ВСТРЕЧА

"Звенел не будильник" - подумала женщина и с усилием открыла глаза, свет утра был оглушающе ярким. - Галя, звенит не будильник, - достаточно громко сказал голос Тарасова около ее уха, и в этот момент она подумала, что иногда их мысли формулируются в совершенно одинаковые фразы, даже интонационно и ответила на призывные крики собственного телефона. Ее неровная спина и свисающие ноги с кровати были совершенно симметричны второй спине, мужской. Бурчащий голос из телефона был безаппеляционным, она сказала единственное сухое:"Да!" и завершила связь, потом повернула голову за плечо и натолкнулась на взгляд. - Андрей, не говори ничего... - И иди варить кофе, - мужчина усмехнулся. Теперь они столкнулись в дверях, оказавших друг на против друга, мужчина провел рукой по ее щеке: - Когда тебе дадут выспаться, только четыре часа сна, мешки с усталостью под глазами, - он покачал головой. - Дадут в гробу и слава Богу. - Рогозина, ненавижу твои шутки. - Нет, ты их не ненавидишь, ты боишься, что они могут стать не шутками, - весело рассмеялась женщина, уходя в направлении ванной, потом добавила, - Когда-нибудь это же станет реальность, ну когда и нибудь. - Рогозина! В один день, лет через цать... Но тебе нужно высыпаться, то сосуды! Я каждый день вижу эти сосуды, которые уже поражены! - Тарасов, свари кофе! Или ты... - женщина не договорила фразу и включила душ, приятные теплые капли захватили ее тело, дождем, который бежал так быстро и безжалостно в том числе и по зеркальной поверхности углов ванной. "Дождь с запахом маслин..." - она провела полотенцем по ноге и на секунду закрыв глаза вспомнила о том странном здании с колоннами, до нашей эры, серыми и огромными, которое стояло напротив их греческой гостиницы, около него толпились люди с фотоаппаратами, множество и разноцветных, как флаги их стран, некоторые красные, некоторые черно-желтые и она долго рассматривала то здание, пытаясь представить его прежнее величие, его форму и тех людей, которые каждый день в своей обычной жизни выходили и входили в него, потом спросила громко, голосом обращенным к мужчине в комнате: - Андрей, а что это было за здание, то, которое у нас напротив? - Храм - "Был..." - подумала она про себя и озвучила, - Думаешь, тогда около него толпилось столько же людей, в ажиотаже? - Тогда у них не было фотоаппаратов, - рассмеялся мужчина. - А теперь остались только фотоаппараты и другой Бог, - улыбнулась ему женщина, ощутив на свое талии теплоту мужских рук. - Запах маслин, как запах этой Греции, - мужчина зарылся носом в ее волосы, - такой пленительный, такой... - Запах маслин... Греция устарела и кончилась. - Рогозина, ты пессимист! - Тарасов, ты оптимист, не скучно? - Нет, мы живы и молоды... Она знала, что он улыбается, перебирая носом ее вьющиеся волосы. Женщина протерла запотевшее зеркало, отогнала отпускное воспоминание, посмотрела на свое отражение, нанесла маску, через три минуты смыла ее и посмотрела вновь. На лице бежали морщинки от ее широкой улыбке самой себе. Она выдохнула вновь протерла запотевшее зеркало, включила вентилятор и громко хлопнула дверью. На душ у нее ушло только восемь минут, это было привычная срочность, "субботняя" - при этой мысли она поморщилась и направилась на запах крепкого свежесваренного кофе, окутывающий всю квартиру - посередине кухни стоял мужчина, вытянув в блаженстве руку вверх, а второй неудобно почесывал голую спину. - Я не договорила... - Что, Галь? - Ты сварил только мне? - Я планирую спать дальше, ты же мне мешала уснуть вовремя - Взаимно. Андрей, ты намекал на мой возраст... мы стареем, мне... Боже, мне уже столько лет, что пора отсчитывать назад и как ты сказал "мешки с килограммами