Говорят, что сильные не плачут, говорят, что им не за чем это... говорят, что сильные не мстят, а прощают всем все грехи. Так почему же?.. почему же нас называют сильными, а мы стоим и плачем, почему мы собираемся мстить. А может не надо?.. Он бы этого не одобрил... он бы просто улыбнулся и сказал, что все в порядке...
– Люси?.. – позвала меня девочка-альбинос, смотря на меня через красный шарик. Я, подперев голову рукой, посмотрела на нее. – Люси, а ты скучаешь по Тоцуке?
Зачем же ты спрашиваешь, если и так все видишь?.. Я молчу. У меня очень сильно дрожат руки, очень быстро бьется сердце. Как бы я не хотела, чтобы хоть кто-то спрашивал что-то, особенно про него. Нахожу в себе последние силы и улыбаюсь. Как-то открыто, тепло. Он улыбался также, мы этим очень сильно друг на друга были похожи. Как только встретились, как только познакомились... он поднимал настроение всем и даже мне, которая пережила смерти самых дорогих для меня людей. Никогда не думала, что начну вновь улыбаться.
– Анна, конечно скучаю, – голос дрожит, я знаю. Кусанаги, стоящий за барной стойкой, только выдохнул и закурил. Ребята все разошлись куда-то. Ищут убийцу.
Запах дорогих сигарет и алкоголя. Какой-то тяжелый, а в атмосфере будто бы чувствуется огонь. Обжигающее прекрасное пламя.
Я закрыла глаза и облокотилась о спинку дивана. Даже не услышала очередного вопроса, заданного Кушиной. Я погрузилась в свои мысли и пока возвращаться оттуда не желала.
Красный клан, так по-моему это называется. Иначе говоря Хомра, ведь так же ты мне ее представил, да, Тоцука?..
Красный цвет... а что он значит?..
Кто-то называет ее цветом любви, а кто-то – войны. Ведь и вправду, красивее алых роз иногда ничего не бывает, но ведь это же цвет крови. Даже сережка от Тоцуки, что сейчас носит Микото, перекрасилась в красный цвет, в цвет войны и убийства. Выдохнула. Алым считают пламя, помнишь ведь, Нацу?.. ты так любил этот огонь, и я сейчас нахожусь в Красном клане, где оружие – огонь, а главный девиз: «Ни крови. Ни костей. Ни пепла». И я вообще в передряги никакие не лезу, и у меня таланта никакого нет. Я ни стрэйн, я обычный человек... обычный человек, что даже в чувствах своих определиться не может. И почему... почему же, те, кто меня окружает, те, кто становится дорог, так неожиданно умирают?!
Я встала и побежала по лестнице на второй этаж. Там есть одна каморка, в которой я частенько пряталась. Все-таки мне надо успокоиться, не хочу, чтобы кто-либо видел мои слезы. Ведь я и так никчемная, я и так слишком слабая.
Сильные мстят, а слабые, прижимая хвост, стоят в сторонке и дрожат. Я знаю, ведь я такая.
Погрузившись во мрак, что царит в комнатушке, я села на пол и заплакала. Так больно, так грустно, так сильно хочется плакать. Невыносимо. Очень больно.
Руки дрожат, даже слезы особо вытереть не получается. Я ведь помню улыбки, я помню голоса тех, кто мне дорог. Матери, отца, бывших моих согильдийцев и Тоцуки... Тоцуки Татары, что с самой встречи перевернул мою жизнь с ног на голову. И так неожиданно и просто исчез.
Поднимаю голову и вижу какой-то силуэт. Сомнения в сторону, ведь передо мной стоишь ты. Я знаю, я чувствую.
Я вижу тебя, я вижу.
Ведь ты сейчас стоишь передо мной, улыбаешься, но молчишь. Почему ты молчишь?! Сказать мне нечего, да?.. и только где-то я слышу: «Люська! Ты чего расселась, айда с нами!»
Ты ведь знаком с ними, да?
Перед глазами плывет, да и слезы мешают мне четко видеть. Но почему-то я очень хорошо вижу
тебя, твою улыбку и кивок. Да, я знаю, что вы на Небесах все друг друга знаете, ведь вечная жизнь вам там дарована.
Мне очень больно и обидно. Я ведь ждала тебя тогда, а ты не пришел, ты ведь уже был мертв, да?..
Просто, ты не поверишь, а я всегда тебя ждала, хотела увидеть просто улыбку, иногда и объятий дружеский не ожидала. А ты так просто исчез. Понимаешь, я ведь тогда хотела сказать три слова... три, мать его, слова. Думаю,
ты и сам знаешь какие, но все равно я тебе скажу их: «Я люблю тебя». И эти слова действительны и по сей день. Как вот обидно... осознать, что любишь прям в тот день, когда возлюбленный умирает. Так глупо... так больно.
Сердце, такое ощущение, сейчас разорвется на куски от боли. Не думаю, что от этого легче станет.
Ты мотнул головой и вздохнул. И не говори, я такая глупая. Можно я до тебя дотронусь?.. Ведь хоть на миг, но я безумно хочу почувствовать тепло твоего тела, твой запах. Я ведь отлично все это запомнила. Легкий запах сигарет, алкоголя и дыма, а также... едва ощутимый запах ромашек. Не знаю почему, но я его отлично чувствовала. Так напоминало лето. А когда я тебе про это говорила, ты смеялся, что быть такого не может, а я все время фыркала и как-то ворчала, что ты с девушкой какой-то на сеновале кувыркался и после этого вместе смеялись. Ты же помнишь это, так ведь?..
