Too Late

       Людям разговоры о смерти никогда не были чужды. Хоть один раз, но мы задумывались над тем, что с человеком происходит после того, как его жизненные силы полностью угасают. Смерть всегда являлась именно тем, что было загадочнее всего в нашем жизненном пути. Мы можем только гадать, приходит ли за нами таинственная костлявая смерть, или же мы просто засыпаем тихим сном, но мы абсолютно точно уверены, что действие это волшебно.        Это можно было сравнить со сном, который приходит к нам неожиданно светлым летним днём во время лёгкой дрёмы на прогулке. Чудный свет пробивался сквозь прикрытые веки, и всё вокруг казалось таким мягким, воздушным и укрытым карамельным маревом. Сладкий запах свежих подсолнухов щекотал в носу, от их аромата кружилась голова, а вдалеке слышался несуществующий, выдуманный лишь чистым от уплывших в далёкий путь воспоминаний воображением летний гром. Его сопровождал дождь, практически ливень, но такой же тёплый и свежий, который смывал всё старое и накопившееся. Он медленно продолжал открывать глаза и понимал, что причиной грозы этой стала девушка с солнечными волосами, которая отчаянно вытирала слёзы и всхлипывала, нависнув над его головой.        Его тело неторопливо согревалось и приобретало цветность вновь. Правую руку едва ощутимо что-то сдавливало и вскоре он приподнял её над собой, чтобы взглянуть на красную и мягкую атласную ленту, обмотанную вокруг его руки. Она была такой тёплой, что избавляла от странного неприятного холода, собравшегося в теле.        Его одолевали странные чувства и жуткая тягость, которая словно огромные гвозди, держала на земле и не позволяла шевелить ногами. Он задавался вопросами, ответы на которые потерялись в огромном океане сообща с воспоминаниями, за последние напоминания которых он так отчаянно пытался ухватиться. Его сознание, словно чистый лист, на котором с последних сил стремишься разглядеть слабые отпечатки былых записей и картин, но не видишь ничего, кроме белой грани, которая не пускает тебя за неё.        Кто он? Где он? Что произошло с ним? Кто эта девушка? Почему она плачет?        Он протянул руку к её лицу, стараясь коснуться, но так и не смог, боясь чего-то такого, что могло бы перевернуть его существование с ног на голову вновь. Одной рукой она прикрывала лицо, стараясь подхватывать ею все горячие слёзы, но всё равно не получалось удержать их всех и они продолжали падать ему на лицо. Другая положена на пышный подол розового платья, она ужасно дрожала, но источала при этом тепло, от которого жутко хотелось спать. Он легко дёрнул правой рукой, заметив, что та точно также обвёрнута вокруг левой руки рыдающей незнакомки, и та резко прекратила плакать, вздрогнув.        Её рука не шевельнулась. Люси всего лишь почувствовала, как нечто очень тёплое сжало её ладонь. Ей сразу причудилось, что это он так мягко держит её, как и когда-то раньше, пытается успокоить.        Но его лицо было всё таким же бледным и тёмными, пусть и всё ещё тёплым, но уже не таким, как всегда. Его глаза прикрыты, конечно, ведь ещё недавно она осмелилась навеки заслонить его веки. В груди дыра от пули пистолета. Люси отчаянно задыхалась, глотала свои же горькие слёзы и вновь принималась в сумасшествии шептать его имя. Её тело билось в конвульсиях, а некто неизвестный мучительно больно сдавливал грудь, медленно втыкая в её сердце острое лезвие ножа.        — Нацу… почему? Почему ты оставил меня? Ты ведь обещал… обещал, что вместе мы пройдём до конца. Обещал, что никогда не оставишь меня… обещал, что покажешь мне мир, где полно волшебства. Обещал, что мы будем свободны и никогда больше ты не позволишь мне умирать в этой клетке… так почему же, Нацу? Почему ты оставил меня? Почему мы не умерли в один день и не жили долго и счастливо? Это не сказка! Не моя сказка! Не наша сказка! Ты не мог умереть… не мог…        Он смотрел на неё, и что-то внутри подгоняло ком к горлу. Едва ли он смог понять, что мёртв, зовут его «Нацу» и чем-то связан с этой светлой девушкой, как сердце, которое, как и следовало ожидать, давно остановилось, болезненно сжалось. Слёз не было, только огромное сожаление и неизвестное желание обнять. Его душа тянулась к ней, но он не мог. Его рука упёрто не желала касаться её мягкой и тёплой кожи, он стремился, но ничего не получалось, только плотная белая грань встревала между ними и запрещала вторгаться в их мир.        