Вдох-выдох

Стайлз иногда срывается, надрывно комкая свою подушку и шепча в истерических гримасах как он себя ненавидит, насколько он жалкий, насколько беспомощный, насколько бесполезный. Корчится, кулаками выбивая ямки на старом матрасе, жаждет утешения, припоминает себе все свои оплошности, лишний раз убеждаясь, что напортачил за свои семнадцать лет слишком много. В такие дни он ходит за стаей, словно привидение, и облако жгучих примесей отвратительных чувств витает над волками. Скотт обычно пытается расшевелить друга, зовет за приставку, джойстики которой испачканы в пицце, говорит, что готов даже идти в лес за приключениями. На самом деле, МакКол чувствует вину за то, что на плечи и без того искалеченного Стилински легло такое бремя, как помощь своему безответственному другу. Дерек обходит безразлично саркастичного подростка стороной, уважительно избегая нарушения круга личного пространства мальчишки; Хэйл знает, что он просто человек, и что он еще неплохо держится. Волчата хмурят брови, нетактично принюхиваясь к аромату ненависти, скорби и гнили, но ничего не говорят, только понимающе кивают: в жизни каждого был такой момент, когда не хочется делать ничего, кроме как плакать, забившись в углу. Питер же участливо, но мастерски скрываясь, следит за сердцебиением подростка, высчитывая лишние вдохи, взмахи ресниц и больные вспышки терпкого аромата крови, когда мальчишка кусает губы и внутреннюю сторону щек. Стайлз Стилински снова и снова возвращается к своей депрессии; нечасто, чаще всего спонтанно, неожиданно, когда, казалось, ничего не дает предпосылок, а также ненадолго. Оборотни знают: когда с бледного лица и с мягких волос на висках выветривается пряно соленый аромат слез — Стайлз в порядке. Все окружение подростка старается незаметно облегчить Стилински жизнь в такие моменты, что раздражает того еще больше; он бы не замечал подобные медвежьи услуги только если бы был слепым, глухим и немощным. Питер мысленно раздает им всем подзатыльники, возвращаясь к мыслям о себе. В этот раз, в раз, когда от Стайлза пахнет солью чуть дольше обычного, старший волк из всей стаи, который привык быть лидером и ставить всех перед собой на колени, вдруг сам, скуля, затихает, склонившись на передних лапах перед человеческой ипостасью, только бы та согласилась помочь мальчишке. Питер всегда считал Стилински умным парнишкой, а за год после своего возвращения и вовсе проникся уважением и симпатией, но то, что Питер ощущал сейчас — чистой воды безумие. Безумие потому, что волк выражает сковывающую привязанность, помешательство, а быть привязанным для Питера не меньше, не больше, чем сумасшествие. Хэйл не дурак, чтобы обманывать самого себя, он не старается делать вид, будто не знает, что с ним происходит, просто еще не понимает, что делать с диким и навязчивым желанием слизать неприятный и горький вкус слез с пахнущей молоком кожи. Оборотень дает ребенку фору разобраться в себе самому. Наблюдает, как тот держит себя в руках перед Скоттом, почти не выдавая сердцебиением, что обеспокоен. Волк внутри капризно скалится, улавливая нестабильные нотки отчаянья в привычном аромате. Стайлз чувствует себя оголенным нервом. Его преследует ощущение завершенности, опустошенности, неизвестности; он совершенно не видит своего будущего. Все его мечты, ожидания, планы — все это будто оборвалось, а когда — он и заметить не успел. Покрасневшие глаза смотрят на Скотта, и не знают, что будет дальше. Стайлзу будто уже восемьдесят, и ему уже будто пора на покой; схожее тягучее, липкое ощущение нежелательной, но скорой концовки. Он будто потерял счет времени: все неприятности, которые расписаны в судьбе для обычного человека на десятилетия, случились с ним буквально в один год. Стайлз может точно сказать, что устал. Устал делать вид, будто дальше все будет хорошо. Устал смотреть в потолок в попытке забыть кошмар; попытка, возможно, успешная, он практически никогда ничего не помнит, но сам факт… Устал вспоминать своих мертвых друзей. Устал проецировать в голове обвиняющий, напуганный голос отца, а иногда и матери. Устал видеть шерифа усталым. Просто устал. Потому что он всего лишь человек. Стайлз уходит в больницу вечером, потому что какой-то придурок выстрелил в шерифа, пробил тому плечо и смылся. И ненависть подростка, приправленная беспокойством и страхом потерять родного человека, последнего родного человека, настолько сильно концентрируется жгучей, ядреной вонью в воздухе, что Питер, сам того не подозревая, слушает голос медсестры на той стороне телефона подростка, и скрывается в лесу, тенью следуя за патрульной машиной. Когтями вспарывает капот угнанного автомобиля, давясь запахом терпкого безумия сидящего в нем Донована, отпирает двери, сверкая умиротворенным, отстраненным и холодным лазурным взглядом, и в следующие несколько минут следит за тем, как испуганный, сломанный и свихнувшийся парень глотает пулю, не дрогнувшей рукой зажимая курок на таком же краденом пистолете. Питер со злостью бьет кулаком рацию, и та с возмущенным стоном включается, передавая на линии шипение и громкие помехи. Отряхивает металлическую стружку с когтей, с усмешкой оглядывая мигающий автомобиль и труп в нем, медленно шагая к лесу. Волк внутри удовлетворенно рычит, а Питер думает, глухо осекая зверя. Ему не пришлось убивать, но не в этом дело — убить он может легко. Беспокоит оборотня то, что он шел сюда с целью убить ради Стайлза.