Кивнул.
Я протянула руку, желание дотронуться до тебя ведь так и не исчезло, а ты... отходишь назад, мол, нельзя. Но я так этого хочу! Я знаю, что эгоистично сейчас поступаю, но пожалуйста...
Поднялась на ноги и подхожу к тебе.
Но ты все также пятишься назад. Я спотыкаюсь, но нахожу опору в виде какого-то стола. Рука скользнула по чему-то прохладному и очень знакомому.
Схватила эту вещь и поднесла к свету. Да, это же та чертова камера... ведь из-за нее ты тогда умер.
Ты с упреком смотришь на меня. Я ошибаюсь? Кивок.
И что ты мне сделать прикажешь? Любоваться на камеру? Я даже улыбнуться иногда нормально не могу, только для Анны, чтоб ее иногда поддержать. Я не ты.
Хоть улыбка похожая, но мы совершенно разные люди.
Ты мотнул головой.
Что? В смысле? Ты ведь солнце для Хомры, они ведь всегда рядом с тобой улыбались, веселились. А я только неудачи приносить и умею.
Посмотрела тебе в глаза, будто бы ответ увидеть желаю. И нахожу ведь его.
Ты мне говоришь, что я такая же. В гильдии, при виде меня, все улыбались и смеялись, я тоже была для всех солнцем. И это ведь тебе Нацу рассказал, ведь так? Можешь даже и не играть в «ложь», я ведь знаю. Вот же предатель розоволосый.
Я улыбаюсь... я плачу и улыбаюсь. Как на меня это похоже. Общаюсь тут сама с собой.
Получаю порцию гневного взгляда.
Ладно, прошу прощения. Общаюсь тут с призраком возлюбленного. До чего же жизнь докатилась.
Я слышу шум внизу. И ты
указываешь на дверь, мол,
иди.
– Попробуй побыть для всех солнцем. А я помогу, – я слышу твой голос... и вновь слезы текут по щекам. И зачем же ты мне это сказал, зачем. Я же не смогу, я не справлюсь. Опускаю голову и смотрю на камеру. Солоноватые слезы падают прямо на нее.
Ты подходишь ко мне и кладешь руку на камеру. Ты хочешь сказать, что мне с этой вещью идти и всех «развлекать?!»
Поднимаю взгляд. Наверняка он немного озлобленный. А ты как-то
невинно улыбаешься и киваешь. Не хватает слов «Вперед и с песней! И назад тебя не приму».
Жесток ты. Такой добрый, но жестокий. Хотя, все добрые люди такие.
Одной рукой вытираю слезы и пытаюсь вспомнить, как эта штука работает.
Ты указываешь мне на кнопки. Я нажимаю следом за тобой.
Ты кивнул и выгоняешь меня из укрытия. И что же мне делать?..
«Ну что, Люси, вперед!» – подбадриваю я себя.
Вдох, выдох и шаг.
***
По лестнице спускается блондинка. Ее золотистые волосы покачиваются в такт ее шагам. В руках держит какую-то старую камеру. Прочищает горло, нажимает какую-то кнопку и преподносит эту штуку к лицу.
– Двадцатое декабря, время – двенадцать часов, – голос дрожит, но она так просто не сдастся. Красный клан потерял свое солнце, и его надо как-нибудь заменить. Может, тогда все спокойнее станет?..
Все ребята, что находились сейчас в баре, вздрогнули и посмотрели на хрупкую фигурку светловолосой девицы. Не ожидали они этого и даже сейчас не верят тому, что перед глазами у них происходит. Будто бы сейчас не Люси стоит, а Тоцука перед ними, улыбается, будто бы все так, как и раньше.
Хартфилия продолжает спускаться, но остановилась на предпоследней ступеньке. Чтобы всех запечатлеть, чтобы всех Татара на записи увидел.
Анна отошла от шока быстрее всех и, достав свой любимый красный шарик, посмотрела сквозь него на Люси.
– Я вижу красный, и это не Люси. Это Тоцука рядом с ней, – Кушина улыбается. Ребята все переглянулись, даже Суо Микото, что немного ранее спустился в бар, как-то оживился. Все-таки блондинка – не обычная девчонка, коей себя нарекает. И пускай у нее сейчас дрожат руки и голос, смотрит на всех с испугом. Но все равно в ней что-то солнечное есть, да и добрый взгляд шоколадно-карих глаз. Все-таки не зря Татара привел ее тогда в бар, может, он уже и тогда знал, что что-то случится и вдруг Хомре потребуется опора?.. Кто знает, кто знает.
Достав сигарету изо рта, Микото произнес:
– Надеюсь, ты там на небесах не скучаешь. Нашел себе новое развлечение? И ты хоть вспоминаешь нас?
– Да-да, Татара, не забывай нас! Не смей такого делать! – поддержал Суо кто-то. И каждый стал добавлять по фразе. И от этого так становилось тепло на душе.
– Мы надеемся, что у тебя все хорошо! – закончил кто-то. Все улыбаются, пусть им на душе грустно и тяжело. Пока он видит, они не станут плакать.
Татара, что призраком стоял возле Люси, нежно обнимал девушку за плечи. Он улыбнулся, кивнул, что, мол, не забудет. Никогда он всех не забудет. Ведь для него клан – это семья. Большая и дружная семья, что готова за дорогого человека кому-то глотку перегрызть.
Что же дальше будет – это совсем другая история. Но есть у клана солнышко и имя ему – Люси.
Я помню этот запах... легкий дым сигарет, алкоголь. И легкий, почти не заметный запах ромашки.