соли, сахара, картошки под глазами" - Я не так сказал! - Какая разница. - Рогозина, я тебя не пойму? - Я зато понимаю... Намеки... - Намеки? Галя, я сказал, что недосыпы вредны для здоровья, как твой кофе и стрессы, сказал только это, не более. Я работаю с главными артериями жизни и могу вполне компетентно... - То есть это не намеки на возраст, это намеки на пенсию? - Утро, чтобы выяснить отношения? Тебе не хватило ночи, чтобы выяснить отношения? Если бы я был не гуманный, схватил бы тебя и уволок дальше выяснять отношения, но я гуманный, тебя ждут, как я понимаю... Сколько бы тебе не было лет, ты кстати, бутерброды ешь, то я подумаю-подумаю и помогу, вот сколько бы тебе не было лет, Старушка, я все равно буду к тебе иногда не гуманный... - мужчина встал за ее спиной, провел правой рукой по шее, потом спустился ниже, отодвигая полотенце. - Андрей... ну, Тарасов, ты... ты обещал быть гуманным! Это не суббота, меня ждут если ты забыл... - Я тебя люблю, если ты забыла... - Андрей! Все! - женщина резко выхватила из его рук полотенце, вновь обмотела его вдоль тела и выбежала из кухни, - Я опаздываю! Я опаздываю... Это не суббота! Не субботняя суббота, Рогозина! - сказала она сама себе и бросила взгляд на часы на стене, - Андрей, я знаю, я тоже, - застегнула сапоги и сдернув короткий плащ с вешалки. - Как всегда на бегу и между дел признаешься в любви, невозможная женщина. - До обеда, я надеюсь. - А что там у Вас? - Митинг! Мужчина сделал удивленное выражение лица, женщина ответила таким же и пожала плечами. Накрапывал осенний дождь, она стояла около подъезда, наконец, полностью и с особой аккуратностью застегнув все пуговицы на плаще. Утро ее встречало унылой пустотой двора, мигала сигнализация соседа сверху, бежала листва по асфальту и ни одного намека на приготовленное теплое начальственное место, машины не было, женщина выдохнула и набрала на телефоне номер водителя: - Галина Николаевна, мне дали распорядок привезти министерских, а Вы... Она резко его оборвала: - Хорошо, я на своей! - в этот момент достала из сумки ключи. Дверь подъезда за ее спиной оглушающе хлопнула, будто что-то разорвалось, вспорхнули голуби в едином порыве и ветер пронес листву. Мерседес-кроссовер резко выехал с парковки, и теперь, меряя шинами полупустые улицы, она раздумывала о всей глупости и нелепости ее присутствия на каком-то второсортном митинге, среди кричащих людей, ей казалось, что она давно перешла тот возраст, когда стоят с грозным видом и в форменный юбке, и рассматривают толпу, желающих того или иного, рассматривают потенциально опасных, рассматривают и чувствуют, как каменеют ноги и как этими ногами хочется убежать с этого участка массового разгула в теплый кабинет со следовательскими делами. Этот холод, казалось, давно ушел в воспоминание, но теперь полковник Рогозина должна быть вновь разгоняющей, надзирающей над какой-то толпой. Зачем? Это давно не входит в ее компетенцию, а информацию о предполагаемых терактах ей тот сухой голос высшего чина не давал, только время и место присутствия и никаких условий. Памятник стоял облепленный только птицами - женщина подняла голову и окинула взглядом площадь, свернула к нескольким служебным машинам, предварительно притулив к стеклу машины корочки, молодой человек ей кивнул и пустил за ограждение. "Ограждение от птиц" - усмехнулась она самой себе. - Слава, - женщина просчитала каблуками каменную мостовую, - что это за митинг? Мужчина в форменной утепленной куртки кивнул ей в знак приветствия: - Черт знает, что и тебя вызвали. Будем полковничьими силами разгонять? - Голубей с памятника! - усмехнулась женщина, - Кстати, я метко стреляю. - Через час начнется, ребята из моего подразделения