* * *
Я опять пришла сюда. И опять я осматриваю всё, как в самый первый раз, и удивляюсь тому, что здесь практически ничего нет кроме окутанного густым туманом леса и одинокого строения невдалеке. Ничего не меняется, каждый раз одно и то же. По идее, это должно давно надоесть, опротиветь до оскомины, вызвать отчуждение, но внутри просыпается лишь ожидание дальнейших событий, неотвратимой встречи, необходимого кому-то из нас двоих разговора. Вот ведь ирония. И я, и он, мы оба приходим сюда только для того, чтобы выговориться друг другу, выплеснуть всё, накопившееся за время разлуки, чтобы вернуться домой уже со спокойной душой. Хотя, насчёт «спокойной души» я бы ещё поспорила… Медленно ступаю вперёд и тут же слышу, как в ответ под ботинками шуршат влажные листья, и хрустят мелкие веточки. В мёртвой, но отнюдь не пугающей тишине эти звуки кажутся громкими, не такими как в обычной жизни, тем более, что никаких птиц, да и вообще других живых существ тут попросту нет. И вслушиваясь в собственные шаги, я продолжаю осторожно идти, иногда выставляя руки и шаря ими в воздухе. Вязкий туман обступает меня лишь по бокам и сзади, словно намекая, что не следует куда-либо сворачивать, и у частой гостьи имеется только один путь. На секунду я всё же останавливаюсь. Уже ставшее привычным действие перед тем, как войти в просторную беседку, и голову вновь занимают мысли о том, хочется ли мне на самом деле нашей встречи или же нет. Белые массивные балки, похожие на колонны с резными узорами, соединяются меж собой деревянными и такими же белыми решётками с вплетёнными в них вьюнками, которые красивой аркой, обозначая вход, нависают надо мной. Невысокая лестница из трёх ступенек приветливо манит зайти внутрь и усесться для ожидания на одну из скамеек, но я всё ещё стою и раздумываю, прислушиваюсь к себе, желая найти хоть какую-то определённость и чёткое объяснение смешанным чувствам. Каждая наша встреча даётся всё труднее и переживается при возвращении, естественно, тяжелее. И словно в помощь решению газовый фонарь, напоминающий те самые из старых советских фильмов и поставленный чуть правее входа, вдруг начинает мерцать и через секунду потухает, а повешенный в центре навеса, наоборот, загорается и рассеянным светом сливается с тьмой снаружи. На голову в это же мгновение падает первая капля. За ней вторая. Третья… И вот, я насквозь промокшая и озябшая, наконец, ступаю внутрь, обхватываю себя руками, желая скорее согреться, и сажусь на противоположную входу скамью. И снова то знакомое чувство, что всё это уже было. Не раз. И не два. Извечный ливень, разгоняющий туман и заслоняющий собой даже ближайшие деревья, обрушивается на тебя почти сразу, как только ты начинаешь сомневаться, и будто наказывает за несоблюдение условий встречи, при всём при этом продолжаясь до самого её окончания. Но даже если ты промок до нитки, то уже зайдя в укрытие, сию минуту высыхаешь и тебе становится тепло, как в натопленной печкой комнате. Ветра нет, никаких посторонних звуков, только звонкий и мелодичный стук капель о крышу и листья да собственное дыхание доносится до ушей. Глаза закрыты, но перед мысленным взором постоянно возникает размытый образ того, кого я жду. Каждая попытка вспомнить его детально терпит крах, и через несколько минут я бросаю это дело, переключаясь на один лишь слух. Музыка дождя успокаивает и приносит лёгкое умиротворение. Ожидание не кажется утомительным, я готова сидеть до самого рассвета, так как знаю: ничего другого сделать невозможно, даже уйти. Проверено. Уже бывало, что мой собеседник не приходил по каким-то неведомым причинам, но меня всё равно держали здесь и не отпускали домой. Но вот кто это делал неизвестно. Может, духи, может, само место, а может, и сама судьба?.. Увы, на сей вопрос мы до сих пор не нашли ответа, хоть и задавались им очень часто. Проходит ещё какое-то время, когда до ушей доносятся еле различимые шаги. Такие осторожные и медленные, схожие с моими, что на лицо так и просится улыбка, но я сдерживаю её и продолжаю притворяться спящей. Ещё один шаг, и половица предательски