***

Стилински сдерживает истерику перед отцом, и выглядит при этом настолько усталым, что Джон думает о том, что, если бы причиной был не он сам, он бы поймал негодяя, причиняющего боль его сыну, и запер бы его за решеткой. Но причина в нем, в их долгах, в неоплаченных счетах, в сверхъестественной ахинее, накрывшей весь город, во взрослении без матери, в смерти, которой Стайлз дышал в подбородок уже несколько раз. — Я найду его, пап… Я найду его и затолкаю ему в глотку его долбанный пистолет! — немного кричит подросток, и в следующую секунду помощник шерифа входит, чтобы сообщить, что преступник найден на пятьдесят восьмом шоссе. Шериф спрашивает, взяли ли его, а в ответ получает отрицательный ответ и тихое, с облегченным придыханием, «застрелился из вашего пистолета, сэр». Стайлз даже рад такому волшебному совпадению. Но ему слишком болезненно пусто от тяжелого взгляда отца, который морщится, с жалостью отправляя помощника в участок, и клянется сыну, что все будет хорошо. — Откуда ты знаешь? — Я не знаю. Но во мне достаточно морфия, чтобы я перестал об этом думать. Шериф засыпает через несколько минут, а Стайлз сидит возле него, вспоминая, как сидел у койки матери. Вспоминает, как та на последних стадиях болезни бредила, пряталась от него, кричала, что Стайлз ее пугает. Как плевалась едой, которую ей предлагали медсестры, как потом, приходя в себя, долго извинялась перед всеми, с какой болью потом смотрела на сына, как судорожно потом шептала малышу Стайлзу на ухо о том, что коварная болезнь хочет ее с ним поссорить. Моргнув пару раз, подросток останавливает слезы, и дает Скотту отвезти себя домой. На подъезде к дому Стайлз дышит глубже, пытаясь остановить подступающую истерику, которую старательно сдерживал при отце. — С тобой точно все в порядке, дружище? — Скотт всегда задает глупые вопросы, и Стайлз кивает, пока его ресницы намокают, и открывает дверь. — Да. А если и нет, Скотти, — Стилински ободрительно хлопает МакКола по плечу, — скоро будет.

