Качать пустую колыбель

Колыбель качается. Лукреция трогает ее ногой, не давая остановиться, глядя на колеблющуюся тень на стене. Если бы она могла вернуться в прошлое. Если бы могла, заглянув, увидеть себя год назад, взять за плечи, встряхнуть. «Ты на что это подписалась, идиотка?» Лукреция толкает ногой колыбель. Ребенок – мальчик, если верить исследованиям – откликается на это движение, пихает ее в утробе. «На что я подписалась? На то, чего всегда хотела. Я всегда была ученым. Никакая дружба, никакая любовь никогда не стояла и не могла встать для меня выше, чем жажда познания, открытия, новых фактов». Ребенок снова толкает ее. Лукреция кладет ладонь на живот. – Тише, тише. Не хулигань. Ты – эксперимент, но в то же время ты мой сын, и как бы сильно клетки Дженовы не повлияли на тебя, ты всегда останешься моим сыном. «Я никогда не позволяла чувствам взять верх над разумом. Если ему, моему мужу, нужен был эмбрион, материал для эксперимента – я безо всяких колебаний согласилась забеременеть и стать научным объектом. Потому что я ученый, и для меня результат – превыше всего. В какой момент все изменилось? Когда он стал для меня не эмбрионом, а ребенком, сыном? Неужели гормоны так сильно бьют в голову…» Колыбель качается. Лукреция качает ее, зная, что скорее всего, ее сын никогда не будет в ней спать. Ведь для него уже приготовлены лабораторные столы, куча аппаратов, датчиков, трубок. Кое-какие результаты они получили уже сейчас, но что-то можно будет узнать, лишь когда он родится. В том числе главное – как сильно клетки Дженовы, введенные эмбриону, влияют на его психическое развитие. Взрослые солджеры не демонстрируют никаких отклонений, но ведь это другое. – Тише, не пинайся, проект S. Сефирот… Лукреция встает. Пора идти на обследование, скоро рожать, и вот тогда настоящая работа только начнется. Пустая колыбель раскачивается, но Лукреция больше не обращает на нее внимания. – Твою мать звали Дженова. Она умерла сразу после твоего рождения. Сефирот молчит. Он догадывался о чем-то таком, знал, что не зря его так упорно оберегают от информации, поэтому эти слова не становятся для него ударом. Мою мать звали Дженова. Она умерла после моего рождения. Он прислушивается к себе, но не ощущает ничего, кроме сдержанного сожаления. Он не знает, что такое «мать», что такое та самая «материнская любовь», которую так часто воспевают в художественных – не одобряемых Ходжо – книжках. Для него информация о матери – всего лишь еще один кусочек пазла под общим названием «Сефирот». «Интересно, если бы она была жива, я жил бы точно так же, как живу? Или все-таки моя судьба сложилась бы по-другому?» «Нет, я вру. Не интересно». Сефирот сдержанно благодарит за ответ и выходит из кабинета Ходжо, плотно прикрыв за собой дверь. Пустота обнимает ее. Тишина залепляет уши. Лукреция повисла в тишине и пустоте, и только клетки Дженовы внутри нее не дают ей того, чего она так сильно жаждет – смерти. Растворения в Планете. Принятия. Ее тело в кристалле под водопадом. Ее душа оплела щупальцами весь мир, ее душа смотрит из контейнера в глубине Нибельхеймского реактора и из глаз ее сына. Или это не ее душа, а Дженовы? «Если бы мы знали. Если бы я заранее поняла, что она никакая не Сетра, если бы мне хватило ума соотнести факты и предотвратить этот эксперимент. Но я была слишком увлечена жаждой познания, слишком хотела добиться истины – и закрыла глаза на тревожные знаки. И вот теперь я смотрю глазами своего сына через связь с этой неведомой тварью, и с безысходностью падающего топора понимаю, что он обречен. Я обрекла его». «Не надо было соглашаться на этот эксперимент». «Не надо было качать пустую колыбель». Лукреция закрывает глаза и снова видит мир через взгляд Сефирота. Тифа выбегает из дому, проносится по центральной улице, поднимая каблуками облачка пыли и пугая зазевавшихся собак. Она слышала, что приехали солджеры из Корпорации, собиралась их встретить, но Занган задержал ее на тренировке, поэтому она не успела. И теперь Тифа бежит по центральной улице и клянет себя саму за нерасторопность. «Я лучший проводник по горам во всём Нибельхейме, все равно вести их к реактору буду я, вот тогда и посмотрю», – уговаривает рассудительный внутренний голос, но его Тифа не слушает. В их деревне не так много развлечений, и прибытие солджеров из самого Мидгара… «Самого Сефирота…» Тифа резко тормозит, зарываясь носками сапог в пыль. Возле входа в город действительно стоит прославленный герой Сефирот, ветеран Вутайской войны и предмет горячих мечтаний всех девчонок округи. Тифа не знает ни одной без его фотографии над кроватью. Как только до нее доходит, колени начинают дрожать. Ведь если Корпорация отправила в реактор такого прославленного воина, героя – значит, там случилось что-то из ряда вон выходящее. И кто знает, не подвергаются ли опасности – прямо