Кошмар и сомнение

Это было уже давным-давно забытое чувство, но временами оно всплывало вновь, окатывая холодной волной с головы до ног, и сердце замирало в груди, отнимая дыхание. И было странно испытывать страх, пережив все то, что отложилось несмываемыми пятнами на душу Танаки, и также странно было осознание того, что природа этого чувства отличалась от обычного страха боли или смерти. Хотя ужас боли не такая вещь, которую легко затмить чем-то другим. В его случае это и вовсе становилось худшим кошмаром, от которого нельзя спастись даже смертью. Танака нередко просыпался посреди ночи от почти реальных ощущений, будто он снова в лаборатории, и ему вновь отрезают хирургической пилой руку или ногу, острым скальпелем надрезают на груди букву «Т», проникают в брюхо руками в белых латексных перчатках, рассматривая его органы так, будто не имеет никакого значения, что тело билось в конвульсиях, истекая кровью и холодным потом. От влаги соскальзывали повязки, обнажая побледневшую кожу с бесконечными темно-синими ветками вен и мелких капилляров. Сперва Танаку охватывала паника и отчаяние, мозг отказывался понимать, что ничто из этого не сможет его убить, а боль все равно была такой же невыносимой, и единственное, о чем можно было мечтать, так это потерять сознание и не просыпаться больше никогда. После, его охватывала дикая злоба и ненависть – теперь уже он жаждал собственными руками сделать с этими учеными-лаборантами все то же, что они делали с ним, но продлить их мучения должным образом, ведь обычные люди смертны и болевого шока может быть достаточно, чтобы их страдания кончились раз и навсегда. Это было бы слишком просто, и задатки садизма нарастали, очерняя разодранную в клочья душу Танаки. Но месть оставалась такой же далекой, пока его тело было приковано к железному столу, и заглушенный бинтами во сне крик вырывался наружу, кратким эхом ударяясь о стены полупустой комнаты. Воздух был наполнен жаром и тяжелым дыханием, шумным биением встревоженного сердца, охваченного паникой: Танака открыл глаза, но не смог увидеть ничего перед собой, а тень воспоминаний не покидала тело, сковав его сонным параличом. Сквозь густую пелену ужаса и ненависти до ушей доносилось тихое пиликание и клацанье кнопками, что постепенно рассеивали навязчивое марево. — Снова кошмары, Танака-кун? Во мраке комнаты сиял неугасающий крошечный экран портативной игровой приставки, и его подсветка ложилась на сосредоточенное лицо Сато, окрашивая кожу в бледно-голубой цвет. Парализованность мышц постепенно отступала, и Танака неловко присел на диван, дрожащей рукой провел по черным волосам, убирая со лба сбившиеся пряди. Мутным взглядом он окинул полупустую комнату и то пятнышко света, где сидел Сато, заняв деревянный стул, стоящий у приоткрытого окна. Глубокая ночь сливалась с мраком в комнате, и пространство вокруг казалось бесконечным, оттого и происходящее более походило на мираж, чем кончившийся мгновение назад сон. Танака коснулся босыми стопами пола, чтобы сосредоточиться на чувстве опоры, вернуться из кошмара. Сато обычно почти не спал, все свободное время проводил за видеоиграми, и, как ни странно, это никак не отражалось на его самочувствии. Кажется, Танаке даже не удалось когда-либо застать его спящим, и оттого порой было не по себе. — Который час, Сато-сан? — спросил он, потирая глаза тыльной стороной ладони. — Еще рано, — кратко ответил второй, не отвлекаясь от приставки. — Спи. Танака послушно взобрался обратно с ногами на диван, положил голову на подлокотник, но возвращаться ко сну не было желания. Он и без того всячески пытался избегать любые воспоминания, связанные с темными днями его заключения в лаборатории, где над ним проводили опыты. Тогда болевой шок спасал ненадолго, все равно он приходил в себя снова и снова, и уже практически ничего не оставалось от того Танаки Кодзи, каким он был изначально. Одни лишь проблески его самой первой настоящей личности проглядывались не в самые подходящие для этого моменты. Сомнения одолевали его, хотя это было, по правде говоря, неправильно. Сато спас его из лаборатории, и пусть это ему практически ничего не стоило, Танака