Save and Sound

Save&Sound

Каждый год моя жизнь становится все однообразной. Нет никаких изменений или продвижений. Я застыл в одном времени, так же как и часы на стене в гостиной. Нет ни цвета, ни эмоций. Единственной радостью в моей жизни является — Одри. Моя дочь, которая успела появиться на свет до того как ее мама умерла. Беатрис умерла через неделю после родов. Обильное кровотечение внутри ее организма убивало ее каждую секунду. Я был рядом с ней каждый секунду, минуту или час этой мучительной жизни. В моей памяти до сих пор стоит изображение ее глаз, наполненных болью и слезами, но и любовью, которая была направлена на меня и на маленькую Одри. Все эти четырнадцать лет я жил для дочери, которая росла и менялась с каждым годом. С каждым годом она становилась все более похожа на Беатрис. У нее были такие же черты лица и глаза, которые излучали необычный свет. Ее светло-карие глаза заставляли жить дальше, продолжать работать, общаться с друзьями и проводить с ними время. В воспитании дочери мне помогала Шона, которая являлась близкой подругой Беатрис. Но в последние время отношения с дочерью испортились. Я потерял с ней связь. Наверное, так действует переходный возраст и еще одна причина: Одри хочет узнать, что на самом деле случилось с ее матерью. Начиная с детства, я говорил, что Беатрис уехала и скоро вернется к нам, или то что она уехала навсегда. Дочь верила, но в этот год все было по-другому. Каждый день вопросы, которые провоцируют на эмоции. Я до сих пор не могу относиться к этому спокойно. Все изменилось в один вечер, когда ей пришлось рассказать об этом правду. Я помню, как мы разговаривали с Шоной о поведении дочери и Беатрис, и по видимости она услышала, как я сказал, что ее мама умерла. В этот вечер я был неосторожен в своих словах, потому что позволил эмоциям управлять собой. Из-за этого я не могу назвать себя хорошим отцом, потому что причиняю своему ребенку моральную боль. Это не правильно, и противоречит моему воспитанию. Беатрис никогда бы не позволила мне так разговаривать с ней, если бы она только была жива… Все было бы по другому, но ее нет и мы одни. Мы есть только друг у друга, и это то, за что надо держаться всегда — это семья, которую мы создаем. Дочь неуверенно вошла на кухню, и села на стул передо мной. В ее глазах я видел слезы. Я не мог сказать слышала ли она то, что я сказал Шоне или нет, но ее состояние — это моя вина. Перевел взгляд на Шону, которая прикусила нижнюю губу и отвернулась от нас, вытирая тарелки от воды. Я посмотрел на дочь, которая теребила свои волосы и ее мучает вопрос. Я вижу это. — Пап! — шепчет она, пытаясь перебороть слезы. — Да. — Где моя м… — Достаточно, Одри! — сквозь зубы проговорил я. Не мог понять, почему она хочет снова услышать это. Могу ли я быть уверен, что она слышала. Отвечать на этот вопрос сейчас выше моих сил, потому что это так. Я не должен так вести себя с ней. Она не заслужила этого, но горечь потери говорит за меня. — Но… Папа, каждый имеет маму и я… — Я сказал достаточно, Одри! — крикнул я, ударив по столу стаканом. От этого жеста девочка вздрогнула, широко раскрыв глаза, посмотрела на меня. Сейчас она так сильно похожа на Беатрис. Но после нескольких секунд, слезы хлынули с новой силой из ее глаз. Одри вскочила с места и шумно побежала в свою комнату. Сев на опустевший стул, я закрыл лицо ладонями. Резко выдохнув воздух, я посмотрел на Шону, которая была удивлена моему поступку. — Тобиас, ты был не прав! Она не виновата в том, что случилось с Беатрис! Она твой ребенок, она твоя дочь. — прошептала Шона и ушла следом за дочкой. — Как она? — спрашиваю я девушку, когда Шона спускается по лестнице. Они провели наверху целый час. Шона могла найти общий язык с Одри, но иногда бывали моменты, что она не подпускала ее близко к себе, оставаясь в зоне своего комфорта. — Успокоилась немного, — отвечает Шона, поправляя волосы. — Но Тобиас ей сложно. Ты… — Я поговорю с ней. Спасибо тебе за все, Шона! Она улыбается и обнимает меня. Это неловко с моей стороны. Я не должен быть таким…жалким. Стоя около двери, я не решаюсь постучать ровно две минуты, но должен. Одри, моя единственная нить с этим миром и моей жизнью. Но Шона права, я не должен все время держаться за дочь. Ей тоже нужна моя поддержка и забота. Это она должна держаться