сейчас, сию секунду! – все жители Нибельхейма и город заодно? Порыв ветра доносит в ее сторону обрывки разговора. – Я не знаю своей матери. Ее звали Дженова, и она умерла после моего рождения. «Надо же, – думает Тифа. – Даже великий герой не избежал такой судьбы». Она, Тифа, тоже не знает своей матери. Ее вырастил отец, и она благодарна ему за это, но ей всегда не хватало мамы. Вот только и осталось что фотография на комоде и отцовские рассказы… Тифа смотрит издали на прославленного героя, и в этот самый миг он становится ей чуточку ближе. Лукреция смотрит глазами Дженовы. – Мама, – шепчет он, подходя к ней и протягивая руки. Глядя на него, Лукреция ощущает гордость – все-таки не напрасен был этот эксперимент, если он принес в мир такого сильного, такого прекрасного человека. Ее сын. Странно ощущать себя матерью этого взрослого мужчины: единственный раз Лукреция видела его, когда он рождался. – Мама, – произносит Сефирот, и в его лице печаль, нежность… любовь? «Объединение». Это чужая мысль, эта мысль приходит откуда-то извне, и Лукреция отбрасывает ее, как на пляже Коста-дель-Соль в юности отбрасывала в океан ядовитого краба. Это голос Дженовы, Дженова говорит внутри нее, и к Дженове обращается Сефирот – осознание этого бьет по нервам, как плеть. «Нет! Не подходи к ней, если ее клетки в тебе возьмут верх, даже я не смогу предсказать результат! Не подходи к ней, не подходи, не…» Он не слышит. Она может только смотреть, но ни крикнуть, ни даже прошептать предостережение. Да и чем кричать? Дженова – холодное, безжизненное тело. Безжизненное ли? Сефирот поднимает руку, и Лукреция глазами Дженовы видит отблеск на длинном и узком лезвии меча. И в тот же миг внутри нее снова слышится этот чужой, чуждый голос. Ей кажется или в нем торжество? «Он мой сын. И рано или поздно он пришел бы ко мне». Лукреции хочется заплакать. – Когда-то я мечтала о герое, – Тифа пинает большой камень на дороге. Ботинок жалобно скрипит, но не рвется, и тогда Тифа пинает камень еще раз. – Мечтала, что придет однажды великий герой, спасет меня от опасности, я полюблю его, и мы всегда будем вместе. Но знаешь что? Пошли бы вы все к Бахамуту, герои. Клауд грустно сидит на камне, но вместо того чтобы утешить и погладить его, Тифе хочется схватить за шкирку и хорошенько потрясти. Чтобы наконец-то пришел в себя. – Один великий герой сжег мой город, убил моего отца и напустил на мою планету Метеор. Второму великому герою я нужна, похоже, только в качестве няньки и психоаналитика. Нахрена это все? – Тифа… – произносит Клауд, и ей опять хочется его встряхнуть. Вместо этого она усилием воли берет себя в руки и садится на камень рядом. – Прости, я просто… Нервная ситуация и все такое. Она замолкает. Клауд тоже молчит. Любой нормальный парень в этой ситуации обнял бы ее, прижал к себе, но не он. Да Тифе, по правде, и не хочется. После того как мужчина ее мечты спустил ее с лестницы вниз головой, она действительно разочаровалась в героях. – Слушай, давай просто пойдем и отправим его к его матушке, к которой он так стремится? – предлагает она. Клауд угрюмо кивает, но все-таки решается возразить. – Слушай, ты же знаешь, что Дженова не его мать. Мы видели Лукрецию в кристалле под водопадом, Винсент говорил с ней… – Да наплевать, – огрызается Тифа и снова пинает ни в чем не повинный камень. – Лукреция, небось, его тоже заждалась. Она хватает Клауда за руку и тащит его обратно в «Хайвинд». «Где Сефирот? Где мой сын?» «Он умер пять лет назад». Лукреция знает, что это ложь, но она благодарна Винсенту за эту ложь. Винсент никогда не понимал ее по-настоящему, не мог осознать ее огромной жажды знаний, самой ее сути – сути ученой. Но одно он понять сумел, и это почему-то радует. Лукреция знает, что не растворится в Лайфстриме: клетки Дженовы не позволят ей этого. Не дадут ей того принятия и забвения, к которому она так сильно стремилась все это время. Ей останется только быть цельной, вспоминать – бесконечно, пока от нее самой не останутся лишь горечь и боль потери. «Не раскачивай пустую колыбель – это к смерти младенца». «Это к смерти всех». Лукреция закрывает глаза и в полусне ей видится ее сын. Как он приходит к ней – к ней, а не к Дженове! – как становится перед ней на колени. Берет ее ладони в свои руки. – Я больше не оставлю тебя, мама. Но даже в Лайфстриме это никогда не станет реальностью. Если бы Лукреция могла вернуться во времени назад, на три с лишним десятка лет – она не позволила бы этому эксперименту свершиться. Она бы взяла себя за плечи, встряхнула. «Ты что делаешь? Ты что сделала со своим ребенком?!» В полусне Лукреция качает ногой колыбель, а руками гладит живот, и в какой-то момент от ее неловкого движения колыбель переворачивается. Летит на пол, разламываясь на куски. Лукреция вздрагивает и просыпается – чтобы навечно остаться запертой в своем кошмаре.