Eliza Shaddad - You for me
Мне и сейчас кажется, что ничего глупее нельзя было предложить для меня тогда. Я никогда не держала карандаша в руках для удовольствия. Это лишь порой было обязательной частью обучения в нашей школе. Разве можно было придавать значение таким бесполезным палочкам? Весь смысл уходил в деревянный лук, его тетиву и стрелы. Если через что-то я и могла выразить себя, так только через стрельбу, через постоянную охоту. А могла ли я заботиться о своей семье с помощью карандаша? Да, только если бы зарядила его вместо стрелы и всадила в глаз какой-нибудь белки. Для меня никогда не было особого смысла в разбрасывании словами, и плакаться на бумагу я не могла. Но однажды Одейр почему-то решил поделиться со мной своим способом… Так до сих пор и не могу дать этому название. Операция по спасению узников из Капитолия тогда только планировалась. Мы все были слишком потеряны, испуганы и одиноки. Все, что нам оставалось, — ждать хоть какого-то конца бесконечной опустошенности, слоняясь по ночам в рукавах коридоров и отсеков 13 дистрикта. С Финником мы не скрашивали одиночество друг друга, наверное, потому, что боялись взять сверх своей боли еще чью-то или просто не хотели видеть, что кому-то может быть хуже, чем самому тебе. Тогда я не знала, пытается ли он как-то зализывать раны, но его постоянно серое и измученное лицо говорило, что у него ни черта не выходит. Порой по ночам я сбегала от своего спального места и бесконечных кошмаров и слонялась по самым тихим местам, пока не находила свой угол где-нибудь вдали ото всех. Не люблю я котов и всех им подобных, но в те моменты сама себе мысленно называла кошкой. В ту ночь я также сидела у бетонной стены, поджав ноги, чтобы было меньше заметно, и рвала какой-то лист бумаги. Да, с ней был полный дефицит, но меня хоть каплю успокаивала эта чушь с отщипыванием мелких кусочков. В это время я могла выстроить малую цепочку чистых мыслей, и это затягивало, даже немного отключало от реальности. Либо в ту минуту я действительно выключилась, либо Финник решил вспомнить старые навыки, потому что его внезапное появление рядом со мной в темноте едва не добавило мне порцию новых кошмаров и хорошую трепку от Койн. Он просто сел рядом, но его живое тепло довело меня до мелкой дрожи страха и отвращения одновременно. Помню, что едва не ударила его, но он ловко ухватил мое запястье, и тогда я впервые за долгое время услышала простой смешок от Финника. Только сейчас я придаю этому какое-то значение, а тогда мне хотелось выгнать его из своего глупого укрытия. Может быть, я бы так и поступила, если бы он не начал нести свою чепуху про письма. Да, я действительно поначалу считала это бредом, ведь какой смысл в том, чтобы писать постоянно, каждый день тому, кто, может быть, уже давно мертв? Но чем больше он говорил, чем больше я представляла себе наши разговоры с Питом, тем более тоскливо мне становилось. Мне ведь так давно не доводилось разговаривать с кем-то и молчать обо всем. Финник рассказал, что ему кажется, будто бы Энни может читать все, что он пишет. В постоянных письмах он говорил с ней о своих воспоминаниях, о том, что происходит в 13-м, о том, как они будут жить когда-нибудь вместе. Почему-то тогда мне было немного смешно и противно от его глупой наивности, а сейчас кажется, что это все было только из зависти. Одэйру тогда хватило ума пошутить, что лучше бы я использовала бумагу под письма, чем так бесполезно рвала её, как крыса в темном подвале. Тогда я разозлилась, наговорила, что все эти письма — полнейшее идиотство и издевательство, и хотела было уйти, но в моей руке вдруг оказался маленький сверток бумаги, словно школьная записка. В темноте раздался хриплый шепот Одэйра. Он сжал мои пальцы и попросил прочитать. Я иногда себя до сих пор корю, что не отдала тогда обратно это чертово письмо, наверное, 40 по счету. Это простая бумажка, но именно она показала мне Финника другим и заставляет сейчас так скучать по нему. В ту ночь я шла по коридорам, злясь до красных пятен на коже, мяла в кулаке хрустящую бумагу. Несколько раз я была близка к тому, чтобы выкинуть её, отделаться