Шестеренки

Мне хотелось тебя ударить. Ударить, укусить, избить – сделать хоть что-то, лишь бы на твоем кукольном лице появилась хоть одна эмоция. Ты стал куклой, безжизненной и пустой. Больше не было того человека, который в одной лишь фразе мог передать больше эмоций и чувств, чем мы все вкладывали в музыку. И вроде бы ничего не изменилось, ты так же опаздывал на репетиции, недовольно бросая извинения, распевался, и мы начинали. Голос был прежним, а это было главное, никто не замечал подмены. Никто, кроме меня. Я знал тебя с самого начала, я видел тебя во всех красках и образах, от меня не могла скрыться твоя боль даже за толстым слоем грима и краски на лице, я видел все в твоих глазах – страсть, отчаяние, боль, а сейчас в них была пустота. Однажды я вышел из себя на репетиции, устроив колоссальный разбор полетов между группой, я видел изменения в каждом, в каждом, кроме тебя. На тебе не дрогнул ни один мускул, в глазах не отразилось ни одной эмоции. - Все в порядке, - каждый раз отвечал ты на мой вопрос все с той же дежурной, кукольной улыбкой. И язвил мне ты так же фальшиво. Я хотел разбить это кукольное лицо, причинить тебе боль, лишь бы ты снова стал прежним. Но ничего не происходило. Ты словно умер, осталась одна оболочка – пустая и безжизненная, оболочка, в которую я больше не могу вдохнуть душу. - Знаешь… - ты когда-то сказал мне, - Это похоже на пожар, только он изнутри – сначала ужасная боль, ожоги, попытка восстановиться, а потом снова – и здесь уже только пепел, а кроме него – ничего, абсолютная пустота: ни боли, ни страха, ни любви, ни ненависти – ничего. И ты пытаешься починить себя, восстановить снова, но уже бесполезно – резьба шестеренки стерлась, на каждом круге она соскакивает, ты ставишь ее на место, а она… уже не ставится, гладкая, сломался механизм, внутри пустота. Я ненавидел эти пустые глаза, которые не реагировали на мои крики и слезы, я просил прощения и стоял на коленях, но твои глаза оставались такими же пустыми и безжизненными, ты лишь улыбался – дежурно и просто, как кукла. Я ненавидел себя за это, меня душили страх и отчаяние. Я ничего уже не мог сделать. А ты продолжал смотреть так же холодно и безжизненно. Только теперь это уже навсегда.