был благодарен. И месть людям была в его интересах тоже, потому он был готов помогать своему спасителю во всех его операциях, даже когда их суть казалась не до конца понятной – Танака доверял ему. Но чем меньше он понимал Сато, тем сильней он колебался. Они бессмертны, но они не менее ранимы, чем обычные люди. Возможность умереть последнее время Танаки казалась довольно привлекательной, ведь он бы мог раз и навсегда освободиться от терзающей сердце боли, которая не имела ничего общего с физическими увечьями, которые через время регенерируют, как ни в чем не бывало. Слишком много людей погибло за это время. И Танака не мог понять, почему Сато нет до этого никакого дела. Разумеется, в реализации столь масштабных дел без жертв не обойтись, но чем дальше они заходили, тем сильнее было ощущение, будто эта борьба не имела конца. Сато будто растягивал этот процесс намеренно, наслаждался им, смакуя каждую победу, пропитанную металлическим вкусом человеческой крови. «Тебе не терпится спасти красотку-принцессу, верно? Но прыгать по черепахам не менее весело, поэтому ты играешь». Подобные аналогии для задротов Танаке были малопонятны, но в итоге он уловил суть. И от этого не стало легче. По большому счету он не был так уж и полезен. Его навыки в стрельбе оставляли желать лучшего, да и призрак его тоже не особо преуспевал в этом плане. Рукопашный бой и использование ножа ему давались куда успешней, но в данном случае от этого толку было мало. Танака порой вообще не понимал, какая для Сато выгода от того, что держит его в союзниках. Конечно, поначалу Сато был один, и даже такой получеловек как Танака мог пригодиться ему, но теперь на его стороне полулюди, которые получают то же удовольствие от процесса истребления смертных, как и Сато. Полулюди, для которых все это исключительно ради развлечения, для которых человеческая жизнь ничего не стоит. Такие же «игроки». И они не вызывали ничего, кроме отторжения своей дикостью и бессмысленной жестокостью. Велика была вероятность, что Танака скоро станет попросту ненужным в команде Сато, и они избавятся от него. Запрут где-нибудь навечно, чтобы не мешал. И даже его призрак не сможет до него добраться и высвободить. — В чем дело, Танака-кун? Сато смотрел на него с прищуром, пытаясь вглядеться в чужое лицо сквозь темноту. Насколько он мог быть беспощадным и равнодушным? Как далеко он сможет зайти ради того, чтобы подавить собственную скуку и жажду адреналина? В погоне за собственным наслаждением он в упор не видел право других на жизнь. А со стороны и нельзя было сказать, что этот порядочный англичанин мог в одиночку уложить целый отряд спецназовцев и попутно рубить детям головы. Другому было бы сложно представить его белоснежную, идеально выглаженную рубашку испачканной в крови, а его лицо по-прежнему спокойным и улыбающимся, невзирая на гору трупов, находящуюся за его спиной. Кто бы другой мог подумать, что этот любитель подтяжек и оксфордов имел склонность уничтожать соперников так, будто не видел никакой разницы между реальностью и «Call of duty». — Ничего, Сато-сан. Задумался. Танака коротко вздохнул, краем глаза заметив тень призрака Сато у медленно открывающейся двери. В комнату вошла сначала его приплюснутая, будто отутюженная голова, затем высокое тело с продолговатыми конечностями. Его шаги с тихим шепотом едва касались пола, и темная фигура проскользнула внутрь, изучая новое для призрака помещение. Сам по себе он не вызывал такого ужаса, как его хозяин, сам по себе черный призрак не плохой, и не хороший – он сам по себе, подобно любому другому земному существу, которому не присущи понятия о добре и зле, и действует обстоятельно. Отчего же сами люди становятся жестокими – Танака знал не понаслышке. Но сам он сохранил часть своей человечности, и даже этот паренек, Нагаи Кей, не озлобился, как того ожидал Сато. И, возможно, сам Сато не до конца одержим жаждой адреналина, но чем пробудить в нем хотя бы немного благоразумия, вероятно, никому не известно. Танака пролежал на диване, пялясь в пустоту до рассвета, пока свет от экранчика портативной приставки Сато не начал тускнеть на фоне восходящего солнца.