от глупости, которая никого не спасет, и все-таки принесла письмо в свой отсек. Оно жгло мне руку, поэтому оказалось на кровати. Я долго смотрела на него, не хотела читать, не хотела быть должной Одэйру, потому что отдавать этот долг мне было бы противнее всего в жизни. Я попыталась остудить себя душем, посидела рядом с Прим, и этого оказалось достаточно, чтобы лечь в постель с дурацким свертком в руках. Помню, как долго потом лежала, свернувшись калачиком и дрожа от холода. Мне не спалось почти всю ночь — все бесконечные часы в мыслях меня не покидали две пары голубых глаз. Я как будто бы проснулась от внезапного страха за Пита. Финник не знал наверняка, что с Энни, но он надеялся и ждал, любил и заставлял себя каждый день не ослаблять веру. А я? Ждала ли тогда по-настоящему, что Пит останется жив? Пыталась ли не жалеть себя мыслями о его смерти, а вытаскивать на поверхность надеждой на обратное? Я видела в мыслях то море из его сна и боялась, что Финник утонет в нем. Что значило для него это письмо? Все, что у нас никому не отнять. Теперь я часто думаю, что могло быть в других письмах, насколько близки были Финник и Энни, что Одэйр мог надеяться на какую-то телепатию? Каждый бесконечный и кровавый день в 13 я хранила его, пронесла через все одиночество и молчание у своего сердца, потому что оно стало для меня второй жемчужиной. Для первой, подаренной Питом, я долго не могла найти места, вечно держала её в руках, стала бояться, что могу потерять, пока муж не превратил его в кулон на моей груди. Теперь пришло время и вторую наконец перестать вечно мять в кармане и оставить здесь. Конечно, я так и не написала ни одного письма для Пита. Складывать слова в ровные фразы всегда было его самой главной особенностью, а не моей. Но я могу помнить, и попытаюсь сделать Финника частью, надеюсь, нашей бесконечной истории. Неожиданно, конечно, но люблю тебя, Финник. Твоя жемчужина теперь в нашей «Книге».________________________
Милая, знаешь, что мне сегодня приснилось? Я лежал в море, но не на дне, а как будто бы парил в толще, а перед лицом переливалась потоками вода. Она блестела от солнца, искрилась, но глазам не было больно. Я радовался, чувствовал себя рыбой, любопытной, заинтересованной, свободной. И всему телу было так легко, что мне даже думать ни о чем не хотелось, ни о чем, кроме тебя. Я ждал, что вот еще несколько мгновений, и ты выплывешь из глубины, с серебристым чешуйчатым хвостом, и ляжешь рядом на этот странный поток, чтобы смотреть вверх и знать, что мы в безопасности в нашем, только нашем море. Я ждал, что морская гладь зарябит, по всей толще пройдут волны от плавных движений твоих рук, но по коже бегали только мягкие струйки прикосновений крохотных рыбок. Они, смешные такие, скользили по всем моим изгибам, тыкались мордочками в уши и нос, а я тихо смеялся и боялся слишком глубоко вдохнуть. Не думаю, что было бы удобно жить с рыбкой в носоглотке или даже в мозгу. Хотя, порой мне кажется, что мой мозг постепенно превращается в воду без тебя. Мне еще вспоминается, как я протягивал руки вверх, так, что подушечки пальцев оказывались над поверхностью. И сначала прохладный ветер как будто бы набрасывался на влажную кожу, слизывал всю воду от жажды, а потом внезапно опаляло солнце, резко, безумно горячо. Я уже, кажется, успел забыть, как отвратительны ожоги. И вода снова меня спасла, остудила глупую рыбу. На поверхности только смерть, жгучая и беспощадная. Может быть, сначала этот мир и притворялся дружелюбным, выпивая меня, мою молодость и смазливую внешность, но потом оказалось, что все это только для большей неожиданности удара. Таким, как мы, сказкой было бы прожить всю жизнь в нашем море, выдыхать огромные пузыри к небу, чувствовать прикосновения рыб и никогда, никогда не размыкать рук. Может быть, я бы и под водой смог ловить рыбу. Вязал бы сети из водорослей, нашел на дне потерянный крючок и каждый день или по твоему желанию приносил бы для тебя устриц. Было бы замечательно, по-моему, особенно, если бы однажды ты раскрыла раковину, а там была крохотная перламутровая жемчужина. Жемчужина для морской принцессы.