Chair à canon

Запрокидывает голову и, щурясь, смотрит на солнце. Ощущения человека, подвешенного за ноги над жерлом огромного вулкана. Накаленное, лавовое озеро прямо перед твоим носом. Кажется, ты задохнёшься прежде, чем хоть один миллиметр твоего нагретого тела коснётся его. Чтобы это случилось, тебе предстоит пролететь не один десяток попыток полноценного газообмена со средой. Только жар и твоё учащенное дыхание. Но ничего не выйдет. Если через пять минут верёвка не сменит своего положения, то ты умрёшь не из-за лавы. Проносящиеся мысли скомканы и не логичны. Кажется, твоё лицо и это огненное донышко разделяют меньше, чем секунды, и никакой глубины нет. Кажется даже, что ты уже там, или, возможно, ещё глубже. И был ли ты вообще когда-нибудь вне этого шарика, существовал отдельно от него? Уже и не вспомнить. Когда тебя подвесили, почему? Может, ты участник какого-нибудь суперрелигиозного ритуала или совершил что-то, за что эти люди посчитали хорошей идеей избавиться от тебя таким эффектным и праздничным способом. Хорошо, пускай. И всё бы ничего, но этот балаган не закончиться и ты никогда не достигнешь дна. Хотя бы потому, что оно слишком далеко, невиданно далеко. Гораздо дальше, чем кто-либо может себе представить. И хотя бы потому, что туда невозможно упасть. Хотя бы потому, что это солнце. Это слишком. Кто ему сказал, что оно должно быть таким? Второй час после полудня. Никакого ветра. Пыль и солнце, которое совсем забыло о манерах. Не пристало так давить на гостей. И без того грязную воду баламутит полк на месте привала. Те же звуки, что можно услышать, подходя к детской площадке, где нет ни одного не захоженного клочка земли. Щенячий восторг. И да, предмет их радости более чем жалок. Каменно-белые тела с загорелыми руками, лицами, шеями барахтались и кричали в безобразной болотистой воде. Уютней только свиньям в грязи. Непонятное, переполняющее отвращение. Шлёпанье руками друг друга и всплески воды. Закрываешь глаза. Уже не всплески, уже не руки. Вовсе не то. Нет никаких сомнений, теперь звучат лишь раскаты оружейных выстрелов. Пальба, именно. Кровяная лужа. Ужасаешься, когда ловишь себя на мысли, что кровь скрыла всю тину и грязь и что тебе кажется, что так куда лучше. Открываешь глаза. Улыбки, прыжки с плотины и взмахи руками. "Мясо, тело, пушечное мясо", - выдох сквозь зубы. Рваным жестом указательного пальца правой руки скорее грубым, чем успокаивающим и массирующим движением устало потираешь резко обозначенную складку между бровей, которая так въелась в черты твоего лица, что поддаётся не сразу. Ты отворачиваешься и больше не смотришь туда.