подъехали, поприветствую. - Слав, а эксперты в моем лице зачем? Мужчина пожал плечами. Она опустила голову, ища в записной книжки телефона нужный номер: - Аркадий Николаевич, полковник Рогозина, на месте, какие-то особые распорядки? - Нет, поприсутствуешь, разойдутся и свободна. - Угроза теракта? - Нет, не было... - на том конце провода собеседник помедлил, - распорядок дали, чтобы главы ведомств наряду с бойцами присутствовали, отчетная форма не больше. - Ясно, - сказала женщина в телефон и подняла голову к мрачному небу, дождь усиливался и мелкие капли пробежали по ее лицу. Секунда и небо исчезло под черным куполом, опустила и повернула голову к человеку, который держал зонт над ней. - Привет! - гладко выбритые щеки и идеально белая улыбка. Рогозина слегка сжала губы, всматриваясь в казалось, что давно забытое лицо, в личность, которая была в ее жизни давно, но не долго, ярким и серым воспоминанием одновременно, той красной тряпкой, которая у каждого припасена в багажнике или на дальней полке вещевого шкафа - красной тряпкой, воспоминанием, которое просто есть и оно никуда не уйдет, не захочет быть погребенным и сожженным до пепла, хотя само оно давно мертво. Это воспоминанием за десятилетие совершенно не изменилось, кроме редких седых волос в густой темной шевелюре, оно не приобрела живота и темных кругов под глазами, не приобрело и того количества морщин, которое могло быть - мужчина был так же высок, с идеальной выправкой, с полосой белого шрама от виска до подбородка и улыбкой - хитрой и искренней одновременно, которая сражала тогда многих, а он просто шел по женщинам, их количество было баснословным, но даже в этих баснях не было той неохватности, с которой он пронзал сердца и оставлял их плавится и догорать пеплом на унылых одиноких подоконниках, с сигаретой в руке. - Саша? - Как и всех руководителей ведомств приписали к этой культурно-массовой. - Дребедени, - договорила женщина и стала вровень с ним, - десять лет? - Почти, но юбилеи не встреч не отмечают, Канарейка. Рогозину передернуло от его последнего слова, она заставила себя не реагировать и стала всматриваться в людей, беспорядочно прибывавших на площадь. Молодой человек, сгорбившись нес на худых плечах транспарант, бабка с красной полосатой сумкой то включала, то выключала громкоговоритель - получалось забавное сочетание из звуков - да-да, нет-нет, ало-ало. - Первый-первый, как слышно! - усмехнулся мужчина, поймав взгляд женщины, которая стояла рядом и рассматривала бабку в сером пальто, - Выхожу на связь! Ястреб, ястреб, я твоя Джаконда. - Сашка, - Рогозина вновь улыбнулась. - Птичьи шутки тебе не нравятся? - Обойдемся без пернатых?! - Рогозина сдвинула брови. - Хорошо, Канарейка, обойдемся! - Саша, нас услышат! - Полковник Рогозина боится потерять...репутацию? Рогозина только злобно сверкнула глазами и подумала о том, что стоит, наверно, быть более хладнокровной и прервать эту полудружескую беседу и вообще какая может быть дружба с полковником ФСБ. - Галя, не спросишь, что нового за десять лет? - Нет. Сотовые и разведовательное оборудование обновилось? - Тебе, конечно, не интересно. - Конечно. - Ты неизменна, - мужчина бесцеремонно провел глазами по ее ногам в форменной юбке, Рогозину вновь передернуло от этого взгляда и она прокляла короткий плащ, который выбрала вместо длинного, вторым ее чувством, после неуюта и подобия страха, было какое-то теплое и, вероятно, льстиво-ложно удовлетворение от слов - "неизменна", но их содержание могло быть каким угодно, они просто птицы, выпорхнувшие из этих губ, с таким нежно-бархатным голосом. "Канарейка" - женщина вновь поморщилась, заставляя себя не вспоминать то, что это когда-то значило для