look around

от травы сид становится странным, и все совсем не так, как оно должно быть после пары косяков. он тащит донука подальше от чьих-то взглядов и запирается в коконе из кривых теней, не отпуская его от себя ни на шаг. потому что так привычно и правильно, и он смазанным движением оттягивает ворот куртки, оголяя шею со словами: "смотри, я новую татуху набил". у него по-собачьи доверчивый взгляд, скрытый в тумане усталости и сонливости. мол, вот он я, прими меня полностью, и я покажу тебе свои узоры. донук напрягает взгляд и разбирает в переплетениях букв "where r u going to lock me up", и ему нравится. не только татуировка, на самом деле. - классно, - коротко отвечает, дотрагиваясь онемевшими от осенних морозов кончиками пальцем до рисунка на коже, попутно наклоняясь ближе. невзначай, чтобы не странно смотрелось и вообще. у сида ровная кожа, красивые татушки и расширенные зрачки, но донук не уверен, что это только от косяков. - пошли ко мне. у меня есть рамен и пиво. енхун соглашается, запахивая куртку и отталкиваясь от влажной стены общажного подъезда. облака наверху светятся красным, застилая небо; звёзд не видно, есть только вязкая темнота. и донук, хлюпающий мокрыми насквозь кедами по лужам растаявшего уже снега. это, вроде как, хорошо. в горле пересохло. - у донука в квартире темно. свет выключен, потому что енхуну типа нужна атмосфера и свет не нравится. вместо него только мигающий красный кружок на стене - от кнопки компьютера. донук хреново готовит, так что рамен хрустит на зубах и соли совсем не чувствуется. но сид всегда считал, что лучше недосолить, чем пересолить, в чём со многими расходился во мнении. донук молчал. но ему всегда нравились вопросы енхуна, даже если он ничего не отвечал. окна открывать не нужно, дома теплее. хотя енхуну хочется. чтобы облака плыли как будто рядом, на уровне балкона, оставляя влагу на стеклах. у сида в голове фиолетовый туман, и донук вряд ли поймёт когда-нибудь. зато никогда не уходит и против ничего не имеет, потому что да, это было бы классно. ну, облака под окнами. енхун начинает петь. не понижая голоса и играясь с тональностью, и, может, даже за стенкой слышно. но ему без разницы; а донуку нравится, поэтому он опять молчит, потому что говорить нет смысла. иногда. например, когда енхун зовёт облака вниз, чуть поближе, чтобы дотронуться можно было. (они не слышат.) донуку хочется провести по шее енхуна пальцами, чтобы почувствовать теплую жилу, которая всегда чуть вздувается, когда тот поет, и сердцебиение, которое сейчас должно быть учащенным. хотя, может, ему просто так кажется. или хочется. а потом енхун смеется, и это получается как-то надрывно, как будто у него болит горло или что-то еще. или что-то внутри. у донука от чего-то тянет внутри, потому что сейчас все - как-то не так, как нужно, и даже тепло давит на ребра и грудь, так, что донуку почти нечем дышать. а енхун замечает; енхун всегда замечает. пора бы считать его ублюдком за это. когда енхун тянется к его губам и ведет по ним пальцами, донуку даже не противно. ему почти никак, поначалу, а потом он пропускает пальцы в рот, больше чувствуя, чем слыша, как енхун выдыхает сквозь стиснутые зубы, а потом чуть скребет по его языку пальцем, и донук кусает, потому что это неприятно. у енхуна все еще расширенные зрачки, а еще горячая кожа и губы горчат из-за сигарет, когда донук ведет по шее, прямо по татуировке. енхун цепляется за его плечи, но смотрит в потолок, и донук думает, что он, наверное, хочет увидеть облака хотя бы так, /но в его глазах отражается только темнота/. донук лезет одной рукой ему под футболку, а второй тянет штаны вниз. донук чувствует себя еще более под наркотой, чем сид. и это слишком херово (с одной стороны). енхун стонет и закусывает губу, когда донук начинает двигаться, почти сразу же начиная выгибаться и откидывать голову, так, что донуку более чем видно, как дергается его кадык. и это даже заводит. донук сжимает ладонь на горле енхуна, когда остается совсем чуть-чуть, и тот хрипит почти так же надрывно, как и смеется, и донуку слишком хочется его поцеловать. енхун сжимается и кончает, и донук следует за ним, расслабляя ладонь, под которой пульс все больше и больше учащается. донук перекатывается на спину и тянет енхуна на себя, ощущая, как он утыкается ему в шею, и из-за его дыхания на коже становится влажно и жарко. от него пахнет травой и сексом, а еще, теперь, вместо поцелуев хочется гладить его по голове, но донук одергивает свою собственную руку. ночь кажется бесконечно короткой.