дорогих — и твердил себе, что не придет более. — Может, последний раз, — без знака вопроса ронял ангел. Спрашивать не у кого. Не у себя уж точно.       Початую пачку сигарет, торчавшую из бардачка Разиель приметил давненько. Словно глубокая заноза в пальце она притягивала взгляд, раздражала, лишала покоя. И почти не больно, но и не вынуть никак, и трогаешь ее беспрестанно и бессмысленно, хотя можно бы и потерпеть, не бередить. Взгляд блуждал против воли, то и дело соскальзывая на белый картонный прямоугольник с синим кружочком. Крутой изгиб черного руля — паутина трещин на зеркальце — травяной рыжий сухостой — горизонт — снова синий кружочек с белыми буквами — облако, в точности беломраморный замок — выцветшая наклейка на заднем стекле, и не разберешь уже что там — баранка — сумрачный провал бардачка — белые буквы на синем фоне. Lucky strike. Снова линия горизонта.       Lucky strike. Ну надо же. Ирония, сгущённая до издевки. Почти как тогда, в Хиросиме, только на этот раз окончательная и безотменная.       В ней было сосредоточено столько жизни, сколько не наскрести теперь и со всей протравленной гневом Господним планеты.       Всего то и надо было что спрыгнуть вниз, на запорошенный песком хардпен, открыть дверцу. Протянуть руку — очень, очень легко. Естественно. Как выпить глоток воды, как вздохнуть. Абсолютно невозможно. Этого еще не хватало — курящий ангел. Это категорически не то, чем можно похвастаться. Нонсенс. Оксюморон. Ка-та-стро-фа! Ха! Ну точно уж не большая, чем посланник небес в разношенном дениме с прорехой на левом колене. В футболке с Джимом Моррисоном. Дорзы были точно измеренной массовой долей бунтарства, Команданте Че — это уже перебор. Моррисон в самый раз. И курил, опять же.       Да что ж ты ж...       Одной катастрофой больше, подумаешь. Этим совершенно некого сейчас удивить.       Никто ничего не узнает.       Негнущиеся подошвы берцов тяжко и тупо бухнули о дорожное покрытие, только пыль взбаламутила воздух. Звук этот прозвучал неуместно, святотатственно по отношению к тишине. Но Разиель решительно имел намерение и дальше грешить, оскверняя безмолвие хайвея. Натужный скрип петель дверцы проскреб по нервам, ангела передернуло. Определенно, существование в хрупкой земной оболочке приносило известные неудобства. Автомобиль сильно качнуло, когда он сел, но покрышки справились, не лопнули. Нагретый жаром полудня пластик пах небытием. Пора было это исправлять.       Как они это делали, люди? Нервно, трясущимися руками, думая о неприятном, умиротворенно и бездумно, после секса, и на бегу, поправляя наушники. Играла ли музыка здесь, в этой машине, в последние минуты рода человеческого? Ангел потер ладони друг о друга, разгоняя между ними разряд, и мягко опустил их на приборную доску. Магнитола ожила, первые такты мелодии омыли салон, незамысловатый на первый взгляд текст с первых же слов лёг на сердце, обвил его уютным теплом. Будто бы Разиель долго шатался где-то далеко-далеко, а потом вдруг вернулся домой. Разве это бывает так? Он пpиносил по выходным ей сладости, Читал в ее ладонях линии. И он не знал на свете больше pадости, Чем называть ее по имени.       Зажигалка нашлась сама собой в кармане. Рабочая. Прямо в нагрудном кармане комбеза. Как она там очутилась? Кто бы сомневался, что она там лежит. Разиель чиркнул ею легко, будто делал это все время. Само собой вышло. Ей было где-то тpидцать шесть, Когда он взял и тихо помеp.       Первый глоток дыма ободрал горло. Разиель закашлялся: никотин оказался почище серного дождя. Ого. Курить с наслаждением, до стона, до легчайшего вздоха, так, чтобы глаза закатывались? Вы издеваетесь? Ей даже не пришлось успеть В последний раз набрать его несложный номер.       И все же это было самое странное из того что ангел делал за очень долгое время, может быть даже за всю свою бытность. В этом и заключалась ценность момента. Значимость. В каждый его вздох возвращался смысл. Определенность. Жизнь. Нет, не страшила ее смерть, Скорее, она о ней мечтала.       Разиель поднял свои ладони к глазам. Кожа как кожа. Абсолютно гладкая. Без линий, без лилий. Он выдохнул в небо третью по счету затяжку. «Какая, в сущности, смешная вышла...»       Ватное, волглое облако с серым брюшком обещало скорый дождик.       Наконец-то.       Разиель придет сюда завтра. И послезавтра. И потом.       Даже потом, когда кончится пачка.       «Хотя что может быть кpасивее...»