нее. Люди все прибывали, красные и белые плакаты, группы из нескольких студентов, потом вторые группы из других студентов, из третьих, даже целая студенческая организация в форменных курточках то ли проводников, то ли воспитателей, девушки были активны, молодые люди молчаливы, группа бабок, которые будто пришли из кинолент 70-х в неизменном покрое пальто, некоторые в кокетливых беретах на седых волосах, в глаза бросилось подобие постаревшей секретарши Верочки из "Служебного романа". - Галя, тебе они действительно так интересны? - мужской голос прервал ее созерцание. - Нет, но я давно не была среди толпы и без цели. У тебя более разумный распорядок, чем у меня - "присутствие для галочки"? - У меня как раз "присутствие для Галочки". - Саша, ты думаешь, я хочу слушать присказки? - Расправь брови, Галь. - Сейчас скажешь "тебе не идет"? - женщина гордо подняла вверх голову и уверенно посмотрела в глаза. - Мне нравилась эта твоя пикантность иногда, ты же знаешь. - Саша, оставим прошлое в прошлом. - Мы давно его там и оставили, если помнишь, в кабинете, в каморки без ключа, в нелепой квартире с зелеными обоями... - Я тебя попросила! - голос ее прозвенел как гитарная струна. - Никак не могу понять что тебя задевает? И тогда не мог понять. Что тебя задевало больше? Нервировало... Рогозина опустила взгляд на носки собственных сапог, в этот момент она услышала как щелкнула зажигалка и распространился запах дыма. По тем краям улицы, которые она видела летела листва и накрапывал дождь, неприятно, прямо в лица, в разноцветные лица, - "Чего хотят эти массы, в субботу в девять утра..." - задала сама себе этот риторический вопрос и ответила за себя - она хотела продолжение сна в объятьях Тарасова, хотела слышать как бегут часы и минуты по циферблату и они ее совершенно не касаются - они просто текут, ведь была суббота и длинное время принадлежало выходному, а не отрезкам времени, или неотложным делам в черном шрифте или разговорам с целью выяснения того или иного, это была суббота. Она стояла в стороне от массы с плакатами, которые желали другого,чем она, некоторые части масс - одна часть толпы уже сжимала в кармане то, за чем пришла и ей совершенно не хотелось думать о том какой процент своей правды, а какой процент "купленных голов" в этом разнородном сборище, толкающихся с авоськами или рюкзаками. - Сейчас бы Ленина с броневиком сюда! - в полуехидном тоне сказал мужчина. - Ты думаешь вершится история? - в таком же тоне ответила женщина. - Нет, но Ленин с броневиком или Чапаев на тачанке придал бы им динамизма, придал бы жизни в эту шатающуюся серую толпу. - Шоу, как ты любишь, Саша. - Шоу, как ты не любишь, Галя. Дождь усиливался, холодные брызги бежали по ее колготкам и щиколоткам. Толпа полностью скрылась под разноцветием зонтиков - розовых, импрессионистских, серых, желтых, черных, квадратных, с нелепыми рожицами у девушек с самого ближнего края, часть бабок облачились в дождевики и превратились в смешные фигуры, которые то и дело поднимали руки и издавали шуршащие звуки, завывал голос из громкоговорителя, который притулил к губам мужчина с вплывшей шеей в ворот куртки, по его лицу и редким седым волосам лились потоки воды, он был нелеп - он был толст и смешон в каждом своем движении, выдавая тюленью неспешность и азарт первоклассника, то ли нашкодившего и оправдывающегося, то ли яростно сражающегося с одноклассниками, спрятав портфель как кирпич за спиной. На трибуну вышел второй человек, в этот момент черная птица разрезала пространство пролетая низко над головами и смазав момент его прихода - это был худой и высокий интеллигент, в очках, но только он получил громкоговоритель - это ощущение интеллигентности