Mon ami

Не хватает того друга. Почти постоянного. Нет, я не пьян. Прошу простить. Это было навязано смутным круговоротом событий. Расценивайте, как монолог. Я бы хотел думать, что я и горе себе только придумал. И ничего этого не было. Не было мыслей, что я ему нравлюсь. Хотелось бы думать, что он ощущал все то, что я не сказал, что таил. Хотелось бы думать, что я имел смысл, а не был простой подпиткой сил. В голове было много мыслей, но они, как мираж, в скором времени растворились. Мне так жаль, что мною был сыгран для него друг, самый близкий, которому он говорил, что хочет так спокойно со мной провести всю жизнь. Так жаль, что за этой ролью, даже после всех осенних и зимних перепалок, выблядком стал не он. Я. Мне так жаль. Только чего — не знаю. Должно быть, мне не стоило открывать тот диалог с самим собой, где все это хранилось. Шагну-ка на балкон — авось полегчает. Мне обещали прислать кролика. Обещали приехать. Обещали хранить ладони в тепле. А потом развернулись, сказали, что мое глупое существование бесцельно и никому не нужно. И вытью на луну и восходящее солнце не помогает. Ни заламывание пальцев, ни кусание губ, ни книги. Отвращение греет ладони уже чаще, чем люди. И нет никого, кому бы я мог уткнуться в плечо, зажать рот, чтобы не орать от всего этого дерьма. И успокоиться. Только ты есть. Ты ведь знаешь, очень хорошо знаешь, как все те, кто не сгнил еще, не любят позерство. Как любят чистоту и искренность. Как любят отдаваться в руки хорошим и добрым, ценить связи больше, чем слова, несказанные вслух. Но кому это нужно. Единицам. И я старался, старался стать хуже, чтобы иметь столько же друзей, сколько я видел у всех остальных людей. Они ходили вместе гулять, смеялись вместе, когда я сам смеялся над собой и не выходил из дома. И даже сейчас. Кто-то летит в очередной раз в Англию, а я сижу и ничего не вижу. И не потому, что мы с Вафлей, играя, повредили мне глаз. Нет. Просто баюн-таблеточки меня ни коем образом не успокаивают, сколько бы я не пил. И не пишу тем, кто бы мог порадовать ненужными парой ласковых. А тебе, тебе пишу. Потому что лучше друга я так и не смог найти. И все совместные фильмы, прогулки еще в спокойной стране и килограммы съеденного вместе мороженного, оно не сравнится с несколькими страницами с тобой диалогов. И я не знаю, что еще нужно сказать. Сказать, чтобы ты понял, что имеешь огромный смысл для меня. Никем не заменимый. Вероятнее всего, я просто вижу себя слишком хорошим в твоих глазах. Слишком достойным общения. Скорее всего. Но не пиши тебе, это был бы не я. Вижу, ты уже не дома. Но хотел бы напомнить. Своих чертей я буду всячески загонять как можно дальше. Это важно. Не хочу больше уходить в никуда лишь потому, что почую угрозу. Угроза исходит от тебя. Мне, как выблядку, крайне важно не соприкасаться ни с кем из твоих. Особенно в диалоге с тобой. Мягко говоря, это мне противно. Омерзительно. И фу, как хочется закопаться головой в землю, чтобы поскорей наглотаться червей и не ощущать этих оков между ребер. Помни об этой плате. А с меня прогулки в мой детский сад и чай. Кофе мне уже нельзя. Я обожаю отключать интернет, открывать «сохраненные» и слушать наугад все. От полупрогруженного хард рока, до Зимы Вивальди. Люблю бессмысленно улыбаться в общественном транспорте, мало ли что в голову взбредет. Будь то одно из утр с особым другом или чей-то сон с белым платьем, любое послужит улыбкой. Люблю улыбаться не от муки. Я снова выпил, совсем чуть-чуть. С отчимом нелады, в отце просыпается шизофрения, а мы пьем. Я слушаю, она пьет и рассказывает. Я был не первый ребенок. И меня имело место не хотеть. Это мужское «я не готов». Я процитирую ее, позволишь? — Я просто безумно тебя люблю. Ты держишь меня. В голове хоть стало спокойнее, я не стыжусь и не закрываю