Роли

Зангетсу всегда называет его по-разному. Ичиго к этому привык — они совсем не против играть друг для друга определённые роли день ото дня. Самые разные. Зангетсу считает его партнёром, когда их мечи синхронно рассекают воздух и маски отупевших от голода пустых. — Эй, напа~арник, — любит тянуть он с улыбкой, сытой и довольной, словно яркий полумесяц. — Очень неплохо. Но спорим, что за эти двенадцать секунд я уложу больше, чем ты — за час, м? Куросаки чувствует странный, но до жути приятный трепет в животе и коленях, смотря на изящную спину Зангетсу в подобные моменты. Их движения почти идентичны: одинаково точные, одинаково завораживающие и одинаково смертоносные. Они вдвоём будто танцуют вместе под музыку собственного пульса. Тук-тук, удар, тук-тук, блок, тук-тук, смерть твоего соперника, о котором ты даже и не вспомнишь этим облачным вечером. Одна воля, одни принципы, одни идеалы. Тук-тук — одно сердце. Команда. Напарники. — Ладно, самурай, давай кое в чём разберёмся, — вышагивая по околице, говорит Зангетсу со всё той же неизменной улыбкой. Почти неизменной. Куросаки, стоящий посреди площадки для тренировок с жалким деревянным подобием меча в ладонях и готовый вот-вот взорваться от напряжения, сглатывает вязкую слюну. Фигура в белом кимоно мелькает совсем рядом, медленно, неспешно, будто плывёт, как отдыхающая барракуда. Уголки губ изогнуты меньше, а в глазах — стальной пронизывающий холод. Не стоит забывать: его Зангетсу — меч, безжалостное оружие, предназначение которого — кромсать плоть и дробить кости. — Что бы эти надутые индюки не говорили о гордости и чести боя, всё это — пустые слова. Не больше, чем краска на замшелой бумаге. На самом деле причин для настоящего сражения с соперником две: если ты хочешь извлечь из этого поединка выгоду. Или если ты просто хочешь убить, — белая барракуда останавливается совсем близко и замирает. Ичиго старается максимально раскрыть лёгкие вдохом, чтобы хоть немного отрезвить рассудок, обезумевший от адреналина. Он не отводит блестящего взгляда от спокойного лица занпакто. В этом помещении только они и оранжевый свет заката со сверкающей пылью. — А, и кстати… — Вздрагивающий кончик меча для кендо застенчиво танцует практически у самой груди Зангетсу, у небрежного и глубокого запа́ха косоде, где видна белая тонкая кожа. — Твой мобильник пока пусть побудет моим заложником. Правила просты. Победишь — извлечёшь выгоду и получишь его обратно. Если нет — что же, впредь мне будет, чем себя занять, если станет скучно. Сегодня я безоружный и уклоняюсь, а ты — атакуешь, — в глазах занпакто вдруг вспыхивают два раскалённых солнца. — Приступим, ученик? Ичиго всегда покрывается испариной от волнения на их совместных тренировках. Он нервничает, сам не зная, от чего — наверное, от этого удушающего наслаждения, с которым он позволяет Зангетсу быть его сенсеем. Ученик. Бей, замахивайся, кричи, наноси удары, пусть даже ты не можешь достать и краешка его кимоно. И помни: сейчас ты — ученик. С каждым промахом в голове пичужкой бьётся лишь один вопрос: как? Как ему удалось победить однажды? Зангетсу обгоняет его в мастерстве и контроле собственных сил за многие мили. Ичиго прилежно старается подражать его технике и сходит с ума от чувств. В этом сложно признаться, но его душит страх, что эта безграничная мощь и убийственная строптивость — в его неуверенных, юношеских руках. Зангетсу относится к нему с весомым уважением, хотя без проблем может прикончить в любой момент. И именно поэтому вместе со страхом Ичиго не даёт покоя огромная, воодушевляющая гордость. Гордость, что его занпакто — именно Зангетсу. Зангетсу, которого практически ничего не может победить. Волны его реацу топят прохожих, а взгляд может парализовать на час и напрочь пригвоздить к земле. Сопротивление бессмысленно; бойся, гордись и помни: сейчас ты — ученик. Разреши себя контролировать, а затем тебе ответят тем же. Если просто поддаться течению, можно приплыть в богатейшую гавань — не стоит этого забывать. Иногда они примеряют на себя роли соперников. Эти роли шуточные, словно доспехи из картона, напускные и созданные лишь для того, чтобы отточить рефлексы и реакции. Ичиго не испытывает никакого дискомфорта, когда проигрывает Зангетсу уже в который раз. Иногда они не одни, а в кругу рядовых, где у Куросаки есть парочка знакомых шинигами, но даже тогда Ичиго не боится упасть и выронить деревянный меч. Пусть