***
К счастью, день вышел таким насыщенным, что у нас просто больше и времени не нашлось говорить о нашей помолвке. Мы продолжали добавлять в нашей пекарне «последние штрихи» и даже вернувшись домой занимались вопросом найма хотя бы одного помощника. Мы принялись изучать заявки от желающих — их нашлось несколько, ведь, хоть жить стало и полегче, но людям по-прежнему приходилось трудиться, чтобы прокормить семью. К вечеру у нас уже голова шла кругом — я и понятия прежде не имела по каким критериям надо брать людей на работу. В итоге мы сдались и стали готовить ужин, оставив вопросы такого рода на потом, что только подбросило дровишек в топку моего стресса. Я могла бы помогать Питу в пекарне, но меньше всего мне хотелось самой выходить к покупателям. Я была не создана для такой работы, контактов с людьми, хотя если приходилось, прежде я могла себя заставить. У меня живот крутило, стоило мне представить себе кучу толпу клиентов, которые ждут, чтобы их обслужили. Мои размышления прервал стук в дверь. Оставив Пита начинять фаршем пироги, я открыла дверь и обнаружила на пороге Эффи во всем ее модном великолепии. Вид облегающую ее стройную фигуру сочно-зеленого платья заставил меня вспомнить сказки о лесных эльфах, которые я слышала в детстве. На этот раз на ней была телесного цвета обувь и подходящий к ней ремешок, который смягчал смелый колер ее наряда. — Эффи! — я старалась быть приветливой, но мне было трудновато скрыть усталость в голосе. Она вся была порхание и полет, легка, как колибри, когда влетела в дом, излучая волны восторженной энергии. — Я была сегодня в городе и ходила на рынок. Чего там только нет! Такая огромная разница в тем, что было раньше! Привет, Пит! — прощебетала она, когда он высунулся в дверь, чтобы узнать, кто пришел. — Вы заняты, так что я просто на секундочку, занести это вам. Я вам тут принесла черники — можно ее засушить и заваривать в чай. У него получается такой густой, насыщенной вкус, — восклицала она. Я ощутила, как Пит оказался рядом со мной. — Мы собирались после ужина тебя проведать, — он посмотрел на меня многозначительно, так как мой ответный взгляд, должно быть кричал: мы собирались? — Но раз уж ты здесь, это упрощает дело. У нас тоже есть для тебя маленький сюрприз, — его улыбка была широкой, что я невольно поддалась его настроению. Эффи глядела на нас выжидательно. Я сделала глубокий вдох, чтобы взять себя в руки. — Он сделал мне предложение, Эффи. Мы обручились. На самом деле обручились, — сказала я настолько ровным голосом, насколько только могла. Она же расцвела в невероятно радостной улыбке. И я приготовилась к неизбежному взрыву. — О, надо же! Поздравляю, мои голубки! — завизжала она, выделяя каждое сказанное ею слово и сжимая нас в невероятно жарких объятьях. — Помолвлены! Как это невероятно чудесно! О, помню, я сразу же сказала Хеймитчу, еще только как приехала, что вы должны отпраздновать свадьбу в знак всех своих огромных достижений, — она так растрогалась, что по щекам у нее уже катились слезы. — Вы уже назначили дату? — Э-э, нет, — замялась я. — Нам сначала нужно открыть пекарню… — Мы не торопимся. Но когда назначим дату, дадим тебе знать, — сказал Пит. — О, да! Столько людей захочет вас поздравить. Это будет как в дивной сказке… Почувствовав, что меня вот-вот стошнит, я ее перебила: — Мы пока не обсуждали никаких деталей, но не думаю, что у нас будет большая свадьба. Мы предпочитаем традицию Двенадцатого, с очень скромной церемонией в присутствии только самых близких. Эффи благоразумно поумерила свой энтузиазм и просто нам улыбнулась. — Отчего бы вам не заглянуть ко мне после ужина — мы бы выпили шампанского. Чтобы отпраздновать? Я даже позову этого чертова Хеймитча, если хотите, — предложила она