за меня, я должен стать для нее больше чем папой, я должен стать ее другом, как было это раньше. Стучусь два раза и открываю дверь, не дожидаясь ответа. Только праздничные огоньки горят на стене. Комната была сделана в светлых тонах, как хотела дочь. Могу признать, что у нее формируется не плохой вкус. Одри лежит на кровати, отвернувшись от меня. Сначала я мог подумать, что она спит, но тихие всхлипы с ее стороны говорили о другом. Прохожу в комнату, доходя до кровати, присаживаюсь рядом. — Одри. — шепчу я ее имя. — Уходи! — сквозь всхлипы проговаривает она. — Нет, я не уйду. Нам надо поговорить. Ты знаешь об этом! Я должен тебе рассказать кое-что. — Уходи! — повторяет она, поворачиваясь ко мне лицом и резко присаживаясь на кровати. Я вижу, как слезы струятся по ее щекам. Глаза заплаканные и опухшие от слез. Подношу ладонь к его лицо и смахиваю пару слезинок с ее щеки. — Прости меня. — говорю я, смотря ей в глаза. — Я не должен был вот так обрывать твой вопрос. Я не должен так реагировать на него. — Это всего лишь вопрос, пап. — шепчет Одри, вздыхая. — Мне обидно, что у меня отношения с тобой, не такие как у других девочек с их папами из моей школы. — Тебе не обязательно смотреть на других девочек и их отношения с папами из твоей школы. Дочка опустила глаза и перебирала пальцами покрывало. — У каждого человека, есть семья. Семья, которая не похожа на другие. Есть счастливые семьи, а есть несчастные. Каждая несчастная семья счастлива по-своему, а каждая счастливая семья несчастная по-своему. Никогда не надо сравнивать это с чем-то, Одри. Главное, что есть у нас. — Но девочки рассказывают про свои отношения с мамами, а я в такие моменты сижу в стороне. Все они гуляют с ними, ходят по магазинам или даже катаются на велосипедах, а у меня… — А у тебя есть папа: я. — договаривая за нее, приобнимая за плечи одной рукой. — Мы можем гулять с тобой в парке, ходить в кино, и если хочешь я могу научить тебя водить автомобилем. Потом, когда тебе исполнится шестнадцать лет, я подарю тебе авто. Уверен, что ты будешь в восторге. Дочка усмехается и немного пододвигается ко мне: — Ты обещаешь? — Конечно, можем начать со следующей недели, так как на этой у меня завал на работе. Но следующая неделя будет твоя. — Пап, что случилось с мамой? — напрямик спрашивает она. — Она ведь не уехала, верно? Я уже взрослая, ты можешь мне рассказать. — Конечно, ты у меня взрослая, — улыбаясь, проговариваю я. — Одри, твоя мама… она умерла. Я не хотел говорить тебе об этом, по крайней мере, не сейчас. Раньше тебе хватало того объяснения, что мама уехала, но этот год выдался напряженным для нас двоих. Девочка понимающе кивает головой, после ее сотрясает дрожь, и она начинает плакать. Закрывая рот ладонью. Я не могу смотреть на то, как ей больно от этого. Утягиваю ее в свои объятия и целую в лоб. Она не будет справляться с этим одна. — Она не хотела оставлять нас, но так случилось. Ничего нельзя было изменить. Но она любит тебя до сих пор, я уверен в этом. Не могу сказать, что я верил в такие вещи, но иногда они были необходимы для собственной веры в лучшее. — Ты до сих пор скучаешь по ней? — Да. А ты? — Тоже. — Она тоже скучает по нам, и сейчас находится с нами. — Пап! — укоризненно проговаривает Одри. — Она находится здесь! — объясняю я, прижимая ладонь в области сердца дочки. — Пока она в твоем сердце, она всегда с тобой, чтобы не случилось. Хорошо? — Хорошо. — говорит Одри, освобождаясь от моих объятий, и ложась на кровать. Я хочу встать с кровати и уйти, чтобы не мешать ее мыслям, но она сжимает мою ладонь в своей: — Останься со мной, пап! Не оставляй меня одну, сегодня! Я улыбаюсь ей, ложусь рядом с ней и целую в лоб, приобнимая: — Никогда! Слышишь, никогда я тебя не оставлю. — Никогда это слишком много. Мне же надо выйти замуж, пап! — Это может подождать. Ну, по крайней мере, ты моя дочка и всегда ей останешься. — Прости меня за мое поведение. Шона сказала, чтобы я извинилась перед тобой. — Я прощаю тебя. Главное, чтобы ты была цела и невредима, Одри! — Я люблю тебя, па! — И я тебя люблю! А сейчас закрывай глаза и засыпай, — девочка улыбнулась и закрыла глаза. Я наклонился к ней и оставил короткий поцелуй на лбу. — Ты будешь в порядке. Никто не сможет причинить тебе боль. Ты и я, мы будем вместе, целый и невредимы.