Так странно было наблюдать за тем, как его же тело уносят прочь, обмывают, одевают в праздничный костюм, в котором он когда-нибудь мог бы проводить под венец свою невесту, кладут в деревянный гроб и опускают в холодную яму. Он ощущал отчаяние, но при этом был пуст, наблюдая за горем той девушки, с которой, казалось бы, был связан навеки. Она была той, кто оплакивала его каждую ночь, утыкаясь в подушку, каждый день приходила на могилу и меняла цветы, изображение которых было высечено даже на его надгробии, долгое время разговаривала с ним, сидя на маленькой лавочке из тёмного дерева у могилы.        Подсолнухи были его любимыми цветами. Он знал это точно, ведь Люси, как звали девушку, вовек увязшую в жалобе по нему, постоянно говорила, что он обожал их. И Нацу понимал, почему. Не особого труда стоило провести параллели между ею и этим ярким цветком, запах которого всегда преследовал его. Её волосы такие же яркие и золотистые, как лепестки, а глаза такие тёплые и тёмные, как серединка, мякоть его.        Пусть память исчезла вместе с прошлым, за которое так безнадёжно цеплялась Люси, но он был точно уверен: чувства к ней остались. При жизни они были столь сильными, что даже после смерти остались жить внутри него. Она редко улыбалась, но когда делала это, ему хотелось остановить время, чтобы её кончики губ никогда не опускались. Его сердце обливалось кровью, когда она закрывала комнату на все замки, притворяла тяжёлые занавеси и радуясь тому, что темнота способна скрыть в себе её отчаяние и страх, которое навевало на неё одиночество, садилась на кафельный карамельный пол у кровати, поджимала колени к груди и плакала.        Люси, казалось бы, ненавидела весь мир. Днями напролёт она оставалась в одиночестве, просматривая старые фотографии и записи в дневнике, который был для них чем-то очень дорогим и важным, в котором писались секреты, принадлежащие только им. Она играла на большом чёрном рояле, начиная безумно красивые мелодии, слушать которые Нацу мог днями напролёт, и никогда не заканчивая их. Просто она обрывала музыку на определённой ноте, медленно закрывала крышку, поднималась со стула и подходила к светлому комоду, откуда вытягивала крошечную хрустальную бутылочку с неприятной янтарной жидкостью. В такие моменты его овладевал страх и животный ужас, что она вот-вот выпьет яд, он пытался достучаться до неё, но она сама возвращала тягу к жизни обратно. Бросала взгляд на их общий портрет, который лежал в том же выдвижном ящике, словно на подобный случай, сжимала крепче проклятый яд в руке, и ставила его обратно, будто бы решая, что ей стоит жить. Хотя бы для него.        Этот мир — точно клетка. Огромная золотая клетка, а Люси птица, которая медленно умирает от тьмы, которая везде преследует её. Нацу не раз замечал и слышал, что ей приходилось терять дорогого человека. В десять лет она простилась с мамой, в шестнадцать с отцом, а сейчас была на содержании в этой семье. Строгая и холодная, но при этом любящая милые и мягкие вещи Эрза Скарлетт, отморозок-невоспитанный-хам Грей Фуллабастер, милейшая и добрейшая Леви МакГарден, которая была подобна одуванчику, с которого Люси постоянно сдувала семена, позволяя держаться наплаву. Все они были добры к ней, но не решались дать волю и свободу, держали в этом воздушном замке, за окном которого не было ничего, кроме мягких лиловых туч и ярчайшего, красивейшего сада.        