исчезло - появилась ярость и Рогозина готова была поклясться, что у него бегают мелкие черные глазки под массивной оправой очков, из стоны в сторону, от страха и удовольствия одновременно. Он был худой и нервный, его речь была зажигательна так, что девушки в ближнем ряду от нее со смешными зонтами зашевелились и принялись обсуждать содержание, но с каждой фразой содержание гасло, гасло, и Рогозина сложив все слова в одно единственное предложение "Все виноваты - я Иисус!" сдвинула брови и повернула голову к другим чинам, которых вызвали "для галочки" на это мероприятие - за ее спиной никого не было - знакомые лица полковников и генералом скрылись в теплых машинах по крышам которых барабанил дождь. Оказалось, что под зонтом стоят только они вдвоем. Полицейские контролировали толпу, не стирая холодную влагу с лиц, были и девушки, вызванные для поддержание порядка, с застывшими и окаменевшими ногами, как и она когда-то, мечтали выбежать прочь. Рогозина подняла голову к своему спутнику, вновь окинула взглядом толпу: - Дождь их проредил! - Расходятся... Джаконда Ивановна вышла... Рогозина посмотрела на следующего оратора - это была та утренняя бабка, пришедшая в числе первых, которая методично проверяла громкоговоритель, потом вновь на толпу, которая хаотично начала разбредаться, два часа подходили к концу. - Я в машину, - сказала Рогозина своему спутнику, помолчала, потом добавила будто оправданием, - дождь. - и выскользнула из под зонта. Мужчина ее догнал уже около дверки машины. - Пригласишь? Рогозина ничего не ответила. Открылась пассажирская дверка. Оба молчали, мужчина вытянул ноги, провел рукой по панели: - Полковник может позволить себе такой Мерседес... страна крепчает... хотя не отвечай, я знаю - это тебе муж подарил, ты была бы скромнее. - Муж подарил, ты прав, только я и сама не была бы скромнее, это отличная машина. - Отличая скорость, ты же любишь скорости и комфорт. - Саша! Глаза соприкоснулись. - Галя, я не затрагиваю ничего личного. - Ты только это и делаешь все утро. - Ты вспоминала? - Нет, - она была резка до той своей прошлой степени, до того собственного стержня, который сейчас вырывался из груди как меч, который... хотела ли она сражения или она хотела просто расколоть голову противнику... те отношения были сражением, те отношения... у нее никогда не было такого с Тарасовым. Рогозина смотрела в глаза мужчине не отрываясь. - Ты думаешь о том же о чем и я. Рогозина не ответила, но задержав дыхание и сковывая разумом нервность всего тела готова была это признать, здесь и сейчас, она тогда не понимала, что ее так злит в нем, что ее так возбуждает и злит одновременно, чтобы поднимать мечи, чтобы позволять варварски рвать тонкие капроновые колготки, чтобы сражаться до последнего, чтобы... - Рогозина прикусила губы, отодвигая воспоминания, она сейчас будто царапала своими острыми ногтями обои в той комнате, в небольшой съемной комнате, хотя они могли бы выбирать для встречь и личную территорию, каждый из них мог пригласить другого в гости, но этого не было, тогда, в первый раз, на окне темного кабинета без штор и с фонарем внизу, который мирно покачивался от ветра и был хорошо различим с этого пятого этажа, на окне кабинета, после сражения с ним и когда было все кончено, она прижалась плечом к стене и обхватила ноги руками, он завернул ремень в петельку, сел рядом, поцеловал ее в щеку, улыбнулся привычной улыбкой:"Канарейка..." И это прозвучало так тепло, и с такой нежностью, которую она возненавидела сразу, потому что именно от нее и было больно. Толпа стала рассеиваться, Рогозина включила фары, провела дворниками по стеклу еще несколько раз - два часа ожидания истекло, достала сотовый: - Аркадий