***

Питер смеется над самим собой, когда навязчивость и паранойя его волка оказывается кстати; смеется глухим, тявкающим рычанием, когда когтями выламывает раму закрытого окна Стайлза, приземляясь ногами на шершавый ковер в комнате подростка. Признается себе, что сидеть, словно нянька, у дома Стилински и вслушиваться в рыдания, не такая уж и плохая идея. Громкие всхлипы прекратились, когда мальчишка стал задыхаться, садясь на кровати и судорожно хватая ртом воздух. У бедного мальчика Стайлза, который всегда был слишком сильным, снова паническая атака. Питер не делает ничего, несколько секунд наблюдая за тем, как жадно подросток глотает воздух, дрожащими руками сжимая светло-голубую простынь, а затем за ворот просторной футболки встряхивает парнишку и прижимает его спиной к стене рядом. На пол валится стоящий на тумбе торшер, а глубокие глаза с испугом смотрят в налитые лазурью радужки. Воздуха все равно слишком мало. — Да что с тобой не так? — Питер со злостью заносит руку и пощечиной оцарапывает правую скулу Стайлза. Тот делает глубокий вдох, хватаясь за удерживающие его руки, и паника вновь переходит в неконтролируемые слезы. Новый поток едкой солью касается оставленного волчьими когтями ряду не слишком глубоких царапин, и волк внутри Питера злится, рвется зализать рану. — Со мной все не так! — со злость бросает Стайлз, а Питер дает себе волю отпустить футболку человека. Вместо этого мягко зарывается в волосы на голове мальчика, доверительно заглядывая в глаза, с грубостью ощупывая цепким взглядом все читающиеся там эмоции. — Угомонись, — ласковый, хоть и холодно отстраненный голос доходит до сознания мальчишки звонким эхом. И он отвечает настолько честно, насколько может. — Я не могу, Питер, я не могу, — всхлипы искажают слова, и Хэйл мягко поглаживает большими пальцами виски Стайлза, не отрываясь от его глаз. Тот уворачивается, плачет, скулит, мечется, бесполезно комкая мягкую ткань кофты Питера. — Я же ошибка природы, волче, понимаешь? Я ничего не могу, даже позаботится об отце не могу, я… — Замолчи и постарайся успокоится. — Рычит оборотень, когда мальчишка вырывается и, не зная, куда деть руки, царапает собственные плечи дрожащими пальцами. — Я, блять, не могу! — Кричит, заглушая истерику, но остановить поток жгучих слез не может. — Вы все такие, блять, умные, а я не могу успокоится! Потому что я не гребаный истинный альфа, чтобы просто так быть уверенным насчет того, что могу защитить себя и свою семью. Я даже не просто волк, я человек, меня травили, пытались застрелить, в меня вселялась сумасбродная лиса, и я должен жить, как будто все нормально, хотя я просто, мать вашу, человек… — Стайлз скулит, пряча лицо в руки, пачкая ладони в крови из саднящих полос от когтей Хэйла. — Я знаю. Знаю, Стайлз. — Неровное дыхание словно хлопки крыльев бьющейся в клетке колибри, сердечко бьется также судорожно, а воздух словно застревает в легких. Стайлз сжимает зубы, пытаясь удержать рвущийся наружу стон. — Я сказал постарайся успокоится, — сильные ладони отодвигают руки Стайлза от лица, а пальцы аккуратно прощупывают кожу рядом с ранами. — Вдох, выдох… — мальчик послушно делает рваный вдох и такой же прерывистый выдох. — Еще. До пустоты в мыслях, — Питер слышит, как сердце его человека замедляет свой ритм, а дыхание медленно выравнивается. Руки оборотня ложатся на загривок зажмурившегося Стайлза, и он чувствует опустошающую усталость от слез и истерики. Нос смешно хлюпает, ресницы слипаются, и подросток думает, что нелепее его Питер видеть просто не мог. Питер чувствует, как волк внутри урчит от близости с мягким, пахнущим солью и молоком Стайлзом, и запаха умиротворения, который только начал витать по заваленной комнате. Игнорировать вину за причиненную боль не имеет больше смысла, и мужчина мягко наклоняет голову Стайлза влево, целуя уголок губ и проводя широким мазком языка по соленым царапинкам. Кровь моментально останавливается, а подросток мелко дрожит, до сих пор не открывая глаз. — Вдох-выдох, — повторяет Питер урчащим голосом, нежно касаясь губ мальчишки в мягком поцелуе, думая о том, что тот еще мал, юн, но никак не глуп и неопытен — просто потерян, и хоть один раз, хоть единственный раз ему должен кто-то помочь. Стайлз открывает глаза всего лишь на секунду, чтобы увидеть яркую лазурь глаз оборотня в ночной темноте, а потом закрывает, подаваясь вперед ласково кусающим рот зубам. Стайлз обнимает сильное тело Хэйла, когда тот отрывается от его губ, с каждой секундой чувствуя себя лучше. Опасность, всегда веющая от Питера, растворилась, провалилась, треснула под натиском заботы волка. — До пустоты в мыслях… — вторит мальчишка, и Питер довольно улыбается. — Отцепись от меня, злой волк, — устало и сонно хнычет Стайлз, когда оборотень толкает его обратно на кровать. — Ты сам меня обнимаешь, Стайлз, — мурлычет вервольф, когда цепкие руки утягивают его за собой. — Что значит я тебя… — успокоившийся мальчик открывает глаза, окидывая помутневшим взглядом свои руки, вцепившиеся в ткань футболки Питера, который вынужден на коленях стоять перед кроватью, чтобы никуда не сползти и не утянуть за собой подростка. — Оу. Ладно. Хорошо. — Стайлз снова закрывает глаза, однако обнимать принимается еще крепче. Неуверенно хлопает мужчину по талии, что-то бормоча. «Где твои ноги, злой волк?» — разбирает оборотень, и страдальчески вздыхает. — Спи, Стайлз. — Питер подтягивает ноги на кровать, и готовится терпеть закинувшего на него ноги Стайлза хотя бы до четырех утра. Волк чувствует, что что-то непозволительно сильно изменилось. В нем и в вот этом хрупком и сильном одновременно подростке. Может, Стайлзу теперь хватит духу прогнать свою депрессию прочь. Может, Стайлз теперь просто знает волка, который поможет ему с этим.