Киты

POV Nathan 4:08 Уже третий час изучаю биографию серийных убийц и маньяков США. Это занятие интереснее, нежели бессмысленные уроки Мисс Грант, которые дают лишь дополнительные оценки в табель успеваемости и потребность заснуть прямо на столе для опытов. А вот грёбаному торчку и задроту Грэхему эта тавтология по душе. Он же у нас хренов гений, понявший только сегодня, что умеет пользоваться руками и ногами, а не только своей башкой. Хм, даже понравилось, как он ласково и нежно пытался размазать мою рожу о хрупкие стены этого жалкого заведения. Давно бы я попросил отца снести эту рухлядь, если бы не… М-м… Чёрт…только не сейчас…с-с-сука… В глазах резко помутнело. Текст, напечатанный шрифтом в 16 пунктов был похож на черно-белый размытый фон. Тошнотворное чувство и привкус растворителя во рту не давали спокойно погрузиться в сон и обо всём забыть. Мой организм не выдерживает и двух часов без таблеток. Пора бы это запомнить, идиот! Рухнув с дивана, в слепом состоянии пытаюсь найти таблетки, натыкаюсь на заострённый конец ножа и случайно провожу по лезвию рукой. Резкий крик вырывается изо рта, но сразу же затыкаюсь, сдавливая окровавленную ладонь в другой руке, обтирая и заматывая её в белую футболку. Теряю рассудок и падаю на живот, в то время боль будто насмехается надо мной и держит власть над моей плотью. Даю себе грубую пощёчину, взываю и рукой стучу по мягкому ковру, ища рыжую баночку, без которой я могу оказаться в насильственной ломке. Меня трясёт, и с каждым новым движением я чувствую, как разрываюсь на кусочки. Задыхаюсь, но ощущаю в руке что-то жесткое и резко бросаю рядом с собой. С закрытыми глазами трогаю всё вокруг себя, боясь скорейшей смерти. Меня вырывает, от этого я ещё больше отдаюсь в конвульсии. Обнаруживаю, что вокруг меня лежат таблетки, к сожалению, я не могу различить цвета. От окраски зависит всё, главное не промахнуться, как тогда, на парковке, когда я хотел ударить Грэхема в живот, чтобы все кишки вывернулись наружу, чтобы он страдал от боли, как страдаю от неё я. На ощупь беру пару «вакцин» и целиком заглатываю, не запивая водой. Тяжёлый выдох и становится чуть легче. Угадал. Приподнимаюсь и оставляю взгляд на кровавом месиве. Белая футболка стала алой, сравнимой с цветом ссадин и ушибов на моём лице. Отрываю кусок покрасневшей хлопковой ткани и полностью перевязываю ладонь. Приподнимаюсь с пола и всё ещё вижу комнату мутной, жуткой и грязной. Рвота вперемешку с кровью и таблетками. Отвратно. Я не против сбежать отсюда, но меня держит что-то. Только я сам толком не понял что. Резко падаю на кровать и тянусь рукой до небольшого магнитофона. Вот моё успокоительное, а не эти хреновы таблетки, выписываемые в тоннах врачами для меня. Нажимаю на «play» и вновь закрываю глаза, расслабляюсь и утопаю в ласкающих слух звуках Киты. Слышу, будто они пытаются мне что-то сказать, но нашей беседе мешает наркотическое опьянение и полное отсутствие души. А у китов такое же огромное сердце, как у… Запись заканчивается и вновь я погружаюсь в свои мысли. Не могу уснуть, не хочу. Слишком устал, чтобы спать, как бы жутко это не звучало. И мне приходится вновь ходить по комнате и думать о чём-то внутри себя. Думать о моих вечных проблемах, об отце, о Кристин, моей старшей сестре, к которой я так отвратительно отношусь, что самому противно, о людях, которым я причинил боль, о святоше Кейт Марш, теперь все о ней «заботятся», молят Иисуса, чтобы та пришла в порядок и поскорее поправилась. Да ну