Они тоже носили траур после его смерти. Длилась она ровно сорок дней, и Нацу был бы рад, если бы Люси точно так же поступила бы. Но она продолжала ночами плакать, закрываться в комнате, дрожать ночью, тихо зовя его на помощь. И Нацу не смог больше терпеть. Это была всего лишь мимолётная близость, случайное касание его руки, но она показалось тем, что сделало их связь только крепче.        Его разум не мог поверить в то, что их сосуществование таки возможно. Он всегда держался в стороне, следуя за ней и следя за тем, чтобы красная нить, связывающая их руки, никогда не порвалась. Независимо от того, где она, Нацу всегда мог найти её, просто последовав за красным атласом, привязанным к его руке. Сначала он не решался на больше, только изредка легонько касался её кожи. Со временем позволил себе держать её за руку, а вскоре и вовсе обнимал ночью. Ему казалось, что при жизни он совершил какой-то грех, за который всевышний решил наказать его самым ужасным образом. Она была так близко, но он не мог прижать её к себе. Её запах щекотал в носу и пробуждал аппетит, но он не мог зарыться в её солнечные волосы и вдыхать этот аромат в подобной близости. Он видел то, что она не позволяла видеть никому другому, но при этом не делал для этого ничего. Люси позволяла видеть ему свои слёзы, свою горечь, а когда осознала, что он всегда рядом и не покинул её, начала чаще улыбаться, и эта искренняя улыбка была предназначена только ему. Она прекратила дрожать ночью, хорошо спала, ведь чувствовала, как кто-то обнимает её и согревает невидимым теплом, но не могла ничего с собой поделать и продолжала лить слёзы, понимая, что больше никогда не сможет увидеть его лица, улыбки, согреться в его крепких объятиях и точно не увидит магию, ту красивую огненную магию, которой он владел.        Люси, казалось, медленно сходила с ума. Она всегда располагалась его поддержкой, однако была одинока и несчастна. Её окружали люди, которые всяко старались вернуть её душу к жизни, а она продолжала глотать невидимый яд и умирать, горько улыбаясь. И в один день её сердце больше не выдержало натиска. Люси не видела другого выхода.        Её руки тянулись к флакону с противной жидкостью. Нацу наблюдал за тем, как она снимает крышку и подносит яд к губам, тихо всхлипывая, так горько, что его сердце обливалось кровь. Он кричал, умолял её не делать этого, молил, но Люси не слышала. Даже если он не одобрит, не захочет этого, она рано или поздно всё равно умрёт. Её любовь к нему сильнее всякого яда и медленно убивает её с каждым днём, опустошает. Она надеялась, что как только закроет глаза и сердце её остановится, они встретятся вновь, по ту сторону белой грани.        Он сидел у её кровати, обхватив дрожащими руками её ладонь, и ждал. Проклятый шёлк, которым было укрыто её ложе, противно грел кожу, и будь его воля, он бы убрал его весь из этого места. Но Люси любила его. И сейчас, будучи на смертном одре и с улыбкой видя, как он лежит подле неё, она была укутана в самые лучшие шелка. Нацу точно слышал, как медленно бьётся её сердце. Он видел, как всё реже вздымается её грудь. Как медленно закрываются глаза. Она умирала именно так, как хотела: без боли, страданий, и жалостных лиц хорошо знакомых людей, неспешно засыпая вечным сном. Она была рядом с ним, когда он умирал. И он теперь рядом с ней, когда умирает она.        Это можно было сравнить со сном, который приходит к нам холодным зимним днём во время долгого и тяжкого путешествия. Сквозь веки пробивался яркий свет, словно отображение снега, а морозный зимний ветер, пробивающийся через открытое настежь окно, слегка холодил кожу, которая никогда больше не будет согрета человеческим теплом. В носу щекотал горький аромат мандаринов, корицы и ягод, как будто свежий малиновый чай поднесли к её устам. Кто-то тихо держит её руку, прижимаясь к прохладной коже, и согревает, словно тёплое воспоминание из прошлого. А в голове — только чистый белый лист, на котором она, как не пытается, но не может разглядеть картины своего прошлого…