остальные видят, насколько Зангетсу превосходит их в умении боя, пусть наблюдают, трясутся от страха и исходят чёрной завистью. Ичиго не отрицает, что любит покрасоваться, но в этом случае его пристрастие становится несколько извращённым — он хвастается силой, которая принадлежит ему лишь формально. В любой момент эта сила может выйти из-под всякого контроля, ведь Зангетсу — вполне автономная сущность, которая использовала часть его души лишь как стартовую полосу для того, чтобы выйти в реальный мир. Остальные это понимают, поэтому сидят по струночке и стараются лишний раз не дышать. Не суётся даже Иккаку. Но когда они коротают вечера в магазине Урахары, Ичиго становится просто… другом. Попить вместе горячего чая, сидя на татами, обсудить идущие дела, поболтать и посмеяться. Эта роль самая весёлая. Самая искренняя и самая запоминающаяся. Орихиме всегда улыбается, глядя на них. Улыбается солнечно, беззаботно и немного с удивлением — наверное, до сих пор не может привыкнуть к тому, что в этом мире вдруг появилось два Куросаки вместо одного. Хотя Ичиго часто кажется, что она от этого факта в восторге. Друг. Просто друг, которого можно приятельски стукнуть по предплечью или закидать подушками. — Странно, что вы… ну… друзья… — бурчит Исида, поправляя очки. Он тоже не привык — не мудрено. Невозмутимость пока что липнет только к лицу Киске. Зангетсу ничего не говорит. Только прячет загадочную усмешку в чашке чая. Роли всегда разные. Но ни в одной нет фальши. Есть лишь маленькие интимные секреты, и для каждой аудитории маскировать их приходится по-особенному. — Как тебе фильм? — теперь очередь улыбаться Ичиго: он делает это лукаво и с капелькой нежности во взгляде. Свет скачет по его лицу и делает кожу слегка желтоватой. Они в полумраке втроём: он, Зангетсу и работающий телевизор. — А, брат? Зангетсу, сидящему перед экраном, фильм нравится, хоть ему и кажется, что эти ребята слегка переборщили со спецэффектами. Зангетсу вообще нравится всё в доме Куросаки, включая самого Куросаки. За диваном слышны частые приближающиеся шажки, и Юзу шуршит упаковкой со словами: «Братики, я принесла попкорн». Брат. Их родство исконно духовное — оно безмерно крепче, нежели родство кровное, и не терпит предательства и лжи. Поэтому у них есть все права на то, чтобы называть друг друга братьями. Куросаки с улыбкой запрокидывает голову. Чёрт, ведь он даже и помыслить о подобном не смел! Но Урахара сделал на гигай довольно выгодную скидку. Ичиго до сих пор от этого в томящей эйфории. Хоть и ревнует слегка, ведь в этой семье не только он зовёт Зангетсу братом. — Давайте смотреть, — Куросаки придвигается к нему как можно ближе и прижимается к его плечу. — А то скоро придёт отец и снова всё испортит. И только в одной ситуации они могут скинуть с лиц свои удобные маски. Только в одной ситуации они позволяют друг другу оголить желания, намерения, мысли и тело. Ночь затекает в их комнату извне и наполняет её густой, вязкой темнотой, которая плотно упирается в занавески зашторенного окна. Они условились на том, что самые дурацкие из их ролей — роли Короля и Лошади — уже пережитки прошлого. Напарники, товарищи, друзья, ученики, сыновья, братья и даже иногда соперники — кто угодно, но они — равные. Однако Зангетсу всё ещё зовёт его Королём, когда они остаются наедине с собственным влечением. Ичиго может поклясться, что делает он это совсем ненамеренно, будто бы не осознавая и просто поддаваясь порыву души. Это прозвище время от времени слетает с его приоткрытых и припухших от поцелуев губ, когда золотой взгляд, обычно пронзительно яркий, покрыт мутной пеленой наслаждения. Ичиго может любоваться своим занпакто вечность, и такие мгновения для него — на вес золота. Кровать размеренно поскрипывает под ними, заглушая тяжёлые вздохи и шуршание простыней. Грузная темнота колышется под медленный ритм их танца; они дышат в унисон, выдыхают горячо и знают, что быть ближе уже нельзя. Одеяло накрывает тела, распаренные от движений, ткань липнет к влажной от испарины коже. Эта страсть тягучая и плавная, как нуга, как терпение хищника. Белая ладонь оглаживает затылок, пальцы теряются в растрёпанных рыжих волосах и слегка надавливают, заставляя наклонить голову и дать попробовать на вкус тепло собственных губ. Близость обволакивает тело возбуждением, словно тёплым от солнца пухом; из груди Ичиго вырываются тихие стоны и такие слова, которые днём он бы просто