скрипит, выдавая местоположение второго гостя с головой. Он в нерешительности останавливается и склоняется к моему лицу. Я хорошо ощущаю горячее дыхание и цепкий изучающий взгляд, чувствую, как его рука тянется ко мне, неизвестно зачем. И вот в эту секунду я разрываюсь в желаниях: дождаться его дальнейших действий или же проучить за наглость и прошлый «прогул»? В конечном счёте, второе перевешивает первое, и я… — Бу! — распахиваю глаза и громко выкрикиваю ему прямо в лицо, после чего гаденько ухмыляюсь, наблюдая за его реакцией. Он испуганно отскакивает и, не удержавшись на ногах, с шумом падает на пол. Его глаза смотрят на меня первые секунды ошарашенно, а потом их выражение сменяется на обиженное, и они отводятся в сторону. Ухмылка на моих губах становится ещё шире от торжества успешной проделки. Раньше, если верить размытым воспоминаниям наших встреч, мне никогда не удавалось выбить его из вечного спокойствия и добиться каких-либо сильных эмоций. — Чёрт, зачем так пугать? Я ж думал, ты задремала, вот и хотел… — опускает голову и принимается бурчать, насупившись при этом как маленький ребёнок. — Что хотел? — вопрос остаётся без ответа, и я, немного помолчав, решаю пояснить свою проказу. — Сам виноват, нечего появляться так тихо, да ещё пытаться подкрасться. Здороваться не учили? И, если честно, ты меня тоже напугал самую малость. Мало ли кто мог быть на твоём месте? Пока я говорю, юноша даром время не теряет — поднимается, отряхивается и присаживается рядом. Кулак подпирает склонённую набок голову, правая нога пристраивается щиколоткой на колено левой, а слегка прищуренный взгляд принимается разглядывать меня со всей привычной ему внимательностью. — Сколько раз здесь был, ни разу кроме тебя никого не встречал. И ты тоже, — наконец, после продолжительной игры в гляделки отвечает парень. — Да, но… в прошлый раз тебя снова не было, а после таких случаев я побаиваюсь немного. — Хм, действительно… Тогда прости, не подумал. Но ты просто так мило выглядела, и мне не хотелось тебя тревожить, — спокойно пожимает плечами, устремляя взгляд мне за голову, однако тут же вздрагивает, заслышав мой ответ. — О, ну, ты тоже выглядел довольно-таки мило и забавно, когда попался на мою уловку. — Кажется, я никогда не смогу привыкнуть к твоей излишней честности, — юноша разводит руками в стороны и для пущей убедительности качает головой. — Уж прости, такой воспитали, — в следующий миг понимаю, что не могу смотреть ему в глаза, и отворачиваюсь, продолжая говорить. — Однако, иногда и я лгу или что-нибудь умалчиваю… — Это да, но ты это делаешь только ради родных, — возражает он, а завидев ответное передергивание плечами, не удерживается от нового вопроса. — Что-то случилось? Ты сегодня какая-то отстранённая и холодная. — С чего ты взял? — Достаточно лишь взглянуть на тебя. Да и чувствуется, — кладёт руку мне на плечо, и по телу словно проходит еле ощутимый разряд. — К тому же, ливень начался явно не из-за меня. — Пф, как будто я раньше такой же не была. А ливень здесь почти каждый раз, — внешне оставаясь невозмутимой, медленно убираю его руку и вновь направляю взор за пределы беседки в тщетной попытке что-нибудь разглядеть сквозь толщу воды. — Не скажи… — чувствую, как щёки вспыхивают, и дыхание перехватывает из-за его нового жеста. Переплетя пальцы с моими, он устраивает их у себя на колене и слегка сжимает, призывая повторить за ним. Дождавшись положительного ответа, улыбается и опять задаёт вопрос, заставляющий повернуться обратно к нему. — Ты как всегда всего и не помнишь? — я лишь киваю, не зная, что ещё сказать. Хотя в этом нет особой надобности. Он понимает меня и без слов. — Жаль, — улыбка становится грустной, — очень жаль. — Угу… Но я стараюсь не забывать! Правда, получается запомнить не всё, лишь некоторые моменты и твой примерный образ… взгляд, например. А вот имя… прости, но оно каждый раз ускользает, — вижу, что его лицо мрачнеет, пусть он и старается держаться в добром расположении духа. — Прости, тебе, наверно, уже надоело представляться мне раз за разом. — Не говори чушь, — как-то совсем устало