в знак мира. Пит покачал головой. — Как-нибудь в другой раз. Нам нужно еще кое-что сделать на завтра перед сном, Просто порадуйся за нас. Этого довольно. — Я уже радуюсь! Ох, все ваши друзья будут так рады услышать о… Я аж застыла на месте от этих слов. — Прошу, Эффи, не говори никому из Капитолия об этом, — вообразив себе папарацци, осаждающих наш дом, я так и затряслась от ужаса. — Мы очень не хотим шумихи. Только толпы репортеров на нашей лужайке нам и не хватало. Хорошо? — попросила я жалобно. Эффи взглянула на меня покровительственно, как будто только что сунула мне печенье перед обедом. — Конечно! Мой рот на замке! — потом она еще раз нас расцеловала и удалилась. Стоило двери за ней захлопнуться, как я вся внезапно затряслась. Прижавшись к Питу, обвив руками его шею, я вцепилась в него, пытаясь впитать его надежную поддержку, чтобы успокоиться. Это чуть-чуть помогло, но полностью стряхнуть напряжение мне не удалось. Я стала медленно дышать, касаясь губами его шеи. Хотелось убежать прочь, куда-нибудь подальше, на край земли. Он тоже меня сжал, ощущая, что со мной творится нечто, но не подозревая, наверное, что я из последних сил борюсь с собой, чтобы сейчас не смыться. Мне нужно было побыть с собой наедине, в лесу, но кто знает — как бы он сейчас воспринял мое исчезновение? — Эй, ты меня придушишь! — сказал он, глядя на меня и наморщив лоб. — Ты в порядке? — Да, конечно. Я просто — ух ты — мы женимся, — мой смех звучал неестественно даже для меня самой. Он улыбнулся, но уже не так широко. — Ну, на самом деле мы помолвлены. Поженимся, когда будем к этому готовы. Ты ведь это понимаешь, да? Не позволяй Эффи пугать тебя и заставлять думать, что тебе придется делать что-то, чего ты не хочешь, — теперь он больше не улыбался, как будто кто-то спустил всю его радость в водосток. — Разве что, ты не хочешь… Глаза у меня стали круглыми от изумления. — Нет, вовсе нет! Конечно, я хочу выйти за тебя! — и я увидела, как по его лицу пробежала волна облегчения. Я не собиралась его обманывать, да и в принципе лгунья из меня была никудышная. - Пит, я просто хочу, чтобы наша помолвка касалась только нас двоих. Хочу выйти за тебя без помпы, чтобы у нас была маленькая традиционная церемония, а потом, может быть, ужин для самых близких — человек на десять от силы. Я в ужасе оттого, что наша свадьба может превратиться в цирк. От одной мысли о том, что толпа народу придет поглазеть на то, как мы женимся, мне плохо. Ты понимаешь что я имею ввиду? Пит нежно погладил мое лицо тыльной стороной ладони. - Да, я понимаю, и сам хочу того же самого. Наша Эффи из тех мест, где все принято выставлять на показ. Они понятия не имеют, что такое частная жизнь, все у них годится для шоу. Но мы-то не такие. Так что не бойся, что это произойдет с нами. Я не позволю этому случиться. Пожалуйста, не переживай, успокойся. Ты весь день как на иголках. Ведь это, по идее, должно делать нас счастливыми, а не напрягать. Я прислонилась лбом к его груди, и постепенно задышала ровнее, почувствовав, что так сегодня вымоталась, где впору уснуть на месте. — Хочу позвонить маме и сказать ей. Она наверняка будет ужасно рада, но прямо сейчас у меня уже нет сил. Ты не против, если я сразу пойду спать? — и я широко зевнула. Пит усмехнулся. - Нет, я-то не против, но разве ты не хочешь сперва поесть? Я помотала головой. — Я не голодна. Хочу только в теплый душ и спать. — Ладно, я тоже скоро приду. Я потащилась в душ, накинув после него одни из теплых фланелевых рубашек Пита — вечер был весьма прохладным. Дрожа, я забралась под одеяло, пытаясь унять поток лихорадочных мыслей. Заснув же, я увидела вокруг нас ревущую толпу, изголодавшуюся, жаждущую поживы. На мне было то самое свадебное платье, которое меня