нахер! Единственная, кому она нужна, так этой дурацкой Колфилд. Ненавижу её взгляды на мир, её отвратительную добрую улыбку, задумчивый до тошноты взгляд, её грёбаные и чертовски привлекающие фотографии. Отвратная Колфилд. С озлобленным видом встаю и, пошатываясь, подхожу к зеркалу. Первое, что бросается в глаза, это окровавленное и опухшее лицо. Всё в ссадинах, синяках, гематомах и кроваво-размазанных пятнах. После побоища с Уорреном я не чувствую, как подушечками пальцев касаюсь ран. Рядом с переносицей остался бурый след, а под глазами тёмные мешки от бесконечной бессонницы. После таблеток я резко похудел, и мои скулы стали выпирать. Я больше похож на живого мертвеца, чем на человека. Мои волосы взъерошены и лежат на одну сторону, обычно они уложены до блеска Сейчас я слишком отвратителен, чтобы обсуждать это даже в мыслях. Рваная футболка оголяет торс, точнее остаток ткани. Томно выдыхаю, ломаю сознание, пытаясь выгнать злых демонов ада из головы. — Не Колфилд отвратная, — ударяю себя по лицу, оставляя тысячный алый оттенок на щеке, — я отвратный. Поворачиваюсь лицом к стене и беру фотографию, которую украл из её комнаты. Я мстил. Я думал, что мстил. Но я мщу только себе. — Ты слишком смазлива и идеальна для меня, Колфилд. Идеальнее китов в беспечном синем океане, идеальнее этого мёртвого чёрно-белого стиля, идеальнее нас, Циклоновских тварей, сделанных из зеленых бумажек, идеальнее всего того, что существует в моей жалкой и никчёмной жизни. — я настолько обкуренный, что разговариваю с фотографией той, которую готов разорвать на миллион мелких частиц, той, которая может быть единственной целью моего существования. The End POV Она не была похожа на всех остальных, как будто маленький оленёнок жил в своей огромной вселенной. С силой и причудами она могла подчинять себе абсолютно всех, кроме охотника Нейтана Прескотта, мешавшего её добродетели. Он будто заживо съедал её душу, терзал изнутри, охотился, но она была крепче акулы-хищницы кровавого цвета. Маленькому оленёнку удалось покорить его очерствевшее сердце и открыть в нём что-то небольшое и светлое, как она сама. POV Nathan Следующим днём. 23:57. Шагами меряя километры Аркадия Бей, я постепенно приближался к месту моего небольшого умиротворения. Да я чёртов философ, раз выбираю местечко, где вдохнуть едкий дым самокрутки в полудохлые лёгкие, пропитанные смертельным газом. Дохожу до величественного дерева рядом с кампусом, усаживаюсь поудобнее и достаю последнюю сигарету из кармана ярко-рыжей куртки. Вечернее дуновение ветра не даёт спичке зажечься в третий раз. Желание курнуть улетает вместе с осенними листьям, и мне приходится достать наушники и плеер. Прислоняюсь головой к стволу дерева и наслаждаюсь спокойной болтовней морских гигантов. Сзади чувствую шевеление и убираю наушники из ушей. Тревожить мой покой — обрести себя на тупой скандал. — Это мое место, и никто не смеет находится здесь. — оборачиваюсь и вижу перед собой женский силуэт. Походу какая-то сучка даже не знает с кем связалась. Она обернулась и у меня спёрло дыхание. Я замялся, замкнулся, но ещё больше разозлился. Во мне бурлила густая жидкость, которая вот-вот извергнется наружу. — Колфилд, какого хрена ты тут забыла? — резким движением встаю и прижимаю её к дереву. Она молчит, поднимает на меня свои оленьи большие глаза и смотрит, прожигая душу изнутри. Напряжение между нами нарастает. — Это тебя не касается, — её попытка вырваться оказалась тщетной. Ведь я не могу отпустить