и замучено произносит, и я догадываюсь, что уже говорила это, поэтому понуро опускаю голову. — Ладно, не заморачивайся. Не так уж и страшно. Тем более, мы ещё в позапрошлую встречу договорились, чтобы я тебе больше не назывался. — Да? Тогда зачем ты спра… — не договариваю, видя в глазах ответ: «Просто надеюсь до последнего», и уже сама грустно улыбаюсь. — Ясно. — Так, ладно, не будем об этом, — отмахивается свободной рукой, так и не выпуская мою из этакого живого замка. — Лучше расскажи, что у тебя в жизни за последние полтора месяца произошло. Мы ведь столько не виделись? Ох, а такое ощущение, будто тебе только вчера девятнадцать исполнилось… — я не удерживаюсь, прыскаю в кулак под удивлённый взгляд собеседника. Прям как папаня вздыхает над слишком быстро повзрослевшей дочуркой. Хотя, вряд ли бы отец сделал подобный подарок на день рождения и учудил такое, притащив сюда незнамо как розу с кольцом. Естественно, при возвращении домой их у меня не оказалось, однако аромат цветка да ощущение на пальце ещё некоторое время оставалось, как наваждение. Но с тех пор от одного лишь довольно-таки неплохого воспоминания момента вручения презентов меня невольно пробирал глупый смешок. — Ты чего? — Да так, ничего, — уже отмахиваюсь я, решая не заострять на новых мыслях внимания. — Так-то я нормально поживаю, с теми ребятами стараюсь видеться как можно чаще. Да, я боюсь, конечно, их потерять, но всё же верю, что они меня не предадут, и не жалею, что решилась открыться им… И, знаешь, я много об этом думала… — правая кисть накрывает наши сцепленные пальцы, а глаза смотрят прямо в его, — на самом деле всё это благодаря тебе. — Чего?! С чего бы? Я-то тут причём? — действительно непонимающий взгляд вызывает улыбку умиления и желание потрепать наверняка мягкие волосы. Его реакция говорит о том, что раньше мы с ним об этом не разговаривали. — Дурачок ты… А кто, по-твоему, вернул мне желание жить? Это-то я уж никогда и ни за что не забуду. — Ничего я не делал. Просто заставил тебя выговориться, выслушал и всё, — снова принимается бурчать, но я прислоняю указательный палец к его губам и укоризненно качаю головой. — Знаешь, быть скромнягой тебе совсем не идёт. И не отнекивайся, я всё равно буду считать тебя своим спасителем. Вспомни, ты же говорил, что всё изменится, попросил потерпеть, и все эти годы приходил сюда! Разве это «ничего не делал»? — попытка отвести взгляд не венчается успехом, потому как я хватаюсь за его подбородок. Если вначале вся инициатива была за ним, то теперь она перешла в мои руки. Пусть и, уверена, ненадолго. — Эй, посмотри на меня. Ты разве видишь во мне хотя бы капельку желания умереть? Вот и я о чём. За четыре года нашего с тобой знакомства я изменилась, я чувствую это. И хочу сказать тебе «огромное спасибо»! Не приди ты тогда, я бы не смогла вытерпеть те полгода, не перешла бы в другую школу, не встретила бы столько разных и замечательных людей и не сделала бы много чего ещё! Он спас меня, безо всяких преувеличений, вытянул из того кошмарного состояния, дал силы вытерпеть последние мучения и встретить новый день. Учась в старой школе, я никогда и никому не говорила о том, что происходило там на самом деле и как вообще проходила моя учебная жизнь. И признаю, что сама отчасти виновата в случившемся в итоге, ведь могла бы и предотвратить кое-что. Наверно… Но кто в нашей жизни не совершает ошибок? Моя история довольно-таки проста и банальна. Что обычно происходит с серыми мышками в классе? Как относятся к тому, кто интересуется лишь учёбой и не подчиняется мнению большинства? Правильно, его делают изгоем. Вот и я не избежала сей участи. А стала им ещё в третьем классе и пробыла под таким статусом вплоть до восьмого. И что странно, теперь, спустя пять лет я не думаю, что мне не повезло или надо мной жестоко поиздевалась судьба. Нет. Всё-таки я стала той, кем являюсь сейчас, только благодаря тому, что случилось. И может, когда-нибудь, я хотя бы в мыслях скажу и этим… людям «спасибо» за столь бесценный опыт жизни. Но если рассказать подробнее, то… Вначале всё было нормально, даже