Запрещённые вещества

Хмурое небо над Шпильбергом не сулит ничего хорошего, а только такие же хмурые лица, паршивое настроение и мерзкое ощущение пробирающейся сквозь одежду прохлады. На самом деле Фернандо не чувствует особого холода (всё-таки это не февральские тесты), но неопределённость в чём бы то ни было, пусть даже и в погодных условиях, раздражает его больше. Он надевает чёрную куртку и застёгивает до конца, под самый подбородок, так, что ни единого сантиметра кожи не выглядывает из-под ворота. Холодные капли дождя бьют о подставленную ладонь — пока ещё редкие, а значит есть время спокойно пройтись меж моторхоумов, не боясь всерьёз намокнуть. Дженсон встречает его по пути к боксам, машет рукой, улыбаясь — он явно в хорошем расположении духа, и — естественно — на нём только шорты по колено и лёгкий жакет. Фернандо говорит ему, что все британцы в паддоке, очевидно, чувствуют себя как дома. Дженсон много дурачится во время автограф-сессии и гримасничает в камеру, что кажется Алонсо непривычным и странным, потому что он привык к другому, привык чувствовать себя собранным и сосредоточенным, находясь под прицелом прессы. Дженсон не боится быть самим собой, он смеётся и шутит, сердится и ворчит при случае, он выглядит так, будто никогда не лжёт ни себе, ни окружающим, и это подкупает любого, кто находится рядом с ним. Днём дождь усиливается, но Фернандо терпеть не может зонты, так что Баттон любезно делится своим. Со стороны, наверное, это выглядит смешно, впрочем, причина действительно есть: теплолюбивый Алонсо прячет руки в карманах, немного сутулясь, и надевает кепку, в то время как его напарник шагает рядом совершенно непринуждённо, наслаждаясь свежим воздухом и бодрящим дождём. Они говорят о предстоящей гонке, о том, что, вероятно, этот уик-энд не принесёт каких-то невероятных результатов, учитывая замену моторов и штрафы, и Фернандо нравится то, как Дженсон принимает это — делится собственными опасениями, говоря предельно честно и откровенно. В моторхоуме оказывается намного теплей, но, когда Фернандо хочет уйти наверх, Баттон предлагает ему посидеть здесь за кружкой горячего чая, и он соглашается, думая, что посиделки за чаем помогут ему разобраться. Ведь хотя он и знает Дженсона давным-давно, но Дженсона-напарника — всего только несколько месяцев. По правде говоря, отношения с напарниками у Фернандо почти никогда не складывались. Впрочем, напарники по команде и не обязаны быть друзьями, ведь всё, что их связывает — это, собственно, и есть только команда, а в ней, какой бы она себя не позиционировала, предпочтение неизменно отдаётся кому-то одному. Это неизбежно приводит к разногласиям и ссорам, и, хоть некоторые и не выносят сор из избы, предпочитая помалкивать для своего же блага, однако каждый в той или иной степени чувствует скрытую неприязнь со стороны другого, и какое-то незримое напряжение витает в воздухе, когда они работают вместе. Не доверяй — таков закон Формулы-1, и Фернандо не решается пренебречь им. А Дженсон улыбается во все тридцать два, рассказывая ему какую-то смешную до абсурда историю из собственной юности, и Алонсо греет руки о чашку с чаем и думает о том, как удивительно гладко всё складывается между ними. Конечно, конкурентоспособная машина не раз выявляла истинные лица, но, глядя на Баттона, сложно поверить в какие-либо перемены в характере и поведении — они оба достаточно опытны для того, чтобы не наделать подобных ошибок. И всё-таки. Всё-таки что-то внутри не даёт Фернандо чувствовать себя расслабленным.

***

На первом же круге в него врезается Кими. Вначале Алонсо не зол на него, нет, он слишком обеспокоен за его жизнь, чтобы злиться, но всё приходит после, потому что пренебрежение, с которым Кими отмахивается от вопросов о самочувствии, заставляет скрежетать зубами. Райкконен признаёт свою ошибку, — так Фернандо успокаивает себя, лишь бы соответствовать своему новому образу счастливца, хотя, когда тебя лишают возможности хотя бы просто доехать до финиша, вряд ли ты ещё можешь счастливо улыбаться на камеру. Дженсон, сошедший десять кругов спустя, не говорит ни слова. Он переодевается и присоединяется к Фернандо, чтобы досмотреть гонку вместе, и Фернандо надеется, что тоже сможет промолчать. В конце концов, они оба должны набраться терпения. А позже, в отеле, когда каждый из них думает только о следующих гонках (ведь это то, как они должны вести себя, что бы ни случилось), Дженсон кладёт руку ему на плечо, и говорит только: — Всё образуется. — Конечно, — подтверждает Алонсо, просто чтобы как-то ответить, и на секунду ему кажется, что он действительно верит в это. В эту самую секунду Дженсон наклоняется и неуклюже приобнимает его — о причинах такого поступка Фернандо остаётся только гадать, но, кажется, от объятий и вправду становится чуточку легче. — Ох, — торопливо одёргивает себя Баттон, — у меня… у меня, по-моему, есть кое-что ещё. Для поднятия настроения. Он скрывается за дверью своего номера, а Фернандо так и остаётся стоять посредине коридора один, в ожидании своего странного напарника, который, судя по всему, собрался его споить… Однако ждать приходится совсем недолго. — Шоколад? — удивлённо спрашивает он минуту спустя, а Дженсон уже вовсю уплетает отломленный от плитки кусочек. — Ага, — довольно отвечает тот и протягивает плитку Фернандо, подмигивая, — молочный. Да ладно тебе, это всего лишь небольшая компенсация! Ты влезешь в болид, обещаю. — Так вот ты чем занимаешься, — отбирая угощение, произносит Алонсо шутя. — Запрещённые вещества, значит? И они смеются оба, как совершеннейшие идиоты, и шоколад тает на языке, такой, кажется, невероятно сладкий, и Фернандо ловит себя на мысли, что не помнит, когда в последний раз ел его и смеялся действительно искренне. Дженсон творит чудеса — этот всегда чудаковатый Дженсон, который просто не может долго хандрить, — он сумасшедший, уверен Фернандо, но есть в этом сумасшествие что-то, что дарит покой, как бы парадоксально это ни звучало. И когда Дженсон обнимает его снова, Фернандо почему-то больше не раздумывает, спрятан ли у того нож в рукаве.