предмет моих страданий. Я хочу наслаждаться каждым мгновением рядом с ней, каждым совместным биением сердца, каждым вздохом, — я имею полное право находиться здесь! Я приблизился к ней ещё ближе и поднял руку, хотел ударить, причинить боль маленькому оленёнку, но не смог. Она зажмурилась и зарылась в серую толстовку, стараясь не видеть монстра, который причиняет ей боль. Дурак. Ничтожество. Урод — Чёрт, я не могу, — отойдя на пару шагов назад, я отпустил край её кофты. Сел на место, закрыл глаза и вновь с китовой песнью погрузился в мысли озабоченного торчка. И вновь, через пару секунд, почувствовал чьё-то прерывистое дыхание напротив, вновь сердце забилось на несколько тактов быстрей. Она забрала у меня наушник и тихо прошептала: — Что ты слушаешь? — я ничего не ответил, а лишь дальше отодвинулся от неё, но не смог убежать. И никогда не смогу. Чувствую, что она дрожит. Сильно и непрерывно. Пожалев об этом тысячу раз, я стянул с себя куртку и протянул ей. Стало ещё тяжелее находится рядом друг с другом. — Спасибо, — её тонкий голосок, он так легонько щебечет в моих ушах. Наверно, никогда не думала, что скажет «спасибо» Нейтану Прескотту.  — Что это? — она тычет своими крошечными ручками на мои изрезанные дешёвыми лезвиями руки. Колфилд сразу же отстраняется, взглянув на моё искорёженное лицо, — зачем ты причиняешь себе боль? — её пальцы снова коснулись моих шрамов, она проводит руками по ним снова и снова, заставляя меня вспоминать каждый сделанный порез. — Так легче, — хриплю я, не зная, зачем вообще разговариваю с ней. Я не обязан, я не должен, но мне нравится так спокойно находиться с кем-то рядом. А особенно с Макс Колфилд. — Нет, Прескотт! — она содрогнулась. Перечит мне. Издевается. Манит. — Никто не смеет…Ты права, Колфилд. Но мне нечего с этим поделать, — кажется, что она никогда не видела меня таким. Просто влияет так на меня этот оленёнок. Уже ничего не исправить. — Мне нравится, как поют киты, — она легко улыбнулась, вспоминая про звуки, звучащие в голове, будто не зная, что за монстр сидит рядом с ней. Настолько простая, душевная, что аж хочется в землю зарыться для того, чтобы другим стать, измениться ради неё. — Мне тоже. Но меня спасает кое-что другое, уже давно… Я устал. Устал так давно хранить в себе дрянные чувства, воровать её фото и писать грязные вещи про неё повсюду. Жжёт изнутри эта скрытность. Хочу так крепко сжать хрупкую Колфилд в объятиях и не отпускать, но я слишком жалок и низок в её глазах. Слишком много дерьма натворил. — Извини, — она отвернулась, — но что тебя спасает? Каждый вопрос давался ей с трудом. А я дрожал. От мыслей, от чувств, от наркотиков, от длинной затяжки, от таблеток, от одиночества, от страха. Мы чем-то похожи. Оба боимся, а сами не знаем чего. — Колфилд, ты спасаешь меня. — взяв за руку, легко поцеловал оленёнка в щёку, — Я чудовище, не тот человек, который должен быть с тобой. Пока я в адеквате, помни меня таким. Прости, за то, что я такой ублюдок, но знай, ты самый крутой фотограф, которого я знаю. Продолжай делать то, что захочешь! И плюй на мнение твари, которая тебя не достойна. Я рад за Грэхема, ему повезло… Я последний раз взглянул на неё, запомнил её восхитительную улыбку и скрылся вдали, оставив куртку у девушки, которая была сильнодействующим наркотиком для меня. *** Оказалось пение китов не единственная вещь, которая успокаивала Прескотта. Парня, которого не смогли усмирить даже наркотики, подчинила себе хрупкая и нежная Максин Колфилд.