то, чего боюсь сказать. Да я и не настолько пьян, чтобы тебе сказать многое. Да потому что это просто неуместно в данной ситуации. Наверное, я также пьян, как и ты некогда в парке. Единственное, в чем я не уверен, так это то, долго ли меня будет так колотить. А еще я безмерно счастлив, что ты есть на этом свете. Такой Сашка. Я не хочу трезветь, быть трезвым неприятно. Слишком многое перебирать в голове, чтобы не сказать лишнего, чего-то неуместного. Я никогда еще не переписывал столько сообщений, не стирал столько слов, потом набирая рядовой и обычный ответ. Трезвею. Плохо. А только час прошел, как я набираю это сообщение. Да. Я снова буду бояться тебе вывернуться наизнанку безвозмездно. Помнишь, как сова говорила в Винни-Пухе? Безвозмездно значит даром. Она говорит, что будет болеть голова с утра. Не верю. Я помню банку жуткого алкоголя, которую я выпил в том же сентябре-ноябре. Я тогда тебе еще звонил, говорил, что я в порядке, только немного пьян. Тогда ведь не болела голова, я просто вырубился. У меня была возможность приехать в твои края, но я подумал, что к тому времени все пойдет по кругу, опять будет двадцатое число, и ты не захочешь уже меня даже читать. И от тебя окончательно оказаться не могу. Ты нужен мне. Я не знаю, с чем тебя можно сравнить, ибо ты нечто особенное, ни на что непохожий. Несравним с воздухом, теплом и весной. Ни с сиренью, ни детской радостью исполненной мечты искупаться в фонтане. Обычно я всех купал по всем городским фонтанам, а тут меня. Я не хочу с тобой трезветь. С тобой это, нет, не больно, но до бессилия доводит, до хриплого аха на десятом этаже при открытом окне, до искривленных губ, стянутых в невеселую улыбку, покареженную отчаянием. Солнце, я намеревался рассказать тебе, как ты незаменим в моих пьяных глазах. Лукавят те, кто говорят, что нет незаменимых. Завидую каждый вздох тем, кто тебя видит. Ты волнуешь меня. А я трезвею и жалею, что так и не поведал тебе о том чудесном Сашке. Но это ведь волнует сугубо меня. Я блядовый друг, раз черкаю подобные речи. Это неуместно. Но как хорошо оправдать это «неуместно» просто тем, что ты выпил. Ах да, теплых снов не бывает. Одеяла бывают теплыми, руки теплыми, улыбки теплыми. Сны - нет. Они бывают спокойными и страшными, кошмарными. Теплые - нет. Как и добрых. Я когда-то сказал тебе, что жалею, что тебя узнал, познакомился. Я врал, потому что был рассержен, опять не нужен будто. Я тут подумал, а что, если напиться перед экзаменом? Хотя бы на русский прийти пьяненьким. Я ведь такое сочинение напишу, там темы обычно про человечность или дружбу. Да я им так все кислотой серной распишу по этому жалкому листку, что им жить после не захочется в таком дерьме. Стоит попробовать. Она даже не замечает, что я втихаря попиваю больше, чем у нее в бокале. А еще я пролил шампанское на пижаму. Отлично. Надеюсь, с утра мне не будет стыдно за все. Этот расчет и сдержанность, которой учил меня Ваня, что у него, что у меня, исчезают в такие моменты. Я помню, как на второй день знакомства он лежал в темной комнате, в другой праздновали чье-то др, и он уже был пьян. Я заставлял его уйти, выпить чаю. А он в ответ прислал лишь сообщение, что я ему нужен. Было так смешно наблюдать, как мозг юноши коротит от того, что он не видит того, чем я есть на самом деле. И видит это, а сопоставить не может. Две личности, так он, кажется говорил. Опять шампанское в голову ударило. А я так и не научился общаться с противоположным полом как подобает. А девушек считаю блядями. Бла-бла, немного косметики и ноль души. Да я и сам блядовый друг. Какого черта я родился в этом веке? Лучше бы сгорел на костре. Знаешь, я тут понял, что едва ли не ненавижу отца. Он ведь хотел меня убить, когда я был еще тупым шестилетним ребенком. А я и понять не могу, кого