заставили надеть на интервью перед Квартальной Бойней, и она ужасно давило на меня, даже больше, чем в тот далекий вечер. Тяжелая ткань сковала меня, не давая двигаться. Странные капитолийские создания принялись срывать с меня проклятое платье, пока не оставили меня голой. Я озиралась в поисках Пита, но он куда-то исчез, бросив меня наедине с тысячами жадных глаз и рук. Каждый из это толпы хотел себе урвать кусок моей обнаженной плоти. Отчаянно выкрикивая его имя, я бежала через толпу, искала его, пытаясь вырваться из лап тех, кто меня хватал. И не могла, пока не почувствовала на себе его знакомых рук, которые гладили мои волосы, баюкали меня. Лишь тогда я поняла, что кричала во сне, пока он меня тряс, пытаясь разбудить, звон от этих криков еще стоял у меня в ушах. Когда я наконец смогла открыть глаза, я снова очутилась в безопасности, в нашей спальне, и тепло его тела согревало меня как уютный кокон. — Я здесь, детка. Все хорошо. Это был просто сон, — мурлыкал он в мои волосы, пока видение и шум страшной толпы не рассеялись, и не остались лишь его тихие слова и звуки моего хриплого дыхания. — Они рвали меня на части, я не могла тебя найти. Они все время меня касались, — дрожа, я прижималась лицом к его груди, все ближе и плотнее, будто пытаясь слиться с ним, отгородившись от всего зла этого мира. Я целовала его везде, куда только могла дотянуться губами, цепляясь за него, как за соломинку. Сейчас я была той самой жалкой и полностью уповающей на него Китнисс, отбросившей всякую независимость, израненной, измученной, больной. Я стала этим жалким существом и, видимо, могла им оставаться еще надолго. Так мы с ним и сидели на постели долго-долго, я жалась к нему, а он ласково гладил меня по волосам и по спине. Лишь сейчас я заметила, что на нем были футболка и длинные пижамные штаны — видимо, я все-таки немного поспала, ведь я даже не заметила, когда он пришел в спальню. Убедившись, что мучительное видение не собирается немедленно вернуться, я вместе с ним снова вытянулась на кровати, примостив голову у него на плече и обхватив его руками за пояс. — Прости, — грустно сказал он. Я приподняла голову, чтобы взглянуть на него. — Тебе-то за что извиняться? Он тяжело вздохнул. — Неудачный я выбрал момент. Мне нужно было еще подождать, прежде чем делать тебе предложение. У нас пока такой напряженный период. Но просто, ты была так прекрасна, открыта, что мне показалось — сейчас самое время… — он сделал паузу и, явно нервничая, набрал в грудь побольше воздуха. — Я пойму, если ты захочешь еще подумать и отложить помолвку на потом, — прошептал он. Я села на постели, сна уже ни в одном глазу. — Не смей так делать, Пит! Не ты ли сказал мне однажды, что мне нужно перестать брать на себя ответственность за то, что мне неподвластно? Теперь это относится к тебе. Я никогда не пожалею, что ответила тебе «да», что мы обручились, что поженимся, как и обо всем остальном, — он так мрачно пялился в пространство и так сжимал зубы, играя желваками, что я снова запаниковала. — Послушай же меня, не упирайся как баран, — завопила я, и он невольно повернул ко мне голову, ведь он совсем не привык, чтобы я повышала на него голос. — Я была никакая, еле живая, когда ты вернулся. Теперь же у меня есть дом, и ты, твоя любовь. Ты заботишься обо мне, как никто не заботился с тех пор, как умер мой отец. Ведь ты же сам сказал: разве не удивительно то, что мы с тобой вместе создали. Как я могу пожалеть о том, что ты — мой муж? — я снова ужасно расчувствовалась. — Сделай ты предложение сейчас или через десять лет, у меня были бы все те же страхи. Дело вообще не в тебе, как ты не понимаешь? — Ты уверена, Китнисс? Потому что я ни за что не стал бы на тебя давить. Ты должна делать такие вещи, потому