хорошо. Быть может, я просто не замечала? Не знаю. Но до третьего класса у меня ещё был друг, была необходимая любому человеку поддержка. И я не нуждалась в других, хватало его одного. Однако, ничто не вечно, даже дружба, и в конце второго класса он переехал в другой район. Контактов, к сожалению, никаких не осталось, да и телефона у нас в семье тогда не было, ни мобильного, ни домашнего. А почему нам так и не удалось до выпускного класса ни разу встретиться и пообщаться, я, конечно, смутно догадываюсь, но сейчас это уже не так важно, потому что те весёлые деньки безоблачного детства всегда будут вспоминаться только с радостью и приятной горечью давно минувшего времени… Оставшись одна, первое время я и не пыталась завязать общение с ребятами. Все они казались мне совершенно чужими. Лишь только по делу, или если нужно было помочь, я начинала с ними контактировать. А так, одноклассники и одноклассники. Ничего такого. Но потом наступил третий год обучения. Первой девочке в классе, как считала она, а потом и другие, что-то во мне разонравилось. Я помню, что она как-то сама хотела со мной подружиться, но позже её словно подменили, она начала настраивать класс и своих друзей против меня. Что именно одноклассница плела им, даже не хочу думать и представлять, но результаты были. Сначала мальчишки, а потом и девчонки начали свою, так называемую, игру. Издевательства над «серой мышкой», «странной пигалицей» и «папенькиной дочкой» им нравились, забавляли, доставляли небывалое удовольствие. Это же так весело оставлять на чужом теле огромные синяки, занимающие практически половину спины, топтать, рвать и кидать вещи, нажитые чужим трудом, морально уничтожать, загонять в угол, вызывать лишь отвращение к людям. Вот только, эти самые люди порой забывают, что, когда мышь загоняют в угол, она начинает кусаться, так сказать, защищаться из последних сил. Вот и я пыталась защититься. Несколько раз. Дала, что называется, сдачи, избив половину класса и высказав, что думала о милых одноклассниках. Шибко слабой я не была — отец ещё в детстве неплохо обучил некоторым приёмам для самообороны, поэтому те, кто знал нашу семью, даже не удивлялись, когда узнавали об этих инцидентах. Однако, после этого всё становилось только хуже. Мало того, что я, видя, что сотворила с ровесниками, начинала чувствовать себя самым настоящим монстром, ведь в моменты срывов вообще не понимала, что делаю, так ещё и сам класс спустя недельку-две напрочь забывал об этом, запуская круг издевательств по новой. И неудивительно, что, в конце концов, после этого моё здоровье неплохо так пошатнулось в плане психики и физического состояния. Отец не мог не заметить такого и, естественно, пробовал вмешаться и прекратить сей кошмар, но крупные разборки, «прославившие» нашу фамилию на всю школу, казалось, только, наоборот, раззадоривали ребят. А я… я, скрепя сердце, уговаривала себя больше не жаловаться, не расстраивать бедных родителей, и так натерпевшихся от меня за пятнадцать лет жизни, и ставила перед собой первостепенную задачу — доучиться в чёртовом заведении хотя бы до девятого класса, а потом сбежать из него в училище. И вроде бы почти получилось, до «последнего» класса осталось всего полгода, но… Как известно, самый страшный враг человека — это сам человек. В тот период меня сначала изредка, но потом всё чаще и чаще стали посещать мысли о том, что я не хочу больше жить. Зачем? Чтобы продолжать приносить проблемы семье? А зачем терпеть дальше, если все люди одинаковы, и во всех есть эта гнилая сторона? И куда бы ты ни пошёл, всё равно встретишь похожих или же столкнёшься со своей пакостной натурой?.. Боже, какой же глупой и слепой я была! Максимализм, присущий каждому подростку, всепожирающая ненависть к миру и самой себе, а также неверие в хоть что-то хорошее кроме родных, оказали куда более мощное воздействие, чем измывательства в школе. И, нет, я не собиралась резать вены, или что там ещё предпринимали суицидники, делая всё напоказ и привлекая излишнее внимание. Нет. В самом начале, я лишь с опаской и с внутренним содроганием смотрела