ты так мне напоминаешь. Ведь даже и наше общение началось с этого глупого сравнения. Только вот ты гораздо… Между теплым и не пустым. Не знаю, это внезапное открытие меня улыбнуло. Так внезапно, что немного больно. Улыбаться больно, вот. Ладно, закругляться пора, я превышаю лимит монолога с кухонными стенами. Кстати, я больше не учусь, завалил немного физику, но в аттестате 4. Литературу вытянул, русский – нет. Матан немного парит. Давай ты мне отдашь один выходной? Это было бы лучшим подарком. Вечер добрый, Сашка. Я почти вернулся. Я не могу быть уверен, что это все мое объяснение пройдет очень быстро. 28 июня. Без десяти минут десять. Мало какая ситуация, а тем более книга заставляет меня нервно орать на мать, выбегать в черноту, только и первыми буквами напоминающую тебя, выбегать на балкон и, пользуясь тем, что мать в очередной раз отвлечена телефоном, прижимать ладони не к шее, чтобы унять в горле всхлипы, а ко рту, чтобы сдержать крик. Пожалуйста, как будет время, прочти одну книгу, название которой я дам в конце. Будь это письмо, оно бы было написано уродливым почерком и залито, размыто слезами. Не понимаю, как он… Нет, открою суть книги сразу. Нет, ты лучше сам прочти. Я никогда не смогу понять, за что. Никогда. Но в этом истеричном объяснении скажу, как есть, в свои недавние шестнадцать поставив первую, больную точку. Я любил тебя. Быть может (да, любимая инверсия), во мне останется еще на многие лета тоска и привязанность по тебе, но временем оно все вылечится. Я знаю это. Я любил тебя. Тебя всего. Как padre был любим Оводом, так по силе я смею сравнить и свое чувство. Глупые 16 меня смущают, да и к черту их! Куда нелепее моего объяснения есть то, что я, как трехлетний, расплакался над книгой. «Разрыв сердца — разве это плохое объяснение? » Я любил в тебе все. Только ты до конца жизни своей не сможешь представить, как ужасно за уши тянуло прошлое с каждым твоим «чудо». Меня прозвал так некто другой, с которым был я связан не столь горячо, но тоскую и по сей день. Нет, пока тебе (по горечи внутри) нет равных, а то - так, лишь сладостные муки романтикой дышащей душонки. Я стараюсь объясниться. Все еще. Не скрывая больше за пьяными всхлипами или переписанным текстом многого. Я никогда тебе не верил. Ни до, ни после. Ты всегда был для меня любимым театральным представлением, в котором я так любил путать пальцы и льстить себе, что все, что ты ни скажешь — правда. А как только театр начинал явственней действовать на нервы, а ложь красивой больше не казалась — уходил. В моих глазах ты так и не облядел. Облядел мой персонаж. А я так и остался, если не появляться онлайн, простым мальчишкой. А я ведь любил тебя. Театрального тебя. Я смею заметить, что не выдумал тебя, слишком трезвый ум для подобного. Нет, я любил именно тебя. И желал бы прежде «точки» объясниться. И прежде всего самим собой. Прежде всего это нужно мне, ибо ты в мыслях камнем тянул меня ко дну. Любил тебя и твою улыбку, и хрипотцу по телефону, и жалкие спектакли, и неверу в тебя, твою искренность и чувства. Любил! Со вздохом, скорее, на выдохе сказал бы эту фразу. Как князь Болконский, влюбившись в Наталью, нашёл смысл жизни и в неверие потерял, оставшись при этом живым, и все еще дыша. Я так мечтала унять тебя. Болеть вместо тебя, страдать вместо тебя, лишь бы ты улыбался. Мне радостно и одновременно смущает, что я у тебя был. Столько времени отнял. «Я благодарен тебе заранее». С месяц простояла на звонке, пока не тяготила всего меня. Время все затянет, я знаю. Точно. Год, два, четыре — и ты не будешь меня так волновать. Тебя просто нужно переболеть. Я любил тебя. Пока это остается очерком в тетради по литературе, но вскоре, как только я залечу свои глаза, я обязательно «обрадую» тебя своим послекнижным криком, mon ami.