что сама хочешь, а не потому, что думаешь, что чем-то мне обязана, — он произнес это очень серьезно, но в глубине его глаз я видела страх того, что я и вправду выхожу за него из подобных побуждений. Мне ужасно захотелось взять и как следует его встряхнуть, а может еще и дать в придачу хороший подзатыльник. Я снова тяжело задышала, но все же заставила себя сказать вслух: — Пит, я просто хочу, чтобы ты был теперь весь мой, и не желаю делить тебя больше с почтенной публикой. Хочу, чтобы мы жили своей жизнью на своих условиях. Дело только в этом. Отнюдь не в неуместном чувстве долга, — подчеркнула я, не прекращая злиться. Он притянул меня для поцелуя, глубокого, ищущего, от которого, несмотря на ночной кошмар и мое внутреннее напряжение, у меня перехватило дыхание. — Хорошо, я понял, понял. Так ты хочешь, чтобы я был весь твой? — рассмеялся он, и все следы его прежнего дурацкого раскаяния исчезли без следа. — Меня может оказаться многовато для такой крошки, как ты. — Знаешь, с тобой я справлюсь! — я потешалась над его дуракавалянием. — Мне просто остальные не сдались, вот и все. И хочу тебя предупредить, что если ты откажешься от своего предложения, кольцо назад ты не получишь. Я с ним не расстанусь, так что если не хочешь терять деньги — не разрывай помолвку. Он засмеялся и замотал головой. — Ну, раз так, то ты права. Терпеть не могу попусту разбрасываться кольцами. — Вот-вот, — сказала я и снова примостила голову у него на груди, сплетя пальцы двух наших рук. Я все еще была измотана, и страшный сон еще сильнее меня измочалил. Мне хотелось сказать ему больше: что мне нравится, как моё имя сочетается с его фамилией, и что когда люди будут видеть вывеску «Семейная пекарня Мелларков», они будут знать, что я тоже принадлежу к этой семье. Хотела поблагодарить его за все чудесные дары, которыми он наполняет каждый мой день. Но когда его вторая рука нежно принялась гладить меня по волосам, я тут же уплыла в сонное царство, так ничего из этого и не сказав.***
Следующие несколько недель мы были заняты под завязку. Даже почти не бывали дома, и мне пришлось позвонить Сальной Сэй и попросить навести там порядок, чтобы мы не погрязли в домашнем хаосе. Эффи оказала незаменима в процессе отбора потенциальных наемных работников: она встречалась с ними и рассматривала заявки, как всегда демонстрируя редкостные точность и компетентность. Организация всего и вся явно была ее сильной стороной, как и умение разбираться в людях, и в результате у нас появился не один, а сразу два помощника: Астер, сильный и ловкий молодой человек родом из Шлака, и Айрис, славная, закаленная жизнью женщина средних лет — её муж раньше тоже работал в шахте, а теперь развозил со станции посылки. Пит и Эффи предложили платить за её труды, но она и слышать об этом не желала, ссылаясь на то, что ей «все равно времени некуда девать», и говоря, что она «невероятно огорчится», если он будет и дальше настаивать. — Для меня совершенно неприемлемо брать деньги за то, что мне самой доставляет такое удовольствие. Разве что тот пальчики оближешь хлеб с ягодной начинкой — вот ради чего я готова трудиться день и ночь! — в итоге они сговорились, что Эффи будет нам помогать при условии предоставления ей на регулярной основе ее любимой выпечки. Когда я позвонила матери, чтобы рассказать ей о нашей помолвке, Пит настоял на том, чтобы формально попросить у неё моей руки. Все же она была моим единственным ныне здравствующим родителем, а у нас в Двенадцатом было принято обращаться по такому вопросу к отцу будущей невесты. Хотя мы жили вместе с ним уже так много месяцев, и я сама уже согласилась на его предложение, он все еще нервничал, и его голос дрожал, когда он просил у мамы позволения жениться на мне. — Я