на все острые предметы. Мне было чертовски страшно от того, что мои руки как-нибудь возьмут да вгонят со всей силы в шею или под рёбра ножницы или самый простецкий кухонный нож. Всё же, воображение рисовало далеко не приятные картины, да и любовь к родителям пока ещё удерживала от сумасшедших поступков. Но потом страх сменился безразличием, а после и маленьким желанием. Наверно, я действительно потихоньку сходила с ума. Подходя к переходам, равнодушно раздумывала броситься на дорогу или нет? Но ведь транспорт мог успеть затормозить, и тогда были бы разбирательства, а мне это ни к чему. Хотелось уйти быстро и тихо, без лишней шумихи. Поэтому варианты с прыжками под поезд и вешанием в петле также отклонялись. Тем более в них существовала возможность сделать шаг назад даже в самый последний момент. Хотя, такая возможность есть в любом способе, достаточно просто остановиться… Все эти терзания длились где-то две или три недели, и, когда я уже, казалось бы, совсем безнадёжно замкнулась в себе и подготовилась к последнему шагу, случилось то, что никогда не сотрётся из моей памяти. Сон. Обыкновенный сон, в котором сначала меня посетила, как позже выяснилось по старым семейным фотографиям, моя прабабушка. Она явилась в образе красивой и очень молодой, несмотря на смерть в старческие годы, женщины и выглядела при этом как самая реальная из людей. А серьёзный взгляд серых глаз да чуть заметная грустная улыбка говорили о том, что родственница прекрасно осведомлена о происходящем в жизни правнучки, названной в её же честь. Но тогда я и знать не знала, кто она есть. Я просто почувствовала исходящую от неё любовь и заботу и не смогла сдержать нахлынувших эмоций, прижавшись к ней и разрыдавшись как маленькая на мягком покатом плече. А она в ответ лишь поглаживала мою спину, приговаривая, что всё обязательно образуется, стоит только поднабраться ещё чуточку терпения и подождать. И как только она закрепила свои слова: «Вот увидишь!» уверенной улыбкой, её силуэт подобно дымке растаял во тьме, а я переместилась сюда и встретила уже его — моего любимого таинственного собеседника. Да, как бы то ни было прискорбно и грустно для меня, но всё это — всего лишь сон. Пусть и такой реалистичный, со всеми присущими настоящей жизни ощущениями и чувствами… — Ты… ты преувеличиваешь мою значимость. Ты сама всего добилась, — помолчав некоторое время, он всё же выдавливает из себя эти слова, и внутри меня поднимается волна обиды. И не из-за того, что мои воспоминания и размышления были прерваны, а из-за его убеждённости в своей якобы незначительной роли. Ну да, прабабушка приснилась первая и дала необходимую опору, но он-то сделал намного больше и продолжает делать! — А я так не считаю! Ты помог мне, и точка! — руки сами вырываются из приятного плена его пальцев и скрещиваются на груди, показывая упрямство хозяйки. — И я хочу также помочь тебе! — восклицаю, не обращая внимания на то, что собеседник встает с места. — Знаешь ли, у меня всегда складывается впечатление, что только я вываливаю на тебя свои проблемы! И мне… Парень, не дожидаясь конца фразы, вдруг склоняется к моему лицу, совсем как в первую минуту встречи, и приникает к губам, оставляя на них щекочущее тепло и призрачное ощущение чужих губ. — Лиза, — отстранившись, но оставшись всё также стоять, опираясь о спинку скамьи, юноша ещё долго смотрит на пылающие от смущения щёки и глаза, не знающие, куда деться после такого. А от одного звучания имени сердце замирает и пускается в быстрый пляс, совсем не слушаясь мысленных просьб успокоиться. — Поверь, это не так, ты мне помогла, и уже сотню раз. — Н-но… — А будешь отрицать или опять возвышать меня, снова поцелую. — И почему мне кажется, что ты каждый раз так меня успокаиваешь? — зардевшись, спрашиваю уже ставшую очевидной истину и получаю лукавую улыбку в ответ. — Кто знает? — Ты, кто ж ещё. И… я всё равно не изменю своего мнения, ты мой спаситель, и я всю жизнь буду тебе благодарна. Вот! — не удерживаюсь и показываю язык. Однако, видя переменившийся взгляд, замираю и еле слышно ойкаю. — По-моему, кое-кто специально