Николаевич, я могу быть свободна, площадь почти пуста! Получив утвердительный ответ, она перевела взгляд на мужчину, тот скрестил пальцы и водил одной рукой по другой. - Галя, мне нужно вызывать машину, короткая встреча через десять лет окончена, - мужчина кивнул, достал из кармана телефон. Женщина перехватила его руку с телефоном: - Саша, я тебя довезу. Мужчина раздумывал несколько секунд, потом кивнул и назвал адрес. В салоне было тихо, всю дорогу он смотрел на ее лицо, - кровь то закипала в венах, то вновь остывала, она резко входила в повороты по моркрому асфальту, периодически включала дворники и стерала грязь, на светофоре мужчина перевел своей рукой ее дворники в постоянный режим. - Галя, я тебе неприятен, тебе не хотелось вспоминать. Или что? Не доезжая до его дома она припарковалась около дальней арки. В ее голове уже был ответ, который она не высказала вслух: "хуже, Саша, я тебя хочу... хуже всего, что могло бы быть". Его рука скользнула ей по бедру, Рогозина задержала его руку своей. Все вокруг молчало, до звона и крика, теплый салон машины, пасмурный день смотрел в стекло, она теперь поняла ту формулу отношений - она ответила себе - зачем, зачем были все те сражения с ним, в тот дикий год, среди тех четырех лет, которые были между Тарасовым, которые были какими-то глухими, серыми и в них три месяца существовала красная тряпка - Александр Дернов... и это была борьба с собой, с той, которая хотела вырваться из всего и пойти опустив голову мирится с Тарасовым и она пошла, спустя два года, она не хотела знать была ли у Тарасова женщина и ни разу не спросила его об этом, но почему-то была уверена, что нет и Тарасов тогда ее не спросил - не задал ни одного вопроса - она любила Тарасова, так же как в первый день, так же как всегда и он ее любил, а эпизод... Если бы Тарасов спросил: "Галя, а у тебя кто-то был когда... когда мы разругались, как дураки?" - она и сейчас не знала, что ответить - врать или нет, скорее всего врать, оправдывая себя тем, что она всегда была честна в этом большом чувстве к нему... Но с Дерновым была страсть, страсть до жестокости друг к другу, ее тело было казненным и рожденным заново, ее душа разрывалась от ненависти к нему, к собственному телу и к себе самой, которая до глупости непреклонна, которая, даже не хочет чего-то большего - чем эта борьба несколько раз в неделю, почти без слов, кроме... И слово "Канарейка" забилось будто птица в клетке в ее голове, сейчас он был слишком близко, его дыхание, его тело... и она даже не допускала себе мысль о том, что она значила для него что-то большее, чем то баснословное количество его отборных женщин, ее устраивало быть частью массы, безымянной... Мужчина, не обращая внимание на ее руку повел своей рукой выше, еще выше по бедру. Рогозина сдвинула брови, сердце учащенно билось и она еще секунду раздумывала о том, что если сейчас она вспыхнет - полоснет рукой его по щеке или начнет отбиваться, как это было в прошлом - это вновь вернется, тот эпизод из прошлой жизни, они будут сражаться, они будут сопротивляться друг другу, неосознавая ничего, в этой влажной осенней хмурости, за стеклами, заливаемыми дождем, она будет выискивать это губы, сжимать руками плечи и требовать, требовать, он будет груб и тверд, легкое дребежжание стекол усилится, она вытянет ногу и ее колено упрется в панель до синяков в нескольким местах и ей будет все равно, все равно, его руки стиснут ее грудь в широких ладонях, все равно до любой действительности, она все быстрее и резче будет погружаться в темноту пучины... Она зависла в собственных ощущениях, тело требовало, оно не хотело подчиняться импульсам мозга, а рука мужчины ползла все выше по ее бедру...