люблю ее, миссис Эвердин, и обещаю заботиться о ней до конца своих дней. И в его словах было столько нежности, что я не устояла против искушения обнять его и тихонько поцеловать. Когда же я взяла трубку, моя мать на том конце провода уже вовсю всхлипывала, не в силах справиться со слезами: — Теперь я знаю, что о тебе теперь есть кому позаботиться. Он ведь любил тебя всю свою жизнь, — я была оглушена ее реакцией и невольно задалась вопросом: плачет ли она оттого, что верит в то, что я буду счастлива, или оттого, что вспоминает о своем ярком, но коротком семейном счастье с моим отцом. — Прим была бы так бесконечно за тебя рада, Китнисс. Я знаю, она гордилась бы тем, что есть теперь у тебя и Пита. Моя дорогая Прим! Она была такая романтичная, ты же знаешь, — тут уже и я не смогла сдержать слез и остаток нашего разговора был бесконечным плачем о Прим, и новость о моей помолвке затерялась на фоне нашей скорби. Она должна была бы присутствовать и на обряде поджаривания хлеба, и на подписании брачного свидетельства. Она бы помогала надеть мне свадебное платье, заколоть волосы, выбрать ночную рубашку на первую брачную ночь. Когда я положила трубку на рычаг, внутри меня разверзлась сосущая, болезненная яма, и я немедленно отправилась в постель. Всю ночь мне снились пропитанные кровью свадебные платья и горящие заживо маленькие девочки, а на следующий день я физически не смогла встать с кровати. После того, как я целый день пролежала, бездумно пялясь в одну точку, где-то в районе оконной занавески, терпение Пита лопнуло. И он забрался ко мне в постель, как был, в одежде и обуви, чтобы уговорить меня вернуться в мир живых. — Не надо так, Китнисс. Ты очень мне нужна. Пожалуйста, пойдем со мной на кухню, — печально умолял он. Я встала лишь потому, что его исполненное паники лицо заставило меня почувствовать жалость к кому-то другому кроме себя самой. Но и это прошло, и вскоре я отдалась суматохе последних приготовлений перед открытием пекарни. А Дистрикт Двенадцать так же суматошно готовился к Празднику Урожая. Мы вообще-то хотели открыться в начале ноября, но имело смысл поторопиться, ведь каждая семья хотела купить побольше, в том числе и выпечки, по такому случаю. Раньше праздник становился поводом для семьи и друзей провести вечер вместе за накрытым столом, если было что на него накрыть. Двери украшали кукурузными початками и пожелтевшими листьями, и даже самые бедные семьи умудрялись наскрести к празднику муки и масла, чтобы испечь тяжелый пресный хлеб, типичный для Двенадцатого. Обычно за праздничным столом звучали песни, музыка, если было кому играть и петь и никого из детей не забрали на Жатве. Это был один из немногих праздников, где люди и впрямь предавались веселью. Но я и думать забыла о празднике за всеми текущими хлопотами, и даже удивилась, когда Эффи вечером пригласила нас к себе домой. Я даже и не сразу поняла, отчего она выбрала именно это вечер из всех прочих вечеров, и лишь потом сообразила, что, должно быть, не только в нашем Дистрикте исстари отмечали окончания сбора урожая. Поскольку раньше обмен информацией между территориями страны был под строжайшим запретом, я лишь сейчас стала понимать, как много у нас было общего, и вновь — хотя случалось это крайне редко — испытала гордость за то, что была Сойкой-Пересмешницей. Я не допускала для себя мысли, что все ужасные страдания и пролитая кровь были не напрасны. Но порой была вынуждена признать, что как для Панема, так и с течением времени для Пита и для меня, жизнь становилась определённо лучше. Более того, дела шли настолько хорошо, что мой природный инстинкт и склонная к пессимизму натура хором вопили: все слишком хорошо, чтобы это было по-настоящему. И, как назло, они оказались правы.