нарывается, — совсем тихо шепча, он сокращает и так ничтожное расстояние меж нами и накрывает мои губы. Поцелуй уже не такой, как предыдущий. Более напористый, даже чуть грубоватый, не сдержанный, будто и вправду наказание за неправильные мысли. Прерывистый вдох сопровождается соприкосновением лбами, вслед чему раздаётся тихий смешок: «Зачем дыхание задержала, дурочка?», и на моём лице расцветает глупая улыбка. Парень не собирается отходить и продолжает стоять в прежнем положении, и я слышу, чувствую его размеренное дыхание, такое успокаивающее, согревающее и дающее знать, что он рядом. И мне так не хочется верить, что это всего лишь сон, что я скоро проснусь в своей постели, что не смогу увидеть, когда захочу, позвонить, узнать, как он, без всей этой мистики или бреда давно сошедшей с ума девицы, мечтающей о настоящей взаимной любви. — Лиз, — а мой таинственный собеседник словно догадывается обо всех моих терзаниях, потому как, открыв глаза, я вижу во взгляде напротив немой укор, который буквально через мгновение сменяется уверенностью и твёрдой верой в собственные убеждения, — я найду тебя. Я обязательно тебя найду. Обещаю, мы встретимся и в реальности, и я докажу тебе, что это всё взаправду. Но я, вопреки его ожиданиям, только опускаю голову и стискиваю края своей чёрной туники. Это обещание… сколько раз он уже его давал, не сосчитать, а сколько ещё раз даст, просто представить страшно. Не спорю, ожидание чуда и чего-то такого хорошего, как встреча с ним в реальности, — само по себе прекрасное чувство, но с каждым разом я всё больше боюсь, что её не будет, а спасительные разговоры на самом деле лишь плод больной фантазии. — Не… Не надо больше… обещать это, — с трудом произношу, поджимая губы, а юноша удивлённо изгибает одну бровь. Видимо, раньше я такого не просила. — Почему? Я тебя ищу, правда. Это, конечно, трудновато. Но… — Ты же что-то не договариваешь, да? — поднимаю на него глаза и испытывающе смотрю, не мигая до тех пор, пока он не сдаётся, отлепив руки от скамьи и встав прямо. — Признайся, я ведь вижу. Да и не верится мне, что ты прямо всё-всё помнишь, просыпаясь. Ты бы давно тогда меня нашёл. Если, конечно, это всё реально… — Реально. Я уверен, что реально. Точнее, хочу быть уверенным… и хочу, чтобы ты верила, — с каждым словом его настроение всё больше омрачается. И я не выдерживаю нарастающего напряжения, поднимаюсь с сидения и хватаю его за руку, заставляя тем самым взглянуть на меня. — Прости, ты права. Я тоже не могу кое-чего запомнить… — И чего же? — склоняю голову набок и, не отрываясь, смотрю на меняющееся с каждой секундой лицо. Надежды, что этот раз чем-то отличается от остальных, и я смогу его запомнить, нет, но попытка — не пытка, и она того стоит. — Когда я просыпаюсь, то никак не могу восстановить в памяти твой образ, то, как ты выглядишь. Я помню лишь наши разговоры и твоё имя. А оно довольно распространено, и при поиске выдаётся куча результатов… Но я всё равно не сдамся. И уверен, что всё равно тебя узнаю, если увижу наяву. — Надо же… — Что? — с малой тревогой он приближает лицо и также всматривается в мои черты, на что я горько усмехаюсь. — Да так, ты просто только что высказал мои мысли. Я почему-то тоже уверена, что узнаю тебя. — Тогда почему говоришь это с такой грустью? — приподнимает мой подбородок, скользнув большим пальцем по скуле, и заглядывает уже в глаза. — Узнать-то, может, и узнаем, а вот подойти кто-то из нас решится? — его рот приоткрывается, по-видимому, готовясь изречь что-нибудь убедительное, но я качаю головой. — Не надо. Ты наверняка и сам об этом думал. — Думал, — чуть погодя он всё же соглашается. — Я вообще о разных вариантах развития думал. Но всё равно надеюсь на лучший из них. И также надеюсь, что, когда мы встретимся, ты дашь мне шанс хотя бы общаться с тобой. Про что-то большее я упоминать побаиваюсь, — и словно в подтверждение своих опасений получает несильный тычок в плечо. — Вот о чём я и говорю? Стесняшка. — Да ну тебя, — скорее наигранно бурчу, пряча вновь раскрасневшиеся щёки за волосами. — Но знай, если мы действительно