не сумел сказать, умерев от смущения. Зангетсу откровенно наслаждается им, раздвигая шире ноги и оголяя для ласки шею. Как назвать эти роли? Ичиго не может сказать. Он любит Зангетсу, но всё никак не может поверить в то, что эти заветные чувства взаимны. Не может поверить, что Зангетсу добровольно подчиняется ему и отдаёт себя только по той причине, что он этого хочет. Это кажется нереальным, как сон, как волшебная сказка. В этих потусторонних мирах, среди живых усопших и чудовищах в масках, это единственное чудо, которое поражает Ичиго до глубины души и заставляет верить в необъяснимое. Но одно можно утверждать наверняка: всё это началось так просто и естественно, что оба и не помнят точно, какие у них были мотивы. Эти отношения были похожи на час рассвета, на прилив или на ночь новолуния — что-то, что случится непременно, как ты этому не противься. Неизменная часть мироздания, которой нельзя избежать, и которая держит на себе все мыслимые и немыслимые законы. И всё же кто они? Возлюбленные? Уж очень поверхностно. Любовь непостоянна, как дневной шторм, и утихает довольно быстро, стоит ей наиграться. Между ними что-то определённо большее, некое зверски мощное и неугасимое чувство, которое не так уж просто выразить словами. Поэтому Ичиго плавится и тает от него, словно накрытый не пледом, а лавой. Он не может думать ни о чём другом, только об этих великолепных глазах и губах, где теплится лёгкая, уставшая улыбка. Зангетсу иногда может назвать его хозяином: украдкой, постанывая на ушко и крепко обвивая ногами поясницу. Он просто принял это чувство и подчинился ему, пропуская импульсы наслаждения по нитям своих нервов. Ичиго всё не может поверить до конца в то, что его признали, как своего владельца, как того, кому стоит повиноваться, направлять на верный путь и позволять управлять собственной силой. И это признание бархатной волной оседает где-то в груди и заставляет их заниматься тем, чем они занимаются сейчас. Ичиго любит каждую из своих ролей. Любит безумно сильно и никакой не хочет жертвовать. Зангетсу называет его по-разному. Иногда даже ругательными словами, хоть и в шутку — Куросаки это веселит не хуже гелия в лёгких. Но Ичиго кое-что понимает: кем бы они друг друга не считали, и какие бы маски не примеряли на свои лица, жизнь уже расставила всё так, как ей было угодно. Они стоят под холодным шаром полной луны, что висит в пустоте среди звёзд. Луна в Обществе Душ другая — испещрённая шрамами от астероидов, она больше и ближе. Вокруг них только чёрные от ночи пустоши Руконогая, шелест высокой травы и свист вольного ветра. Зангетсу в лунном свете кажется призраком, хоть, в принципе, он и является таковым. Его кожа сияет белым, волосы отливают серебром. Он красивый. Красивый настолько, что Ичиго кажется: столь могущественная красота подвластна лишь духам и демонам — тем существам, жизнь и сила которых не поддаются никаким объяснениям, никакой человеческой логике. Он целует первым, не устояв перед этим блеклым таинственным светом. Целует и осознаёт, что этот свет идёт изнутри. Зангетсу плавно прикрывает веки и бездействует лишь первые несколько мгновений, наслаждаясь. А затем его ладони медленно ложатся на спину, и тёплые губы раскрываются послушно, когда Ичиго лижет их языком. Звёзды сверкают в вышине, как бисер, и, кружась, поднимаются из вальсирующих травинок — мир не спит даже ночью, бодрствуя в плаче сов и сиянии светлячков. Огромный мир живёт вокруг, шепчет листвой, воет ветром и проходит сквозь них, вливаясь вовнутрь; пронизывает тело лучами, ласкает душу. Земля дышит с ними в унисон, а сила, которая прячется в сердцах и заставляет их мерно стучать, вдруг начинает бурно плескаться и льёт через край, словно вышедшая из берегов река, сбившая все плотины. Здесь, в Обществе Душ, Ичиго почему-то чувствует себя уютнее. В этом месте духи, лишённые бренного тела, находят своё пристанище. Ичиго знает: они — часть этого мира, а этот мир — часть их. Зангетсу очень хорошо умеет выражать свои чувства без слов. Его губы лишают всяких мыслей, а пальцы оставляют тлеющий ожог, только лишь прикоснувшись. Багровая реацу течёт по гортани и приятно её согревает, будто рисовое вино, а затем обволакивает душу и накатывает на разум масляными волнами блаженства. Зангетсу целует глубоко, заставляет чувствовать себя истинно живым, любит смелость и всегда стоит до конца. Именно поэтому Ичиго очень не хочется умирать.