там встретимся, просто встретимся, я уже буду рада. А уж если не побоимся показаться чокнутыми и поприветствуем друг друга, типа: «О, привет, а тебе случайно не снился незнамо сколько лет подряд сон с беседкой?», то счастью моему не будет предела! — взмахиваю руками и, видя весёлую улыбку на лице парня, не жалею, что позволила себе пошутить. Тем более, в каждой шутке есть доля правды, а уж наша возможная встреча наяву только так и представлялась. — Я тоже буду рад. Очень. Однако, предупреждаю, не такой уж я и хороший, каким ты меня видишь, судя по сегодняшней беседе, — изрекает он, выставив указательный палец вверх, а я беззлобно фыркаю. — Как будто, я хорошая. Эй, идеальных людей не бывает. И не будет никогда. Иначе жизнь станет неинтересной. — Согласен, — короткий кивок, а последующий за ним тоскливый взгляд на вход беседки служит мне знаком, что здесь приходит время для рассвета. Да и то, что вокруг становится светло, а ливень постепенно переходит мелкий дождик, и странный мир опять погружается в густой туман, только подтверждает это. — На сей раз что-то быстро время прошло… — также тоскливо взираю на замерцавший снаружи фонарь и поворачиваюсь к собеседнику. — Что ж, пора расставаться, да? — смотрю на юношу в последний раз и натыкаюсь на преисполненные отчаянием глаза. — Эй, не смотри так… — Прости, — буквально выдыхая единственное слово, он хватает меня за плечи и сжимает в тесных объятиях. Испугавшись резких движений, я неосознанно выкидываю вперёд руки, и под дрожащими ладонями оказывается его сердце, заходящееся в неимоверно быстром ритме. Кажется, смущаться сильнее, чем раньше, невозможно, но щёки горят пуще прежнего, а в ухо меж тем шумно выдыхают и говорят то, что заставляет покраснеть уже всё лицо и сами уши. — Я не хочу тебя отпускать. Я хочу проснуться вместе с тобой. Да чёрт возьми, Лиз, я люблю тебя! — не давая и слова вставить, он чуть ли не выкрикивает признание, стискивая меня ещё сильнее и зарываясь носом в волосах. Однако, я уже перестаю чувствовать его прикосновения, горячие пальцы кажутся лишь дуновением ветра, они проходят насквозь, а в глазах напротив застывает обречённость. Но юноша всё равно решается — целует меня в третий раз, желая донести все чувства. Вот только и это действие не выходит. Почти неосязаемые губы приникают на мгновение к моим, и в ту же секунду всё исчезает, пропадает в непроглядной тьме. И внутри становится так невыносимо тяжело, душа не хочет возвращаться в реальный мир, покидать своего спасителя, но всё равно стремится проснуться, потому что однажды данное обещание ни в коем случае нельзя нарушать.* * *
Глаза полны слёз, горло стягивает противный обруч, и я еле сдерживаю себя от судорожного всхлипа, садясь в кровати. Свет, проникающий в окошко моей комнаты через гостиную даёт понять, что утро наступило и здесь, причём, давно, а тихое посапывание из-за стенки — что родители ещё спят, пользуясь редким шансом выспаться. Верный пёс, будто почуяв настроение хозяйки, слабо виляя хвостом, подходит к постели и утыкается мокрым носом в руку, призывая переключить внимание на него и забыть обо всём плохом. Но я могу только рассеянно погладить его по голове и вяло улыбнуться, вспомнив одну деталь. Ему тоже не нравится, когда я грущу. Тихо шмыгнув носом, потягиваюсь, одновременно с тем с горечью прокручиваю в голове весь наш разговор и только сильнее расстраиваюсь, понимая, что запомнить лицо так и не удалось. Но тут же сглатываю и обзываю себя дурой. Разговор! Впервые вся наша встреча осталась в памяти и пока не собиралась забываться, и если я этим не воспользуюсь, то меня полноправно можно считать идиоткой. Поэтому, осторожно сдвинув с пути собаку, встаю и, стараясь действовать как можно тише, сажусь за стол, открываю ноутбук и вывожу его из спящего режима. И плевать, что я в ночнушке и ещё не умылась, а живот начинает сводить от голода. В конце концов, я тоже должна сделать хоть какой-то шаг навстречу возможной судьбе. И, кто знает, быть может, выбранный мной способ сработает? Посмотрим… По крайней мере, начало с моей стороны уже положено.